Неточные совпадения
«Грехи, грехи, — послышалось
Со всех сторон. — Жаль Якова,
Да жутко и за барина, —
Какую принял казнь!»
— Жалей!.. — Еще прослушали
Два-три
рассказа страшные
И горячо заспорили
О том, кто всех грешней?
Один сказал: кабатчики,
Другой сказал: помещики,
А третий — мужики.
То был Игнатий Прохоров,
Извозом занимавшийся,
Степенный и зажиточный...
А детки тут же малые
Посасывают прянички
Да слушают досужие
рассказы мужиков —
Про трудные их промыслы,
Про чужедальны стороны,
Про Петербург, про Астрахань,
Про Киев, про Казань…
Начались справки, какие меры были употреблены Двоекуровым, чтобы достигнуть успеха в затеянном деле, но так как архивные дела, по обыкновению, оказались сгоревшими (
а быть может, и умышленно уничтоженными), то пришлось удовольствоваться изустными преданиями и
рассказами.
— Ну,
а ты что делал? — спросила она, глядя ему в глаза, что-то особенно подозрительно блестевшие. Но, чтобы не помешать ему всё рассказать, она скрыла свое внимание и с одобрительной улыбкой слушала его
рассказ о том, как он провел вечер.
—
А всё-таки по вашему
рассказу построить машину трудно было бы, Анна Аркадьевна, — шутя сказал Свияжский.
Максим Максимыч сел за воротами на скамейку,
а я ушел в свою комнату. Признаться, я также с некоторым нетерпением ждал появления этого Печорина; хотя, по
рассказу штабс-капитана, я составил себе о нем не очень выгодное понятие, однако некоторые черты в его характере показались мне замечательными. Через час инвалид принес кипящий самовар и чайник.
В Коби мы расстались с Максимом Максимычем; я поехал на почтовых,
а он, по причине тяжелой поклажи, не мог за мной следовать. Мы не надеялись никогда более встретиться, однако встретились, и, если хотите, я расскажу: это целая история… Сознайтесь, однако ж, что Максим Максимыч человек, достойный уважения?.. Если вы сознаетесь в этом, то я вполне буду вознагражден за свой, может быть, слишком длинный
рассказ.
—
А мне кажется, что это дело обделать можно миролюбно. Все зависит от посредника. Письмен… [В рукописи отсутствуют две страницы. В первом издании второго тома «Мертвых душ» (1855) примечание: «Здесь пропуск, в котором, вероятно, содержался
рассказ о том, как Чичиков отправился к помещику Леницыну».]
А где, бишь, мой
рассказ несвязный?
В Одессе пыльной, я сказал.
Я б мог сказать: в Одессе грязной —
И тут бы, право, не солгал.
В году недель пять-шесть Одесса,
По воле бурного Зевеса,
Потоплена, запружена,
В густой грязи погружена.
Все домы на аршин загрязнут,
Лишь на ходулях пешеход
По улице дерзает вброд;
Кареты, люди тонут, вязнут,
И в дрожках вол, рога склоня,
Сменяет хилого коня.
В чести был он от всех козаков; два раза уже был избираем кошевым и на войнах тоже был сильно добрый козак, но уже давно состарился и не бывал ни в каких походах; не любил тоже и советов давать никому,
а любил старый вояка лежать на боку у козацких кругов, слушая
рассказы про всякие бывалые случаи и козацкие походы.
Ну,
а мы вчера еще жару поддали, ты то есть, этими рассказами-то… о маляре-то; хорош разговор, когда он, может, сам на этом с ума сошел!
Потом к вечерне,
а вечером опять
рассказы да пение.
Сужу-с не по
рассказам;
Запрет он вас; — добро еще со мной;
А то, помилуй бог, как разом
Меня, Молчалина и всех с двора долой.
Этот грубый
рассказ, рассмешив мать и Спивак, заставил и Лидию усмехнуться,
а Самгин подумал, что Иноков ловко играет простодушного, на самом же деле он, должно быть, хитер и зол. Вот он говорит, поблескивая холодными глазами...
Она уже явно ревновала его к Сомовой и, когда он приходил к ней, угощала его чаем не в столовой, куда могла явиться нахлебница,
а в своей уютненькой комнате, как бы нарочито приспособленной для
рассказов в духе Мопассана.
