Неточные совпадения
За ширмами, на постели, среди подушек, лежала, освещаемая темным
светом маленького
ночника, как восковая, молодая белокурая женщина. Взгляд был горяч, но сух, губы тоже жаркие и сухие. Она хотела повернуться, увидев его, сделала живое движение и схватилась рукой за грудь.
Я отворил окно — день уж начался, утренний ветер подымался; я попросил у унтера воды и выпил целую кружку. О сне не было и в помышлении. Впрочем, и лечь было некуда: кроме грязных кожаных стульев и одного кресла, в канцелярии находился только большой стол, заваленный бумагами, и в углу маленький стол, еще более заваленный бумагами. Скудный
ночник не мог освещать комнату, а делал колеблющееся пятно
света на потолке, бледневшее больше и больше от рассвета.
Открыв глаза, я увидел, что матери не было в комнате, Параши также; свечка потушена,
ночник догорал, и огненный язык потухающей светильни, кидаясь во все стороны на дне горшочка с выгоревшим салом, изредка озарял мелькающим неверным
светом комнату, угрожая каждую минуту оставить меня в совершенной темноте.
В комнате было темно,
ночник погасал, полосы
света то вдруг обливали всю комнату, то чуть-чуть мелькали по стене, то исчезали совсем.
Тусклый, маленький
свет отдаленного
ночника едва озарял палату…
Возле кровати больной горел
ночник, сделанный в блюдечке, который бросал довольно яркий круг
света на потолок, беспрестанно изменявший величину, колебавшийся и вторивший всем движениям маленького пламени, сожигавшего маленькую светильню.
Он вставал, переставлял
ночник и склянку с лекарством, смотрел на часы, подносил их к уху и, не видавши, который час, клал их опять, потом опять садился на свой стул и начинал вперять глаза в колеблющийся кружок
света на потолке, думать, мечтать — и воспаленное воображение чуть не доходило до бреда.
Вставанье по звонку, задолго до
света, при потухших и потухающих
ночниках и сальных свечах, наполнявших воздух нестерпимой вонью; холод в комнатах, отчего вставать еще неприятнее бедному дитяти, кое-как согревшемуся под байковым одеялом; общественное умыванье из медных рукомойников, около которых всегда бывает ссора и драка; ходьба фрунтом на молитву, к завтраку, в классы, к обеду и т. д.; завтрак, который состоял в скоромные дни из стакана молока пополам с водою и булки, а в постные дни — из стакана сбитня с булкой; в таком же роде обед из трех блюд и ужин из двух…
Во внутреннем коридоре только слабым
светом горит
ночник, прицепленный к стене под обручами, обтянутыми бумажными цветами. Он освещает на полу тюфяк, который расстилается для акробатов, когда они прыгают с высоты: на тюфяке лежит ребенок с переломленными ребрами и разбитою грудью.
В казарме гомон. Четыре длинных, сквозных комнаты еле освещены коптящим красноватым
светом четырех жестяных
ночников, висящих в каждом взводе у стены ручкой на гвоздике. Посередине комнат тянутся в два ряда сплошные нары, покрытые сверху сенниками. Стены выбелены известкой, а снизу выкрашены коричневой масляной краской. Вдоль стен стоят в длинных деревянных стойках красивыми, стройными рядами ружья; над ними висят в рамках олеографии и гравюры, изображающие в грубом, наглядном виде всю солдатскую науку.
А позднее вечером, перед ночью, когда надзирательницы и начальница уходили, чтобы пользоваться коротким ночным покоем, уезжал и уставший за день доктор, а сиделка-служанка дремала в кресле, прикрутив
свет в лампе-ночнике, маленькая, горбатая фигурка калеки Елены Дмитриевны проскальзывала в приютский лазарет, склонялась над пылавшим личиком и, молитвенно сложив руки, шептала пересохшими от волнения губами...
Чего бы ни дала она теперь, лишь бы только снова очутиться в пансионском дортуаре, залитом мягким
светом фонаря-ночника; чтобы снова увидеть девочек, которые, если и ссорились с ней, но никогда не обижали ее несправедливо, никогда не обращались с ней грубо.
Кто-то босиком, глухо стуча пятками, пробегает по террасе и хлопает дверью. Господский дом погружен в сон. Окна черны, как сажа, глядят пасмурно, по-осеннему, и только в одном из них виден слабый, тусклый
свет от
ночника с розовым колпаком. Тут, где горит
ночник, почивает молодая барыня Марья Сергеевна. Муж ее, Николай Алексеевич, уехал куда-то играть в карты и еще не возвращался.
На одном конце стола, покрытого длинною полостью сукна, стоял
ночник, огонь трепетно разливал тусклый
свет свой по обширной гриднице; на другом конце его сидела Марфа в глубокой задумчивости, облокотясь на стол. Ее грудь высоко подымалась, ненависть, злоба, сожаление о сыновьях сверкали в ее глазах.
Внутри дома, в задней угольной комнате, трепетал в медном, заржавленном
ночнике огонь, скупо питаемый конопляным маслом, и бросал тусклый
свет на предметы, в ней находившиеся.
На одном конце стола, покрытого длинной полостью сукна, стоял
ночник: огонь трепетно разливал тусклый
свет свой по обширной гриднице; на другом конце его сидела Марфа в глубокой задумчивости, облокотясь на стол. Ее грудь высоко вздымалась. Печаль, ненависть, злоба, сомнение о сыновьях сверкали в ее глазах.
Позднее ноябрьское утро слабо пробивалось сквозь палевые занавески двух окон, борясь незаметно с голубоватым
светом фонарика-ночника, дававшего мягкое, как бы лунное освещение с потолка комнаты. В этой комнате царил полнейший беспорядок.
И, не дожидаясь ответа, он бросился в соседнюю палату. Тут
свет лампадки и
ночника еле-еле прояснял потемки; больные, потревоженные смертью Михайлы, сидели на своих кроватях; мешаясь с тенями, всклоченные, они представлялись шире, выше ростом и, казалось, становились всё больше и больше; на крайней кровати в углу, где было темнее, сидел мужик и кивал головой и рукой.
— А не знаю я, что такое солнце, — сказал раб. — Мне нет до него дела. А вот
свет знаю. Вот я сделал
ночник, мне и будет светло, и тебе могу им службу оказать, и все найти в своем шалаше.