Неточные совпадения
Итак, она звалась Татьяной.
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная, боязлива,
Она в семье своей
роднойКазалась девочкой чужой.
Она ласкаться не умела
К отцу, ни к
матери своей;
Дитя сама, в толпе
детейИграть и прыгать не хотела
И часто целый день одна
Сидела молча у окна.
— Вот еще что выдумал! — говорила
мать, обнимавшая между тем младшего. — И придет же в голову этакое, чтобы
дитя родное било отца. Да будто и до того теперь:
дитя молодое, проехало столько пути, утомилось (это
дитя было двадцати с лишком лет и ровно в сажень ростом), ему бы теперь нужно опочить и поесть чего-нибудь, а он заставляет его биться!
— Это еще хуже, папа: сын бросит своего
ребенка в чужую семью и этим подвергает его и его
мать всей тяжести ответственности… Дочь, по крайней мере, уже своим позором выкупает часть собственной виды; а сколько она должна перенести чисто физических страданий, сколько забот и трудов, пока
ребенок подрастет!.. Почему родители выгонят
родную дочь из своего дома, а сына простят?
Образ
родной земли не есть только образ
матери, это также образ невесты и жены, которую человек оплодотворяет своим логосом, своим мужественным светоносным и оформляющим началом, и образ
дитяти.
В нем, кажется мне, как бы бессознательно, и так рано, выразилось то робкое отчаяние, с которым столь многие теперь в нашем бедном обществе, убоясь цинизма и разврата его и ошибочно приписывая все зло европейскому просвещению, бросаются, как говорят они, к «
родной почве», так сказать, в материнские объятия
родной земли, как
дети, напуганные призраками, и у иссохшей груди расслабленной
матери жаждут хотя бы только спокойно заснуть и даже всю жизнь проспать, лишь бы не видеть их пугающих ужасов.
К тому же так случилось, что
родня ребенка по
матери тоже как бы забыла о нем в первое время.
Эта бесчувственность больше всего огорчила Анфусу Гавриловну, болевшую всеми
детьми зараз. Рехнулся старик, ежели
родного детища не жалеет. Высидевший в остроге целый год Лиодор заявился домой, прожил дня два тихо и мирно, а потом стащил у
матери столовое серебро и бесследно исчез.
— Значит, хоронится от тебя… Тоже совестно. А есть у них такой духовный брат, трехлеточек-мальчик. Глебом звать… Авгарь-то
матерью ему
родной приходится, а зовет духовным братом. В скитах его еще прижила, а здесь-то ей как будто совестно с
ребенком объявиться, потому как название ей девица, да еще духовная сестра. Ну, Таисья-то к себе и укрыла мальчонка… Прячет, говорю, от тебя-то!
С этой почтой было письмо от
родных покойного Вильгельма, по которому можно надеяться, что они будут просить о
детях. Я уверен, что им не откажут взять к себе сирот, а может быть, и
мать пустят в Россию. Покамест Миша учится в приходском училище. Тиночка милая и забавная девочка. Я их навещаю часто и к себе иногда зазываю, когда чувствую себя способным слушать шум и с ними возиться.
Прасковья Ивановна, еще
ребенком выданная замуж
родными своей
матери за страшного злодея, испытав действительно все ужасы, какие мы знаем из старых романов и французских мелодрам, уже двадцать лет жила вдовою.
От него я узнал, что все гости и
родные на другой же день моей болезни разъехались; одна только добрейшая моя крестная
мать, Аксинья Степановна, видя в мучительной тревоге и страхе моих родителей, осталась в Багрове, чтоб при случае в чем-нибудь помочь им, тогда как ее собственные
дети, оставшиеся дома, были не очень здоровы.
— Ведь это — как новый бог родится людям! Все — для всех, все — для всего! Так понимаю я всех вас. Воистину, все вы — товарищи, все —
родные, все —
дети одной
матери — правды!
А тут с первого дня, как я завел кости, моя собственная
родная мать пошла ко мне приставать: «Дай,
дитя мое, Варнаша, я его лучше схороню».
Из толпы, стоявшей вокруг, слышались вопли жен,
матерей,
детей,
родных истязуемого и всех тех, которые были отобраны для наказания.
— И вдруг обнимет сон, как
мать родная любимое своё
дитя, и покажет всё, чего нет, окунёт тебя в такие радости, тихие да чистые, каких и не бывает наяву. Я даже иногда, ложась, молюсь: «Присно дева Мария, пресвятая богородица — навей счастливый сон!»
— Нет, они мне не
дети! Никогда ими не были! — надорванным голосом возразил Глеб. — На что им мое благословение? Сами они от него отказались. Век жили они ослушниками! Отреклись — была на то добрая воля — отреклись от отца
родного, от
матери, убежали из дома моего… посрамили мою голову, посрамили всю семью мою, весь дом мой… оторвались они от моего родительского сердца!..
— Полно печалиться, — продолжал Глеб, — немолода ты: скоро свидимся!.. Смотри же, поминай меня… не красна была твоя жизнь… Ну, что делать!.. А ты все добром помяни меня!.. Смотри же, Гриша, береги ее: недолго ей пожить с вами… не красна ее была жизнь! Береги ее. И ты, сноха, не оставляй старуху, почитай ее, как
мать родную… И тебя под старость не оставят
дети твои… Дядя!..