Забавно было наблюдать колебание ее симпатии между madame Рекамье и madame Ролан, портреты той и другой поочередно являлись на самом видном месте среди портретов других знаменитостей, и по тому, которая из двух француженок выступала на первый план, Самгин безошибочно определял, как настроена Варвара: и если на видном месте являлась Рекамье, он говорил, что искусство — забава пресыщенных, художники — шуты буржуазии,
а когда Рекамье сменяла madame Ролан, доказывал, что Бодлер революционнее Некрасова и
рассказы Мопассана обнажают ложь и ужасы буржуазного общества убедительнее политических статей.
Свою биографию Елена рассказала очень кратко и прерывая
рассказ длинными паузами: бабушка ее Ивонна Данжеро была акробаткой в цирке, сломала ногу,
а потом сошлась с тамбовским помещиком, родила дочь, помещик помер, бабушка открыла магазин мод в Тамбове.
«Я — не Иванов, не Ефимов,
а — Самгин. Фамилия — редкая. Самгин? Это тот, который… Я — беззащитен», — тревожно соображал Самгин. Тагильский прервал его
рассказ...
— Прелестный человек был Глеб Иванович! Я его видела, когда он уже совсем духовно истлевал,
а супруг мой близко знал его, выпивали вместе, он ему
рассказы свои присылал, потом они разошлись в разуме.
Но он не стал ждать
рассказа,
а, выдернув подол рубахи из брюк, обнажил левый бок и, щелкая пальцем по красному шраму, с гордостью объяснил...
— Героем времени постепенно становится толпа, масса, — говорил он среди либеральной буржуазии и, вращаясь в ней, являлся хорошим осведомителем для Спивак. Ее он пытался пугать все более заметным уклоном «здравомыслящих» людей направо,
рассказами об организации «Союза русского народа», в котором председательствовал историк Козлов,
а товарищем его был регент Корвин, рассказывал о работе эсеров среди ремесленников, приказчиков, служащих. Но все это она знала не хуже его и, не пугаясь, говорила...
Она говорила о студентах, влюбленных в актрис, о безумствах богатых кутил в «Стрельне» и у «Яра», о новых шансонетных певицах в капище Шарля Омона, о несчастных романах, запутанных драмах. Самгин находил, что говорит она не цветисто, неумело, содержание ее
рассказов всегда было интереснее формы,
а попытки философствовать — плоски. Вздыхая, она произносила стертые фразы...
Приятно волнующее чувство не исчезало,
а как будто становилось все теплее, помогая думать смелее, живее, чем всегда. Самгин перешел в столовую, выпил стакан чаю, сочиняя план
рассказа, который можно бы печатать в новой газете. Дронов не являлся. И, ложась спать, Клим Иванович удовлетворенно подумал, что истекший день его жизни чрезвычайно значителен.
Все другие сидели смирно, безмолвно, — Самгину казалось уже, что и от соседей его исходит запах клейкой сырости. Но раздражающая скука, которую испытывал он до
рассказа Таисьи, исчезла. Он нашел, что фигура этой женщины напоминает Дуняшу: такая же крепкая, отчетливая, такой же маленький, красивый рот. Посмотрев на Марину, он увидел, что писатель шепчет что-то ей,
а она сидит все так же величественно.
Ее
рассказы почти всегда раздражали Лидию, но изредка смешили и ее. Смеялась Лидия осторожно, неуверенно и резкими звуками,
а посмеявшись немного, оглядывалась, нахмурясь, точно виноватая в неуместном поступке. Сомова приносила романы, давала их читать Лидии, но, прочитав «Мадам Бовари», Лидия сказала сердито...
Черные глаза ее необыкновенно обильно вспотели слезами, и эти слезы показались Климу тоже черными. Он смутился, — Лидия так редко плакала,
а теперь, в слезах, она стала похожа на других девочек и, потеряв свою несравненность, вызвала у Клима чувство, близкое жалости. Ее
рассказ о брате не тронул и не удивил его, он всегда ожидал от Бориса необыкновенных поступков. Сняв очки, играя ими, он исподлобья смотрел на Лидию, не находя слов утешения для нее.
А утешить хотелось, — Туробоев уже уехал в школу.
Самгин слушал
рассказ молча и внутренне протестуя: никуда не уйдешь от этих историй!
А когда Таисья кончила, он, вынудив себя улыбнуться, сказал...
— Чертище, — называл он инженера и рассказывал о нем: Варавка сначала был ямщиком,
а потом — конокрадом, оттого и разбогател. Этот
рассказ изумил Клима до немоты, он знал, что Варавка сын помещика, родился в Кишиневе, учился в Петербурге и Вене, затем приехал сюда в город и живет здесь уж седьмой год. Когда он возмущенно рассказал это Дронову, тот, тряхнув головой, пробормотал...
