Неточные совпадения
Он становился гуще и гуще, разрастался, перешел в тяжелые рокоты грома и потом вдруг, обратившись в небесную музыку, понесся высоко под сводами своими поющими звуками, напоминавшими тонкие девичьи
голоса, и потом опять обратился он в густой
рев и гром и затих.
Черноусый кавалерист запрокинулся назад, остановил лошадь на скаку, так, что она вздернула оскаленную морду в небо, высоко поднял шашку и заревел неестественным
голосом, напомнив Самгину рыдающий
рев кавказского осла, похожий на храп и визг поперечной пилы.
Он был так велик, что Самгину показалось: человек этот, на близком от него расстоянии, не помещается в глазах, точно колокольня. В ограде пред дворцом и даже за оградой, на улице, становилось все тише, по мере того как Родзянко все более раздувался, толстое лицо его набухало кровью, и неистощимый жирный
голос ревел...
И снова вспоминался Гончаров: «Бессилен
рев зверя пред этими воплями природы, ничтожен и
голос человека, и сам человек так мал и слаб…»
Самгина подбросило, поставило на ноги. Все стояли, глядя в угол, там возвышался большой человек и пел, покрывая нестройный
рев сотни людей. Лютов, обняв Самгина за талию, прижимаясь к нему, вскинул голову, закрыв глаза, источая из выгнутого кадыка тончайший визг; Клим хорошо слышал низкий
голос Алины и еще чей-то, старческий, дрожавший.
Раздалось несколько шлепков, похожих на удары палками по воде, и тотчас сотни
голосов яростно и густо заревели;
рев этот был еще незнаком Самгину, стихийно силен, он как бы исходил из открытых дверей церкви, со дворов, от стен домов, из-под земли.
Размышляя об этом, Самгин на минуту почувствовал себя способным встать и крикнуть какие-то грозные слова, даже представил, как повернутся к нему десятки изумленных, испуганных лиц. Но он тотчас сообразил, что, если б
голос его обладал исключительной силой, он утонул бы в диком
реве этих людей, в оглушительном плеске их рук.
Бессилен
рев зверя перед этими воплями природы, ничтожен и
голос человека, и сам человек так мал, слаб, так незаметно исчезает в мелких подробностях широкой картины! От этого, может быть, так и тяжело ему смотреть на море.
Рев и бешеные раскаты валов не нежат слабого слуха: они всё твердят свою, от начала мира одну и ту же песнь мрачного и неразгаданного содержания; и все слышится в ней один и тот же стон, одни и те же жалобы будто обреченного на муку чудовища, да чьи-то пронзительные, зловещие
голоса. Птицы не щебечут вокруг; только безмолвные чайки, как осужденные, уныло носятся у прибрежья и кружатся над водой.
Оттуда слышался
рев старого быка, но только ноты его
голоса были расположены не в том порядке, как обыкновенно у изюбров.
Как бы в подтвержденье его слов, в ответ на
рев тигра изюбр ответил громким
голосом. Тотчас ответил и тигр. Он довольно ловко подражал оленю, но только под конец его
рев закончился коротким мурлыканьем.
Из отворенной двери вместе с удушающей струей махорки, пьяного перегара и всякого человеческого зловония оглушает смешение самых несовместимых звуков. Среди сплошного гула резнет высокая нота подголоска-запевалы, и грянет звериным
ревом хор пьяных
голосов, а над ним звон разбитого стекла, и дикий женский визг, и многоголосая ругань.
Тихо, разрозненно, в разных местах набитого народом храма зародилось сначала несколько отдельных
голосов, сливавшихся постепенно, как ручьи… Ближе, крепче, громче, стройнее, и, наконец, под сводами костела загремел и покатился волнами согласный тысячеголосый хор, а где-то в вышине над ним гудел глубокий
рев органа… Мать стояла на коленях и плакала, закрыв лицо платком.
Рот у моего жизнерадостного знакомца был открыт до ушей, толстые щеки измазаны слезами и мелом, он
ревел во весь
голос, хватался за косяки, потом даже старался схватиться за гладкие стены…
— Погибель, а не житье в этой самой орде, — рассказывала Домнушка мужу и Макару. — Старики-то, слышь, укрепились, а молодяжник да бабы взбунтовались… В
голос, сказывают,
ревели. Самое гиблое место эта орда, особливо для баб, — ну, бабы наши подняли бунт. Как огляделись, так и зачали донимать мужиков… Мужики их бить, а бабы все свое толмят, ну, и достигли-таки мужиков.
Голодная скотина
ревела «истошным»
голосом, и ее выгоняли на улицу, чтобы промышляла еду сама по старым назьмам и около чужих дворов.
И мало спустя времечка побежала молода дочь купецкая, красавица писаная, во сады зеленые, входила во беседку свою любимую, листьями, ветками, цветами заплетенную, и садилась на скамью парчовую, и говорит она задыхаючись, бьется сердечко у ней, как у пташки пойманной, говорит таковые слова: «Не бойся ты, господин мой, добрый, ласковый, испугать меня своим
голосом: опосля всех твоих милостей, не убоюся я и
рева звериного; говори со мной, не опасаючись».
