Неточные совпадения
Я стал смотреть кругом: на волнующиеся поля спелой
ржи, на темный пар, на котором кое-где виднелись соха, мужик,
лошадь с жеребенком, на верстовые столбы, заглянул даже на козлы, чтобы узнать,
какой ямщик с нами едет; и еще лицо мое не просохло от слез,
как мысли мои были далеко от матери, с которой я расстался, может быть, навсегда.
Рядом с ним люди лезли на забор, царапая сапогами доски; забор трещал, качался; визгливо и злобно
ржали лошади, что-то позванивало, лязгало; звучали необыкновенно хлесткие удары, люди крякали, охали, тоже визжали,
как лошади, и падали, падали…
— Сыро в поле, — заключил Обломов, — темно; туман,
как опрокинутое море, висит над
рожью;
лошади вздрагивают плечом и бьют копытами: пора домой.
Глядел и на ту картину, которую до того верно нарисовал Беловодовой, что она, по ее словам, «дурно спала ночь»: на тупую задумчивость мужика, на грубую, медленную и тяжелую его работу —
как он тянет ременную лямку, таща барку, или, затерявшись в бороздах нивы, шагает медленно, весь в поту, будто несет на руках и соху и
лошадь вместе — или
как беременная баба, спаленная зноем, возится с серпом во
ржи.
В тех местах, где
рожь не наклонилась, не вылегла,
как говорится, она стояла так высоко, что нас с роспусками и
лошадьми не было видно.
Я принялся расхаживать взад и вперед вдоль берега, ведя за собой
лошадей и бранясь с Электриком, который на ходу то и дело дергал головой, встряхивался, фыркал,
ржал; а когда я останавливался, попеременно рыл копытом землю, с визгом кусал моего клепера в шею, словом, вел себя
как избалованный pur sang.
Далее в паровом поле гулял табун
лошадей, от которого отбившись молодой жеребенок
как бы из любопытства подбежал довольно близко к дороге и, подняв свою тонкую голову,
заржал, на что Иван Дорофеев, крикнув: «Я-те, дьяволенок этакий!» — хлопнул по воздуху плетью.
Скоро нас выпустили на траву. С этой поры я узнал новые радости, которые мне заменили потерю любви моей матери. У меня были подруги и товарищи, мы вместе учились есть траву,
ржать так же,
как и большие, и, подняв хвосты, скакать кругами вокруг своих матерей. Это было счастливое время. Мне всё прощалось, все меня любили, любовались мною и снисходительно смотрели на всё, что бы я ни сделал. Это продолжалось не долго. Тут скоро случилось со мной ужасное. — Мерин вздохнул тяжело-тяжело и пошел прочь от
лошадей.
Проводили мужики
лошадей, таким образом, мимо самой Настиной пуньки, и все ей было слышно, и
как мужики, едучи верхами, разговаривают, и
как кони топают своими некованными копытами, и
как жеребятки
ржут звонкими голосами, догоняя своих матерей.
Шамраев. Гм… Это великолепно, но на чем же вы поедете, многоуважаемая? Сегодня у нас возят
рожь, все работники заняты. А на
каких лошадях, позвольте вас спросить?
Мы переглянулись с товарищем, и он уже было тронул
лошадь,
как вдруг на озере, на другом берегу, грянул выстрел. Взвился белый дымок, утки, скорее изумленные, чем испуганные, тяжело подымались над водой, взмахивая серповидными крыльями, с трудом уносившими грузные тела. Орлята
заржали неистово и злорадно; по озеру, оживляя сонную поверхность, засверкали круги, и на минуту тревожная суета наполнила весь этот тихий угол.
Несмотря на то, что все окна были занесены снегом, я чувствовал, что день стал светлее вчерашнего. У дверей лаяла собака, и, когда, наскоро надев валенки, я впустил ее, она радостно подбежала к постели и, положив на край холодную морду, глядела на меня с ласковым достоинством,
как будто напоминая, что и она разыскивала со мною
лошадь, которая теперь
ржала на дворе, привязанная в наказание к столбу…
Как только Василий Андреич соскочил с нее,
лошадь справилась, рванулась вперед, сделала прыжок, другой и, опять
заржавши и таща за собой волочившееся веретье и шлею, скрылась из вида, оставив Василия Андреича одного в сугробе.
По тону судя, быть драке. Ночью, перед рассветом, среди этой дикой ругающейся орды, в виду близких и далеких огней, пожирающих траву, но ни на каплю не согревающих холодного ночного воздуха, около этих беспокойных, норовистых
лошадей, которые столпились в кучу и
ржут, я чувствую такое одиночество,
какое трудно описать.
Кошэ. Кошэ — статуя, поставленная роком невежеству. Прочь рутина! Кошэ последовал за Теодором. Я почувствовал, что в груди у меня осталась одна только любовь. Я пал лицом на землю и заплакал от восторга. Слезы восторга — результат божественной реакции, производимой в недрах любящего сердца.
Лошади весело
заржали.
Как тягостно быть не человеком! Я освободил их от животной, страдальческой жизни. Я убил их. Смерть есть и оковы и освобождение от оков.
Где-то,
как будто, совсем близко от них
заржала лошадь.
Степа поделом их называет идиотами. Ну что может быть отвратительнее Паши Узлова?
Какое животное! Я не знаю отчего, но когда он ко мне подходит, точно
какая гадина подползет. Этаких людей женщинам совсем не следует и принимать. Как-то я с ним танцевала мазурку. Что он такое мне говорил! Есть книжечка:"Un million de calembours"; [«Миллион каламбуров» (фр.).] так он оттуда все выкрадывает. И
ржет,
как какая-нибудь
лошадь, после каждой глупости. Я еще удивляюсь,
как мы рукава не кусаем с такими мужчинами.
— Ну, пустяки
какие! На козлах можно, — сказал доктор. — Хотите, я сяду? А тут, наверно,
лошади нужны
рожь возить. Что их напрасно за пятнадцать верст гонять! Верно ведь? — обратился он к Анне Павловне.