Неточные совпадения
Я высунул нос из-под одеяла, остановил
рукою образок, который продолжал качаться, скинул убитую муху на пол и хотя заспанными, но сердитыми глазами окинул
Карла Иваныча.
Карл Иваныч, на цыпочках, но с лицом мрачным и решительным, с какими-то записками в
руке, подошел к двери и слегка постучался.
Карл Иваныч, с очками на носу и книгой в
руке, сидел на своем обычном месте, между дверью и окошком.
Оглянешься на
Карла Иваныча, — а он сидит себе с книгой в
руке и как будто ничего не замечает.
Карл Иваныч одевался в другой комнате, и через классную пронесли к нему синий фрак и еще какие-то белые принадлежности. У двери, которая вела вниз, послышался голос одной из горничных бабушки; я вышел, чтобы узнать, что ей нужно. Она держала на
руке туго накрахмаленную манишку и сказала мне, что она принесла ее для
Карла Иваныча и что ночь не спала для того, чтобы успеть вымыть ее ко времени. Я взялся передать манишку и спросил, встала ли бабушка.
Бывало, он меня не замечает, а я стою у двери и думаю: «Бедный, бедный старик! Нас много, мы играем, нам весело, а он — один-одинешенек, и никто-то его не приласкает. Правду он говорит, что он сирота. И история его жизни какая ужасная! Я помню, как он рассказывал ее Николаю — ужасно быть в его положении!» И так жалко станет, что, бывало, подойдешь к нему, возьмешь за
руку и скажешь: «Lieber [Милый (нем.).]
Карл Иваныч!» Он любил, когда я ему говорил так; всегда приласкает, и видно, что растроган.
Голос его был строг и не имел уже того выражения доброты, которое тронуло меня до слез. В классной
Карл Иваныч был совсем другой человек: он был наставник. Я живо оделся, умылся и, еще с щеткой в
руке, приглаживая мокрые волосы, явился на его зов.
Когда стали подходить к кресту, я вдруг почувствовал, что нахожусь под тяжелым влиянием непреодолимой, одуревающей застенчивости, и, чувствуя, что у меня никогда не достанет духу поднести свой подарок, я спрятался за спину
Карла Иваныча, который, в самых отборных выражениях поздравив бабушку, переложил коробочку из правой
руки в левую, вручил ее имениннице и отошел несколько шагов, чтобы дать место Володе.
Карл Иваныч был глух на одно ухо, а теперь от шума за роялем вовсе ничего не слыхал. Он нагнулся ближе к дивану, оперся одной
рукой о стол, стоя на одной ноге, и с улыбкой, которая тогда мне казалась верхом утонченности, приподнял шапочку над головой и сказал...
Когда я принес манишку
Карлу Иванычу, она уже была не нужна ему: он надел другую и, перегнувшись перед маленьким зеркальцем, которое стояло на столе, держался обеими
руками за пышный бант своего галстука и пробовал, свободно ли входит в него и обратно его гладко выбритый подбородок. Обдернув со всех сторон наши платья и попросив Николая сделать для него то же самое, он повел нас к бабушке. Мне смешно вспомнить, как сильно пахло от нас троих помадой в то время, как мы стали спускаться по лестнице.
У
Карла Иваныча в
руках была коробочка своего изделия, у Володи — рисунок, у меня — стихи; у каждого на языке было приветствие, с которым он поднесет свой подарок. В ту минуту, как
Карл Иваныч отворил дверь залы, священник надевал ризу и раздались первые звуки молебна.
И перед синими рядами
Своих воинственных дружин,
Несомый верными слугами,
В качалке, бледен, недвижим,
Страдая раной,
Карл явился.
Вожди героя шли за ним.
Он в думу тихо погрузился.
Смущенный взор изобразил
Необычайное волненье.
Казалось,
Карла приводил
Желанный бой в недоуменье…
Вдруг слабым манием
рукиНа русских двинул он полки.
— А он все ездит по делам Стабровского. Хлеб скупают с
Карлой в четыре
руки. Дома-то хоть трава не расти. Ох, согрешила я, грешная, Харитон Артемьич!
Великий муж, коварства полный,
Ханжа, и льстец, и святотать,
Един ты в свет столь благотворный
Пример великий мог подать.
Я чту, Кромвель, в тебе злодея,
Что, власть в
руке своей имея,
Ты твердь свободы сокрушил.
Но научил ты в род и роды,
Как могут мстить себя народы:
Ты
Карла на суде казнил…
Карл Иваныч ставил нас на колени лицом в угол, и наказание состояло в физической боли, происходившей от такого положения; St.-Jérôme, выпрямляя грудь и делая величественный жест
рукою, трагическим голосом кричал: «A genoux, mauvais sujet!», приказывал становиться на колени лицом к себе и просить прощения. Наказание состояло в унижении.