Идет он день от утра до вечера, не слышит он
реву звериного, ни шипения змеиного, ни крику совиного, ни
голоса птичьего: ровно около него все повымерло.
— Пошли! —
ревел чей-то восторженный
голос. — Славно, ребята!
Его били, оплевывали, закидывали грязью, а он даже не старался избегать поношений; он только
ревел во весь
голос, и слезы градом катились у него из глаз по уныло обвисшим усам.
Он точно потерял человеческие слова и
ревел, как взбесившийся зверь, ужасным вибрирующим
голосом...
Отец — человек высокий, тучный, с большой рыжей и круглой, как на образе Максима Грека, бородою, с красным носом. Его серые глаза смотрели неласково и насмешливо, а толстая нижняя губа брезгливо отвисала. Он двигался тяжело, дышал шумно и часто
ревел на стряпуху и рабочих страшным, сиплым
голосом. Матвей долго боялся отца, но однажды как-то сразу и неожиданно полюбил его.
Пела скрипка, звенел чистый и высокий тенор какого-то чахоточного паренька в наглухо застёгнутой поддёвке и со шрамом через всю левую щёку от уха до угла губ; легко и весело взвивалось весёлое сопрано кудрявой Любы Матушкиной; служащий в аптеке Яковлев пел баритоном, держа себя за подбородок, а кузнец Махалов, человек с воловьими глазами, вдруг открыв круглую чёрную пасть, начинал
реветь — о-о-о! и, точно смолой обливая, гасил все
голоса, скрипку, говор людей за воротами.
Арина Васильевна заголосила было опять: «Помилуй, помилуй!» Но Степан Михайлович громко закричал: «убирайтесь вон!» и в
голосе его послышался
рев приближающейся бури.
Лицо его выражало какое-то бездушное спокойствие; небольшие, прищуренные глаза казались заспанными, а
голос напоминал дикий
рев животного, с которым он имел столь близкое сходство.
Громкий крик, раздавшийся на дворе, рассеял на минуту его мрачные мысли; он подошел к окну: посреди двора несколько слуг обливали водою какого-то безобразного старика; несчастный дрожал от холода, кривлялся и, делая престранные прыжки,
ревел нелепым
голосом.
К полудню по широкому раздолью Оки, которая сделалась уже какого-то желтовато-бурого цвета, шумно гулял «белоголовец». За версту теперь слышался глухой гул, производимый плеском разъяренных волн о камни и края берега.
Голос бури заглушал человеческий
голос. Стоя на берегу, рыбаки кричали и надрывались без всякой пользы. Те, к кому обращались они, слышали только смешанный
рев воды, или «хлоповень» — слово, которое употребляют рыболовы, когда хотят выразить шум валов.
Гришка мог петь, кричать, свистать сколько было душе угодно, не опасаясь привлечь на себя внимание: буря утихала, но
рев ее все еще заглушал человеческий
голос.
Толпа приветствует людей будущего оглушительным криком, пред ними склоняются знамена,
ревет медь труб, оглушая и ослепляя детей, — они несколько ошеломлены этим приемом, на секунду подаются назад и вдруг — как-то сразу вытянулись, выросли, сгрудились в одно тело и сотнями
голосов, но звуком одной груди, крикнули...
Он прыгнул вперёд и побежал изо всей силы, отталкиваясь ногами от камней. Воздух свистел в его ушах, он задыхался, махал руками, бросая своё тело всё дальше вперёд, во тьму. Сзади него тяжело топали полицейские, тонкий, тревожный свист резал воздух, и густой
голос ревел...
А вслед за ним, как эхо, «Реквием» повторилось еще несколько отдельными
голосами в партере, и наконец рявкнул и бас сверху, по-семинарски смягчив первый слог. Театр на это непонятное для них слово ответил общим
ревом: «Бис… бис…»
Не помня, что делает, не сознавая, что с ним, Воронов бросился бежать. Он мчался, как вихрь, едва касаясь земли, а привидения гнались за ним со стонами, свистом, гиканьем. Ему ясно слышались неистовые возгласы, вой,
рев, и громче всех
голос Копьева: «Вррешь — не уйдешь!»
Тотчас залили огонь; но гораздо труднее было протащить назад в избу Зарядьева, который напугался до того, что продолжал
реветь в истошный
голос даже и тогда, когда огонь был потушен.
Бил барабан: тра-та! та-та-та! Играли трубы: тру-ру! ру-ру-ру! Звенели тарелочки Клоуна, серебряным голоском смеялась Ложечка, жужжал Волчок, а развеселившийся Зайчик кричал: бо-бо-бо!.. Фарфоровая Собачка громко лаяла, резиновая Кошечка ласково мяукала, а Медведь так притопывал ногой, что дрожал пол. Веселее всех оказался серенький бабушкин Козлик. Он, во-первых, танцевал лучше всех, а потом так смешно потряхивал своей бородой и скрипучим
голосом ревел: мее-ке-ке!..
