Койки напоминали гробы, больные, лежа кверху носами, были похожи на мертвых воробьев. Качались желтые стены, парусом выгибался потолок, пол зыбился, сдвигая и раздвигая
ряды коек, все было ненадежно, жутко, а за окнами торчали сучья деревьев, точно розги, и кто-то тряс ими.
Неточные совпадения
Туробоев, закурив папиросу о свой же окурок, поставил его в
ряд шести других, уже погасших. Туробоев был нетрезв, его волнистые, негустые волосы встрепаны, виски потны, бледное лицо побурело, но глаза, наблюдая за дымящимся окурком, светились пронзительно. Кутузов смотрел на него взглядом осуждающим. Дмитрий, полулежа на
койке, заговорил докторально...
Впрочем, так только говорили, а особенных предосторожностей никаких не брали даже те, у которых
койки приходились с ним
рядом.
Оно, кажется, очень поразило его своею неожиданностью; он не верил, что его накажут, до последней минуты и, когда повели его по
рядам, стал кричать: «Караул!» В госпитале его положили на этот раз уже не в нашу, а, за неимением в ней
коек, в другую палату.
Другие же, легкобольные или выздоравливавшие, или сидели на
койках, или ходили взад и вперед по комнате, где между двумя
рядами кроватей оставалось еще пространство, достаточное для прогулки.
Вон в этой маленькой каютке,
рядом с той, в которой помещаются батюшка и Володя, на
койке сидит пожилой, волосатый артиллерист с шестилетним сынишкой на руках и с необыкновенной нежностью, которая так не идет к его на вид суровому лицу, целует его и шепчет что-то ласковое… Тут же и пожилая женщина — сестра, которой артиллерист наказывает беречь «сиротку»…
В жилой, освещенной несколькими фонарями палубе, в тесном
ряду подвешенных на крючки парусиновых
коек, спали матросы. Раздавался звучный храп на все лады. Несмотря на пропущенные в люки виндзейли [Виндзейль — длинная парусиновая труба с металлическими или деревянными обручами. Ставится в жилые помещения или в трюм вместо вентилятора.], Володю так и охватило тяжелым крепким запахом. Пахло людьми, сыростью и смолой.
Милица больна; ее рана загноилась… Опасность заражения крови… Она бредит и стонет. Игорь, навещающий своего товарища и друга, каждый раз в отчаянии уходит отсюда. Она не узнает его… Не узнает никого: ни капитана, находящегося тут же
рядом, на соседней
койке и потерявшего ногу, отнятую у него по колено, ни Онуфриева, своего верного дядьку, другого соседа по
койке.
На
койке лежали
рядом два дагестанца. Один из них, втянув голову в плечи, черными, горящими глазами смотрел на меня.