Карл Иваныч облокотился
рукою о столик, стоявший подле него, понюхал табаку и, закатив глаза к небу, тем особенным, мерным горловым голосом, которым он обыкновенно диктовал нам, начал так свое повествование...
Бог сей видит и сей знает, и на сей его святое воля, тольк вас жалько мне, детьи!» — заключил
Карл Иваныч, притягивая меня к себе за
руку и целуя в голову.
Я не мог терпейть… «Маменька! — я сказал, — я ваш
Карл!» И он упал мне на
рука…»
Приехали вы с пальцем правой
руки к медику пальца левой
руки — он вам скажет: конечно, я могу вам средствице прописать, а все-таки будет вернее, если вы съездите на Васильевский Остров к
Карлу Иванычу.
Со взором, полным хитрой лести,
Ей
карла руку подает,
Вещая: «Дивная Наина!
Уж он приближился: тогда
Княжна с постели соскочила,
Седого
карла за колпак
Рукою быстрой ухватила,
Дрожащий занесла кулак
И в страхе завизжала так,
Что всех арапов оглушила.
Едва редела ночи мгла,
Людмила к водопаду шла
Умыться хладною струею:
Сам
карла утренней порою
Однажды видел из палат,
Как под невидимой
рукоюПлескал и брызгал водопад.
Что будет с бедною княжной!
О страшный вид: волшебник хилый
Ласкает дерзостной
рукойМладые прелести Людмилы!
Ужели счастлив будет он?
Чу… вдруг раздался рога звон,
И кто-то
карлу вызывает.
В смятенье, бледный чародей
На деву шапку надевает;
Трубят опять: звучней, звучней!
И он летит к безвестной встрече,
Закинув бороду за плечи.
— Ба! да ведь это Карлуша,
Карл Иваныч Гамм, — изумился Пепко, разводя
руками. — Вот так штука! А это — его хор, другими словами — олицетворение моих кормилиц букв: а, о и е.
На Масленице Изорин выступал еще два раза в
Карле Мооре. Когда в Тамбове кончился сезон, на прощальном ужине отъезжавшие на московский съезд предложили Изорину ехать с ними в Москву, где, по их словам, не только все антрепренеры с
руками оторвут, но и Малый театр постарается его захватить.
Только вдруг слышим — взревел медведь, значит объявился, что хозяин дома, пожалуйте в гости; наш
Карла обробел, побелел весь,
руки так и трясутся…
—
Карл Иваныч… ой, смерть моя пришла!.. — как-то глухо застонал Ватрушкин, совсем распускаясь на поддерживавших его
руках.
“Зеленая комната”, заветная, начальницына, она же приемная. Навстречу нам, с зеленого кресла — знакомый, неузнаваемый, всегда беспиджачный, а сейчас даже в крутом воротнике, всегда с пивным подносом в
руках, а сейчас со шляпой и тростью, такой дикий в соседстве с начальницей, на фоне этих зеленых занавесей — хозяин “Ангела”, Engelswirth, владелец нашей чудной деревенской гостиницы, отец наших летних друзей
Карла и Марилэ.
Карл швырнул зеркало на комод и сделал
руками и ногами несколько быстрых движений, чтобы размяться.
В зверинце сделалось совсем тихо, слышно было только, как шипел бенгальский огонь в
руке у
Карла да стонал и ворчал Цезарь в углу клетки.
Карл действительно был бледен. При первых же звуках музыки он почувствовал, как кровь сбежала с его лица и горячей волной прихлынула к сердцу и как
руки его похолодели и приобрели какую-то особенную цепкость. Но это волнение не было волнением трусости. Уже два года
Карл укрощал львов и каждый день испытывал одно и то же чувство подъема нервов.
На полу клетки лежал
Карл, весь истерзанный, с переломанными
руками, ногами и ребрами, но еще живой; сзади него львица, которой пуля Иоганна попала в череп, и рядом с ней в последней агонии Цезарь.
— Все это к вашим услугам. Вот —
Карл Карлыч, — рекомендательно указал он
рукою на рыженького немца, — почтенный человек, который озаботится… Вот вам комната — можете расположиться, а самовар и прочее у нас и без того уже готово.
— Вот,
Карл Иваныч, потрудитесь, пожалуйста, сейчас же сличить почерки этих
рук, — обратился к нему обладатель либеральных бакенбард, подавая донос, герценовское письмо, письмо Устинова и один листок из рукописи Полоярова.
Карл кончил тем, что неудачно застрелился (пуля засела в плече), и умер на
руках дочери и патеров, оставив банкиру «на всякий случай» несколько векселей на солидную сумму.
Сказав все, что известно доселе об истинной Таракановой, обращаемся к ловкой авантюристке, называвшейся дочерью императрицы Елизаветы и сделавшейся орудием в
руках пресловутого князя
Карла Радзивила.