Колесников не то пел, не то так
ревел от восторга, но при свете был виден только открытый рот, а в темноте только
голос слышен: разделился надвое.
Когда это было, что они с Сашей смотрели, как по базару гонят бородатых запасных и
ревут бабы с детьми, и Елена Петровна плакала и куда-то рвалась, а Саша дергал ее за руку и говорил плачущим
голосом: мамочка, не надо!
— Ну и девка! — удивлялся Спиридон. — Ты как должна бы себя содержать: на
голос реветь… А то молчит, как березовый пень.
Эти причеты и плачи наводили тоску даже на солдат, — очень уж
ревет девка, пожалуй, еще воевода Полуект Степаныч услышит, тогда всем достанется. Охоня успела разглядеть всех узников и узнавала каждого по
голосу. Всех ей было жаль, а особенно сжималось ее девичье сердце, когда из темноты глядели на нее два серых соколиных глаза. Белоус только встряхивал кудрями, когда Охоня приваливалась к их окну.
— Убью, говорят тебе: уйди! — Диким стоном,
ревом вырвался
голос из груди Харлова, но он не оборачивал головы и продолжал с яростью смотреть прямо перед собой. — Возьму да брошу тебя со всеми твоими дурацкими советами в воду, — вот ты будешь знать, как старых людей беспокоить, молокосос! — «Он с ума сошел!» — мелькнуло у меня в голове.
Звать
голосом было невозможно: метель всем затыкала рты и только сама одна
ревела и выла на просторе с ужасающим ожесточением.
14)
Ревел нелепым
голосом (стр. 138); выражение неточное.
Неясные
голоса перекликались в воздухе: казалось, природа потеряла рассудок, слепое возмущение ее переходило в припадок рыдания, и вопли сменялись долгим, бурным
ревом помешанного.
Долго он таким образом лапу сосал и даже настоящим образом в управление вверенной ему трущобой не вступал. Пробовал он однажды об себе «по пристойности» заявить, влез на самую высокую сосну и оттуда не своим
голосом рявкнул, но и от этого пользы не вышло. Лесная сволочь, давно не видя злодейств, до того обнаглела, что, услышавши его
рев, только молвила: «Чу, Мишка
ревет! гляди, что лапу во сне прокусил!» С тем и отъехал Топтыгин 3-й опять в берлогу…
А я стою,
голосом реву, слезами плачу, вышел уже изо всякого терпения, нет моей мочи.
Яков Иваныч вспомнил, что у этих людей тоже нет никакой веры и что это их нисколько не беспокоит, и жизнь стала казаться ему странною, безумною и беспросветною, как у собаки; он без шапки прошелся по двору, потом вышел на дорогу и ходил, сжав кулаки, — в это время пошел снег хлопьями, — борода у него развевалась по ветру, он всё встряхивал головой, так как что-то давило ему голову и плечи, будто сидели на них бесы, и ему казалось, что это ходит не он, а какой-то зверь, громадный, страшный зверь, и что если он закричит, то
голос его пронесется
ревом по всему полю и лесу и испугает всех…
Нас догоняют верховые, скачут они во тьме и для храбрости
ревут разными
голосами, стараются спугнуть ночные страхи. Чёрные кусты по бокам дороги тоже к мельнице клонятся, словно сорвались с корней и лени над землей; над ними тесной толпой несутся тучи. Вся ночь встрепенулась, как огромная птица, и, широко и пугливо махая крыльями, будит окрест всё живое, обнимает, влечёт с собою туда, где безумный человек нарушил жизнь.
— Бессме-е-ртный! —
ревёт дьякон, покрывая своим могучим
голосом все звуки улицы, — дребезг пролёток, шум шагов по мостовой и сдержанный говор большой толпы, провожающей покойника, —
ревёт и, широко раскрывая глаза, поворачивает своё бородатое лицо к публике, точно хочет сказать ей...
Но ведь еще римлянин не сказал своего решающего слова: по его бритому надменному лицу пробегают судороги отвращения и гнева. Он понимает, он понял! Вот он говорит тихо служителям своим, но
голос его не слышен в
реве толпы. Что он говорит? Велит им взять мечи и ударить на этих безумцев?
Он не понимает, чему его смерть послужит, и только с ужасом смотрит выкатившимися глазами на кровь и
ревет отчаянным, надрывающим душу
голосом.
Со всех сторон слышались нестройные песни, восклицания, говор, хохот; правда, время от времени их заглушал суровый
голос бури, которая с
ревом и свистом пробегала по обвалившимся плетням и лачугам, но тем не менее песни и крики раздавались громче и громче, когда ветер проносился мимо и буря на минуту стихала.