Мать родная, прощаясь с любимыми
детьми, не обнимает их так страстно, не целует их так горячо, как целовали мужички землю, кормившую их столько лет.
Всех помнила эта народная песня, как помнит своих любимых
детей только
родная мать: и старика Сеита, бунтовавшего в 1662 году, и Кучумовичей с Алдар-баем, бунтовавших в 1707 году, и Пепеню с Майдаром и Тулкучурой, бунтовавших в 1736 году.
В тот век почты были очень дурны, или лучше сказать не существовали совсем;
родные посылали ходока к
детям, посвященным царской службе… но часто они не возвращались пользуясь свободой; — таким образом однажды
мать сосватала невесту для сына, давно убитого на войне.
Несмотря на обидные толки обманутой в ожиданиях
родни,
ребенок, заимствовав от
матери черные глаза и нежную кожу, видимо, наследовал крепкие мышцы и длинный рост папенька.
Потом производилось то же действие с каждым учеником поодиночке, до последнего. И как Б иной год учеников бывало до пятнадцати благородных и низко-родных (кроме нас, панычей, были и еще
дети помещиков, нашего же прихода), то мы, граматники, как последние, нетерпеливо ожидали очереди, чтобы отбыть неминуемое и скорее бежать к играм, шалостям и ласкам
матерей. Ожидая очереди, мы, все должное расслабив, поддерживали руками, чтобы не затрудняться при наступлении действия.
Была ль у тебя
мать родная, и она ль тебя
дитятей лелеяла, или, как я, одинокая, ты на жизнь оглянулась?
Он был
дитя, когда в тесовый гроб
Его
родную с пеньем уложили.
Он помнил, что над нею черный поп
Читал большую книгу, что кадили,
И прочее… и что, закрыв весь лоб
Большим платком, отец стоял в молчанье.
И что когда последнее лобзанье
Ему велели
матери отдать,
То стал он громко плакать и кричать,
И что отец, немного с ним поспоря,
Велел его посечь… (конечно, с горя).
Через минуту он опомнился. «Это так, это минутное!» — говорил он про себя, весь бледный, с дрожащими, посинелыми губами, и бросился одеваться. Он хотел бежать прямо за доктором. Вдруг Вася кликнул его; Аркадий бросился на него и обнял его, как
мать, у которой отнимают
родное дитя…
— Где ее сыщешь? — печально молвил Иван Григорьич. — Не жену надо мне,
мать детям нужна. Ни богатства, ни красоты мне не надо, деток бы только любила, заместо бы
родной матери была до них. А такую и днем с огнем не найдешь. Немало я думал, немало на вдов да на девок умом своим вскидывал. Ни единая не подходит… Ах, сироты вы мои, сиротки горькие!.. Лучше уж вам за
матерью следом в сыру землю пойти.
Слышатся в них и глухой, перекатный шум
родных лесов, и тихий всплеск
родных волн, и веселые звуки весенних хороводов, и последний замирающий лепет родителя, дающего
детям предсмертное благословение, и сладкий шепот впервые любимой девушки, и нежный голос
матери, когда, бывало, погруженная в думу о судьбе своего младенца, заведет она тихую, унылую песенку над безмятежной его колыбелью…
Нельзя было не понять, что отец не желает видеть меня, и поездка в аул Бестуди — своего рода ссылка. Мне стало больно и совестно. Однако я давно мечтала — вырваться из дому… Кто смог бы отказаться от соблазнительной, полной прелести поездки в
родной аул, где мою
мать знали
ребенком, и каждый горец помнит юного красавца бек-Израэла, моего отца, где от зари до зари звучат веселые песни моей молодой тетки Гуль-Гуль? Угрызения совести смолкли.
Оказывалось, что они состояли в том, что вообще претензии бывают предъявляемы от сторонних лиц, а его может посадить собственная, по его выражению, «
родная жена» и
мать тех самых
детей, которыми он мог бы несколько защищаться от иска лица постороннего.
— Куда ни ступишь — трава не растет, куда ни дыхнешь — муха не летает. Только и слышу я: «Ах, хоть бы его скорей кто убил или засудили!» Каково-то
матери слышать всё это? Каково? Ведь ты мне
родное дитя, кровь моя…
Пришла старуха
мать. Увидев его сморщенное лицо и большие глаза, она испугалась, упала на колени пред кроватью и стала целовать его лицо, плечи, руки. И ей тоже почему-то казалось, что он худее, слабее и незначительнее всех, и она уже не помнила, что он архиерей, и целовала его, как
ребенка, очень близкого,
родного.
Его доброе сердце не могло не понимать всей гнусности затеянного им с барином дела, и ему то и дело мерещился во сне в даже наяву бедный, ни в чем не повинный
ребенок, отнятый от
родной матери и брошенный волею одного человека в совершенно другую обстановку, нежели та, которая принадлежит ему по праву рождения.
В самом деле — кто же может любить
дитя лучше, нежели его
родная мать, и зачем «казна» стала бы мешать такому прекрасному движению материнской природы.
Наташа не любила общества вообще, но она тем более дорожила обществом
родных — графини Марьи, брата,
матери и Сони. Она дорожила обществом тех людей, к которым она, растрепанная, в халате, могла выйти большими шагами из детской с радостным лицом и показать пеленку с желтым вместо зеленого пятна, и выслушать утешения о том, что теперь
ребенку гораздо лучше.