Неточные совпадения
Через час курьерская тройка мчала меня из Кисловодска. За несколько верст от Ессентуков я узнал близ дороги труп моего лихого коня;
седло было снято — вероятно, проезжим казаком, — и вместо
седла на спине его сидели два
ворона. Я вздохнул и отвернулся…
За опричниками ехал сам царь Иван Васильевич, верхом, в большом наряде, с колчаном у
седла, с золоченым луком за спиною. Венец его шишака был украшен деисусом, то есть изображением на финифти спасителя, а по сторонам богородицы, Иоанна Предтечи и разных святых. Чепрак под ним блистал дорогими каменьями, а на шее у
вороного коня вместо науза болталась собачья голова.
—
Ворон ворону глаз не выклюет! — угрюмо, словно про себя замечает третий, уже
седой человек, одиноко доедающий в углу свои щи.
Дорогу нам загородила артель бурлаков с котомками. Палки в руках и грязные лапти свидетельствовали о дальней дороге. Это был какой-то совсем серый народ, с испитыми лицами, понурым взглядом и неуклюжими, тяжелыми движениями. Видно, что пришли издалека, обносились и отощали в дороге. Вперед выделился сгорбленный
седой старик и, сняв с головы что-то вроде
вороньего гнезда, нерешительно и умоляюще заговорил...
Лошади сильные, крепкие как львы,
вороные и все покрытые серебряною пылью инея, насевшего на их потную шерсть, стоят тихо, как вкопанные; только
седые, заиндевевшие гривы их топорщатся на морозе, и из ноздрей у них вылетают четыре дымные трубы, широко расходящиеся и исчезающие высоко в тихом, морозном воздухе; сани с непомерно высоким передним щитком похожи на адскую колесницу; страшный пес напоминает Цербера: когда он встает, луна бросает на него тень так странно, что у него вдруг являются три головы: одна смотрит на поле, с которого приехали все эти странные существа, другая на лошадей, а третья — на тех, кто на нее смотрит.
Хмурое небо молча смотрело на грязный двор и на чистенького человека с острой
седой бородкой, ходившего по земле, что-то измеряя своими шагами и острыми глазками. На крыше старого дома сидела
ворона и торжественно каркала, вытягивая шею и покачиваясь.
Кто знал его, забыть не может,
Тоска по нем язвит и гложет,
И часто мысль туда летит,
Где гордый мученик зарыт.
Пустыня белая; над гробом
Неталый снег лежит сугробом,
То солнце тусклое блестит,
То туча черная висит,
Встают смерчи, ревут бураны,
Седые стелются туманы,
Восходит день, ложится тьма,
Вороны каркают — и злятся,
Что до костей его добраться
Мешает вечная зима.
Всё тихо, всюду мертвый сон,
Лишь иногда с
седого пня,
Послыша близкий храп коня,
Тяжелый
ворон, царь степной,
Слетит и сядет на другой,
Свой кровожадный чистя клёв
О сучья жесткие дерёв...
— Негодяй! — прошептала она и чуть не слетела с
седла, когда Цвибуш, оглушенный ударом, покачнулся и, падая на землю, своим большим, плотным телом ударился о передние ноги
вороной лошади. Он не мог не упасть.
— Что поделаешь,
ворона московская, крыса
седая… Второй век живешь, а ума не нажил даже на столько…
Верхом на
вороном коне, с чепраком, блиставшим дорогими камнями, с болтавшеюся на шее коня собачьею головою вместо пауза, одетый в «большой наряд», с золоченым луком за спиною и с колчаном у
седла, он стоял на лобном месте среди спешившихся бояр и опричников.