Неточные совпадения
Я пошла на речку быструю,
Избрала я место тихое
У ракитова куста.
Села я на серый камушек,
Подперла
рукой головушку,
Зарыдала, сирота!
Громко я звала родителя:
Ты приди, заступник
батюшка!
Посмотри на дочь любимую…
Понапрасну я звала.
Нет великой оборонушки!
Рано гостья бесподсудная,
Бесплемянная, безродная,
Смерть родного унесла!
Г-жа Простакова. Простил! Ах,
батюшка!.. Ну! Теперь-то дам я зорю канальям своим людям. Теперь-то я всех переберу поодиночке. Теперь-то допытаюсь, кто из
рук ее выпустил. Нет, мошенники! Нет, воры! Век не прощу, не прощу этой насмешки.
Г-жа Простакова. Как теленок, мой
батюшка; оттого-то у нас в доме все и избаловано. Вить у него нет того смыслу, чтоб в доме была строгость, чтоб наказать путем виноватого. Все сама управляюсь,
батюшка. С утра до вечера, как за язык повешена,
рук не покладываю: то бранюсь, то дерусь; тем и дом держится, мой
батюшка!
Г-жа Простакова (подняв
руки к Стародуму).
Батюшка! Прости и ты меня, грешную. Вить я человек, не ангел.
Г-жа Простакова. Старинные люди, мой отец! Не нынешний был век. Нас ничему не учили. Бывало, добры люди приступят к
батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать в школу. К статью ли, покойник-свет и
руками и ногами, Царство ему Небесное! Бывало, изволит закричать: прокляну ребенка, который что-нибудь переймет у басурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет.
Еремеевна(посмотрев пристально на г-жу Простакову и всплеснув
руками). Очнется, мой
батюшка, очнется.
Г-жа Простакова. Полно, братец, о свиньях — то начинать. Поговорим-ка лучше о нашем горе. (К Правдину.) Вот,
батюшка! Бог велел нам взять на свои
руки девицу. Она изволит получать грамотки от дядюшек. К ней с того света дядюшки пишут. Сделай милость, мой
батюшка, потрудись, прочти всем нам вслух.
Он сделался бледен как полотно, схватил стакан, налил и подал ей. Я закрыл глаза
руками и стал читать молитву, не помню какую… Да,
батюшка, видал я много, как люди умирают в гошпиталях и на поле сражения, только это все не то, совсем не то!.. Еще, признаться, меня вот что печалит: она перед смертью ни разу не вспомнила обо мне; а кажется, я ее любил как отец… ну, да Бог ее простит!.. И вправду молвить: что ж я такое, чтоб обо мне вспоминать перед смертью?
— А вот другой Дон-Кишот просвещенья: завел школы! Ну, что, например, полезнее человеку, как знанье грамоты? А ведь как распорядился? Ведь ко мне приходят мужики из его деревни. «Что это, говорят,
батюшка, такое? сыновья наши совсем от
рук отбились, помогать в работах не хотят, все в писаря хотят, а ведь писарь нужен один». Ведь вот что вышло!
— Да у меня-то их хорошо пекут, — сказала хозяйка, — да вот беда: урожай плох, мука уж такая неавантажная… Да что же,
батюшка, вы так спешите? — проговорила она, увидя, что Чичиков взял в
руки картуз, — ведь и бричка еще не заложена.
— Женим, женим! — подхватил председатель. — Уж как ни упирайтесь
руками и ногами, мы вас женим! Нет,
батюшка, попали сюда, так не жалуйтесь. Мы шутить не любим.
— А, почтеннейший! Вот и вы… в наших краях… — начал Порфирий, протянув ему обе
руки. — Ну, садитесь-ка,
батюшка! Али вы, может, не любите, чтобы вас называли почтеннейшим и…
батюшка, — этак tout court? [накоротке (фр.).] За фамильярность, пожалуйста, не сочтите… Вот сюда-с, на диванчик.
— Да чтой-то вы какой бледный? Вот и
руки дрожат! Искупался, что ль,
батюшка?
Тут Савельич сплеснул
руками с видом изумления неописанного. «Жениться! — повторил он. — Дитя хочет жениться! А что скажет
батюшка, а матушка-то что подумает?»
Матушка отыскала мой паспорт, хранившийся в ее шкатулке вместе с сорочкою, в которой меня крестили, и вручила его
батюшке дрожащею
рукою.
Батюшка прочел его со вниманием, положил перед собою на стол и начал свое письмо.
Который же из двух?
«Ах!
батюшка, сон в
руку!»
И говорит мне это вслух!
Ну, виноват! Какого ж дал я крюку!
Молчалин давеча в сомненье ввел меня.
Теперь… да в полмя из огня:
Тот нищий, этот франт-приятель;
Отъявлен мотом, сорванцом;
Что за комиссия, создатель,
Быть взрослой дочери отцом...
— Ах, Василий Иваныч, — пролепетала старушка, — в кои-то веки батюшку-то моего, голубчика-то, Енюшень-ку… — И, не разжимая
рук, она отодвинула от Базарова свое мокрое от слез, смятое и умиленное лицо, посмотрела на него какими-то блаженными и смешными глазами и опять к нему припала.
