Боже мой! тело несчастной
Розы лежало на двух скамейках; грудь ее была изрезана… и человечек, приметный только своим пунцовым носом, возился с окровавленным ножом и рукой в широкой ране, в которую глаз непосвященного боялся бы взглянуть: так отвратительна для человека внутренность человека!
Неточные совпадения
Однажды, часу в седьмом утра, Базаров, возвращаясь с прогулки, застал в давно отцветшей, но еще густой и зеленой сиреневой беседке Фенечку. Она сидела на скамейке, накинув по обыкновению белый платок на голову; подле нее
лежал целый пук еще мокрых от росы красных и белых
роз. Он поздоровался с нею.
В руках ее букет белых
роз, с которым она
лежала в гробу.
Анна подумала, что она хорошо сделала, не сказав
Розе всего о брате… У нее как-то странно сжалось сердце… И еще долго она
лежала молча, и ей казались странными и этот глухо гудящий город, и люди, и то, что она
лежит на одной постели с еврейкой, и то, что она молилась в еврейской комнате, и что эта еврейка кажется ей совсем не такой, какой представлялась бы там, на родине…
— Очень рад! Значит, нам новый товарищ! — И крепко пожал мне руку. — «Vos intimes — nosintimes!» — «Baши друзья — наши друзья!» Вася, заказывай вина! Икру зернистую и стерлядок сегодня Абакумыч получил. Садитесь. — Князь указал на стулья вокруг довольно большого «хозяйского» стола, на котором стояли на серебряном подносе с княжеским гербом пузатый чайник с
розами и две низенькие трактирные чашечки, тоже с
розами и золотым ободком внутри. На двух блюдечках
лежали крупный изюм и сотовый мед.
— Ну, чего еще, на что нам еще собака? Только одни беспорядки заводить. Старшего нет в доме, вот что. И на что немому собака? Кто ему позволил собак у меня на дворе держать? Вчера я подошла к окну, а она в палисаднике
лежит, какую-то мерзость притащила, грызет, а у меня там
розы посажены.
Не помню, как я в этом самом зале
Пришел в себя — но было уж светло;
Лежал я на диване; хлопотали
Вокруг меня родные; тяжело
Дышалось мне, бессвязные блуждали
Понятья врозь; меня — то жаром жгло,
То вздрагивал я, словно от морозу, —
Поблекшую рука сжимала
розу…
В небольшой и легкой плетеной беседке, сплошь обвитой побегами павоя и хмеля, на зеленой скамье, перед зеленым садовым столиком сидела Татьяна Николаевна Стрешнева и шила себе к лету холстинковое платье. Перед нею
лежали рабочий баул и недавно сорванные с клумбы две
розы. По саду начинали уже летать майские жуки да ночные бабочки, и как-то гуще и сильнее запахло к ночи со всех окружающих клумб ароматом резеды и садового жасмина.
Пели соловьи, благоухали
розы в венках, сплошным ковром закрывавших могильный холмик, а мы с Людей сидели, тесно прижавшись друг к другу, неотступно думая о том, кто
лежал теперь под белым крестом и развесистой чинарой — бдительным стражем в его изголовьи.
В другой люльке
лежала старушка, играла в куклы и сосала рожок, а за нею присматривала маленькая девочка с розгой; затем везли свинью, покоющуюся на
розах, за нею брел оркестр музыкантов и певцов, где играл козел на скрипке и пел осел.
Вокруг дома было множество лилий и
роз, а у самых стен и у белого мраморного порога
лежали целые пласты зеленого диарита.