— Ну, вот ты снова с нами,
Карл… что… — начинает тем же шопотом часовой и не доканчивает начатой фразы. С легкостью и быстротой дикой кошки Иоле бросается с поднятым кинжалом ему на грудь. Тихий, чуть внятный стон и австриец медленно опускается на доски палубы, подхваченный ловкими
руками Иоле.
За кроватью, в почтительном отдалении, стояло несколько десятков
карл и карлиц с козьими рожками, рыльцами и в косматом одеянии из козьей шерсти, а ближе к родильнице, в таком же наряде, с прибавкою чепца, — повивальная бабка, которая по временам брала на
руки новорожденную и убаюкивала ее.
Длинною, сухощавою
рукой манила она к себе нарядного
карлу; белый хитон ее, удерживаемый другою
рукой, парусил ветер.
В кабинете раздели покойного и готовились обмывать его, а в гостиной письмоводитель пристава писал протокол осмотра трупа внезапно скончавшегося князя Владимира Яковлевича Баратова. По какой-то чисто полицейской чуткости частный пристав вошел в залу именно в тот момент, когда
Карл Богданович, замахав
руками, выронил деньги.
Здесь
карла охорошился, поправил свой парик, расшаркался и, как вежливый кавалер, подошел к
руке баронессы и потом Аделаиды. Первая от души смеялась, смотря на эту чудную и, как видно было по глазам его, умную фигуру, и охотно сама его поцеловала в лоб; вторая, вместе с поцелуем, задержала его и, краснея от стыда, который, однако ж, побеждало в ней желание счастия, полегоньку начала увлекать его в другую комнату. Он — выпутываться из
рук ее; она — еще более его удерживать.
Первое наследство, благодарение Богу, вами сохранено в целости; второе — вырвано из слабых
рук женских ревнивою властию
Карла Одиннадцатого и редукционною комиссией.
Может ли статься, чтобы тот, кто избран был на двадцать пятом году жизни от лифляндского дворянства депутатом к хитрому
Карлу Одиннадцатому и умел ускользнуть от секиры палача, на него занесенной; чтобы вельможа Августа, обманувший его своими мечтательными обещаниями; возможно ли, спрашиваю тебя самого, чтобы генерал-кригскомиссар войска московитского и любимец Петра добровольно отдался, в простоте сердца и ума, в
руки жесточайших своих врагов, когда ничто его к тому не понуждает?
Датчанка хорошо поняла волю его и вытянулась, как выезженная верховая лошадь;
карла скок на нее, схватился одной
рукой за шею, как за гриву, а другой бросил кусок мяса за ворота; собака туда ж, схватила кусок и, взметая пылью снег из-под ног, лётом помчала своего седока прямо к Летнему дворцу, который был не далее ста сажен от дома Щурхова.
Карла (оглядываясь). У старика совестно сидеть: ведь я тяжел, куда как тяжел! (Выбирает дюжего, молодого парня из драгун и располагается у него на коленах.) Люби ездить, дружок, люби и повозить. Слушайте же, православные, да… (Отстраняет некоторых
рукою, чтобы ему не мешали видеть Муннамегги.)
Против начетов этих трудно было спорить: их составлял любимец
Карла, председатель редукционной комиссии граф Гастфер, запечатлевший имя свое в летописях Лифляндии ненавистью этой страны; их утвердил сам государь, хозяин на троне искусный, хотя и несправедливый, который, подобно Перуну [Перун — у восточных славян бог грома и молнии, бог земледелия, податель дождя.], имел золотую голову, но держал всегда камень в
руках.
За ужасными словами редукция и ликвидация [Редукция и ликвидация имений — изъятие у феодальной лифляндской аристократии правительством шведского короля
Карла XI перешедших в ее
руки государственных земель.] последовало дело, и отчины, без всякого уважения давности и законности, были отрезаны и отписаны на короля.
Карла (задумавшись). Вот-те и задача! Преображенцы-молодцы со крестом и молитвою готовы один на двоих; будет время, что пойдут один на пятерых. Верные слуги царские! с ними не пропадешь. Семеновцы-удальцы, потешали, вместе с преображенцами, батюшку, когда он еще был крохоткою. Теперь надежа-государь вырос:
рукой не достанешь! потехи ему надобны другие, не детские! Вырвут из беды да из полымя; будут брать деревни, города, крепости, царства… Только жаль, командер у них… плохой.
Аделаида упрашивала, умоляла его жалобным голосом, чтобы он отпустил к ней ее суженого, целовала его с нежностию, целовала даже его
руки; но когда увидела, что лукавый
карла не хотел понимать этих красноречивых выражений и не думал выполнить волю благодетельной волшебницы, тогда, озлобясь, она решительно стала требовать у него жениха, фон Вердена, щекотала, щипала малютку немилосердо.
—
Карл правду сказал, — послышалось замечание, — при огне пить поваднее. Ведь как душа-то разгорелась, теперь бы и
рука славно бы расходилась.