— Ну, вот тебе беспереводный рубль, — сказала она. Бери его и поезжай в церковь. После обедни мы, старики, зайдем к
батюшке, отцу Василию, пить чай, а ты один, — совершенно один, — можешь идти на ярмарку и покупать все, что ты сам захочешь. Ты сторгуешь вещь, опустишь
руку в карман и выдашь свой рубль, а он опять очутится в твоем же кармане.
— В погреб,
батюшка, — говорила она, останавливаясь, и, прикрыв глаза
рукой, глядела на окно, — молока к столу достать.
— На ком,
батюшка? — спросил Захар, ловя
руки Штольца.
Может быть, Илюша уж давно замечает и понимает, что говорят и делают при нем: как
батюшка его, в плисовых панталонах, в коричневой суконной ваточной куртке, день-деньской только и знает, что ходит из угла в угол, заложив
руки назад, нюхает табак и сморкается, а матушка переходит от кофе к чаю, от чая к обеду; что родитель и не вздумает никогда поверить, сколько копен скошено или сжато, и взыскать за упущение, а подай-ко ему не скоро носовой платок, он накричит о беспорядках и поставит вверх дном весь дом.
— Ты, мой
батюшка, что! — вдруг всплеснув
руками, сказала бабушка, теперь только заметившая Райского. — В каком виде! Люди, Егорка! — да как это вы угораздились сойтись? Из какой тьмы кромешной! Посмотри, с тебя течет, лужа на полу! Борюшка! ведь ты уходишь себя! Они домой ехали, а тебя кто толкал из дома? Вот — охота пуще неволи! Поди, поди переоденься, — да рому к чаю! — Иван Иваныч! — вот и вы пошли бы с ним… Да знакомы ли вы? Внук мой, Борис Павлыч Райский — Иван Иваныч Тушин!..
Кончилась обедня, вышел Максим Иванович, и все деточки, все-то рядком стали перед ним на коленки — научила она их перед тем, и ручки перед собой ладошками как один сложили, а сама за ними, с пятым ребенком на
руках, земно при всех людях ему поклонилась: «
Батюшка, Максим Иванович, помилуй сирот, не отымай последнего куска, не выгоняй из родного гнезда!» И все, кто тут ни был, все прослезились — так уж хорошо она их научила.
— Какие страшные трагедии устраивает с людьми реализм! — проговорил Митя в совершенном отчаянии. Пот лился с его лица. Воспользовавшись минутой,
батюшка весьма резонно изложил, что хотя бы и удалось разбудить спящего, но, будучи пьяным, он все же не способен ни к какому разговору, «а у вас дело важное, так уж вернее бы оставить до утреца…». Митя развел
руками и согласился.
После чаю стал я прощаться с ними, и вдруг вынес он мне полтину, жертву на монастырь, а другую полтину, смотрю, сует мне в
руку, торопится: «Это уж вам, говорит, странному, путешествующему, пригодится вам, может,
батюшка».
Да и
батюшка твой кричит и
руками махает, верно бранится.
— В Сицилию!
Батюшка, ваше превосходительство, — потерялся штабс-капитан, — да ведь вы видели! — обвел он обеими
руками кругом, указывая на свою обстановку, — а маменька-то, а семейство-то?
— Что
батюшка, спит или проснулся? — тихо и смиренно проговорил он, себе самому неожиданно, и вдруг, тоже совсем неожиданно, сел на скамейку. На мгновение ему стало чуть не страшно, он вспомнил это потом. Смердяков стоял против него, закинув
руки за спину, и глядел с уверенностью, почти строго.
Увидав их, он поднял
руки и так и бросился к ним, пал на колени, схватил один сапожок и, прильнув к нему губами, начал жадно целовать его, выкрикивая: «
Батюшка, Илюшечка, милый
батюшка, ножки-то твои где?»
— Ну, отцы вы наши, умолот-то не больно хорош. Да что,
батюшка Аркадий Павлыч, позвольте вам доложить, дельцо какое вышло. (Тут он приблизился, разводя
руками, к господину Пеночкину, нагнулся и прищурил один глаз.) Мертвое тело на нашей земле оказалось.
— Знаю, знаю, что ты мне скажешь, — перебил его Овсяников, — точно: по справедливости должен человек жить и ближнему помогать обязан есть. Бывает, что и себя жалеть не должен… Да ты разве все так поступаешь? Не водят тебя в кабак, что ли? не поят тебя, не кланяются, что ли: «Дмитрий Алексеич, дескать,
батюшка, помоги, а благодарность мы уж тебе предъявим», — да целковенький или синенькую из-под полы в
руку? А? не бывает этого? сказывай, не бывает?
— А Господь ведает,
батюшка, — отвечала старуха, — и, наклонившись вперед, положила свою сморщенную темную
руку на голову мальчишки, — слышно, наши ребята жида бьют.
Старушка помещица при мне умирала. Священник стал читать над ней отходную, да вдруг заметил, что больная-то действительно отходит, и поскорее подал ей крест. Помещица с неудовольствием отодвинулась. «Куда спешишь,
батюшка, — проговорила она коснеющим языком, — успеешь…» Она приложилась, засунула было
руку под подушку и испустила последний вздох. Под подушкой лежал целковый: она хотела заплатить священнику за свою собственную отходную…
— Погоди, погоди,
батюшка, — заговорил Мардарий Аполлоныч, не выпуская моей
руки, — не уходи… Я велел тебе водки принести.
—
Батюшка, — заговорил он едва внятно, — за попом… послать… прикажите… Господь… меня наказал… ноги,
руки, все перебито… сегодня… воскресенье… а я… а я… вот… ребят-то не распустил.
— Нет,
батюшка, еще жив, — да что: ноги и
руки ему перешибло. Я вот за Селиверстычем бежал, за лекарем.
— Ну, так по
рукам, Николай Еремеич (купец ударил своими растопыренными пальцами по ладони конторщика). И с Богом! (Купец встал.) Так я,
батюшка Николай Еремеич, теперь пойду к барыне-с и об себе доложить велю-с, и так уж я и скажу: Николай Еремеич, дескать, за шесть с полтиною-с порешили-с.
Наскоро дав им аттестацию, Кирсанов пошел сказать больной, что дело удалось. Она при первых его словах схватила его
руку, и он едва успел вырвать, чтоб она не поцеловала ее. «Но я не скоро пущу к вам вашего
батюшку объявить вам то же самое, — сказал он: — он у меня прежде прослушает лекцию о том, как ему держать себя». Он сказал ей, что он будет внушать ее отцу и что не отстанет от него, пока не внушит ему этого основательно.
Архип взял свечку из
рук барина, отыскал за печкою фонарь, засветил его, и оба тихо сошли с крыльца и пошли около двора. Сторож начал бить в чугунную доску, собаки залаяли. «Кто сторожа?» — спросил Дубровский. «Мы,
батюшка, — отвечал тонкий голос, — Василиса да Лукерья». — «Подите по дворам, — сказал им Дубровский, — вас не нужно». — «Шабаш», — примолвил Архип. «Спасибо, кормилец», — отвечали бабы и тотчас отправились домой.
Владимир потупил голову, люди его окружили несчастного своего господина. «Отец ты наш, — кричали они, целуя ему
руки, — не хотим другого барина, кроме тебя, прикажи, осударь, с судом мы управимся. Умрем, а не выдадим». Владимир смотрел на них, и странные чувства волновали его. «Стойте смирно, — сказал он им, — а я с приказным переговорю». — «Переговори,
батюшка, — закричали ему из толпы, — да усовести окаянных».
— Скажи Кирилу Петровичу, чтоб он скорее убирался, пока я не велел его выгнать со двора… пошел! — Слуга радостно побежал исполнить приказание своего барина; Егоровна всплеснула
руками. «
Батюшка ты наш, — сказала она пискливым голосом, — погубишь ты свою головушку! Кирила Петрович съест нас». — «Молчи, няня, — сказал с сердцем Владимир, — сейчас пошли Антона в город за лекарем». — Егоровна вышла.
— Покойница Татьяна Васильевна, — так докладывал мне Яков, стоя у двери с закинутыми назад
руками, — во всем были рассудительны и не захотели
батюшку вашего обидеть. Что, мол, я вам за жена? какая я барыня? так они говорить изволили, при мне говорили-с.
— Это,
батюшка, — говорил он, расчесывая пальцами свою обкладистую белокурую бороду с проседью, — все дело
рук человеческих.
— Да мы их тебе,
батюшка, сами в
руки отдали, — отвечают двое воров.
Когда кончилась панихида, матушка сунула священнику в
руку полтинник и сказала: «Уж вы,
батюшка, постарайтесь!» Затем все на минуту присели, дали Аннушке и старосте надлежащие наставления, поклонились покойнице и стали поспешно сбираться домой. Марью Порфирьевну тоже взяли с собой в Заболотье.
—
Батюшка! — выла Петровна, протягивая одну
руку к нему, а другой держась за голову. — Верно,
батюшка, вру ведь я! Иду я, а к вашему забору следы, и снег обмят в одном месте, я через забор и заглянула, и вижу — лежит он…
Не знаю, за что его прислали на Сахалин, да и не спрашивал я об этом; когда человек, которого еще так недавно звали отцом Иоанном и
батюшкой и которому целовали
руку, стоит перед вами навытяжку, в жалком поношенном пиджаке, то думаешь не о преступлении.
—
Батюшка, пожалуйте! — раздаются голоса, и к о. Егору протягиваются из потемок десятки
рук, как бы для того, чтобы схватить его. — Пожалуйте! Удостойте!
Блаженной памяти твой
батюшка из докторских
рук не выхаживал; а государыня матушка твоя, направляя тебя на свой благочестивый путь, нашла уже тебе женишка, заслуженного старика генерала, и спешит тебя выдать замуж для того только, чтобы не сделать с тобой визита воспитательному дому.