— Болтун, — сказала о нем Любаша. — Говорит, что у него широкие связи среди рабочих,
а никому не передает их. Теперь многие хвастаются связями с рабочими, но это очень похоже на охотничьи
рассказы.
А вот господин Зубатов имеет основание хвастаться…
Клим видел, что обилие имен и книг, никому, кроме Дмитрия, не знакомых, смущает всех, что к
рассказам Нехаевой о литературе относятся недоверчиво, несерьезно и это обижает девушку. Было немножко жалко ее.
А Туробоев, враг пророков, намеренно безжалостно пытался погасить ее восторги, говоря...
— Ведь у нас не произносят: Нестор,
а — Нестер, и мне пришлось бы подписывать
рассказы Нестерпимов. Убийственно. К тому же теперь в моде производить псевдонимы по именам жен: Верин, Валин, Сашин, Машин…
Он заслужил в городе славу азартнейшего игрока в винт, и Самгин вспомнил, как в комнате присяжных поверенных при окружном суде рассказывали: однажды Гудим и его партнеры играли непрерывно двадцать семь часов,
а на двадцать восьмом один из них, сыграв «большой шлем», от радости помер, чем и предоставил Леониду Андрееву возможность написать хороший
рассказ.
Но в Выборг он вернулся несколько утомленный обилием новых впечатлений и настроенный, как чиновник, которому необходимо снова отдать себя службе, надоевшей ему. Встреча с братом, не возбуждая интереса, угрожала длиннейшей беседой о политике, жалобными
рассказами о жизни ссыльных, воспоминаниями об отце,
а о нем Дмитрий, конечно, ничего не скажет лучше, чем сказала Айно.
«Я мог бы написать
рассказ об этой девице, — подумал Самгин. — Но у нас, по милости Достоевского, так много написано и пишется о проститутках. “Милость к падшим”.
А падшие не чувствуют себя таковыми и в нашей милости — не нуждаются».
Самгин видел, что пальцы Таисьи побелели, обескровились,
а лицо неестественно вытянулось. В комнате было очень тихо, точно все уснули, и не хотелось смотреть ни на кого, кроме этой женщины, хотя слушать ее
рассказ было противно, свистящие слова возбуждали чувство брезгливости.
Эти ее анекдоты очень хорошо сливались с ее же
рассказами о маленьких идиллиях и драмах простых людей, и в общем получалась картина морально уравновешенной жизни, где нет ни героев, ни рабов,
а только — обыкновенные люди.
Утомленный унылым однообразием пейзажа, Самгин дремотно и расслабленно подпрыгивал в бричке, мысли из него вытрясло, лишь назойливо вспоминался чей-то невеселый
рассказ о человеке, который, после неудачных попыток найти в жизни смысл, возвращается домой,
а дома встречает его еще более злая бессмыслица.
Она редко и не очень охотно соглашалась на это и уже не рассказывала Климу о боге, кошках, о подругах,
а задумчиво слушала его
рассказы о гимназии, суждения об учителях и мальчиках, о прочитанных им книгах. Когда Клим объявил ей новость, что он не верит в бога, она сказала небрежно...
За чаем, за обедом она вдруг задумывалась и минутами сидела, точно глухонемая,
а потом, вздрогнув, неестественно оживлялась и снова дразнила Таню, утверждая, что, когда Катин пишет
рассказы из крестьянского быта, он обувается в лапти.
Самгин наклонил голову, чтобы скрыть улыбку. Слушая
рассказ девицы, он думал, что и по фигуре и по характеру она была бы на своем месте в водевиле,
а не в драме. Но тот факт, что на долю ее все-таки выпало участие в драме, несколько тронул его; он ведь был уверен, что тоже пережил драму. Однако он не сумел выразить чувство, взволновавшее его,
а два последние слова ее погасили это чувство. Помолчав, он спросил вполголоса...
— Из
рассказа вашего видно, что в последних свиданиях вам и говорить было не о чем. У вашей так называемой «любви» не хватало и содержания; она дальше пойти не могла. Вы еще до разлуки разошлись и были верны не любви,
а призраку ее, который сами выдумали, — вот и вся тайна.
Нянька или предание так искусно избегали в
рассказе всего, что существует на самом деле, что воображение и ум, проникшись вымыслом, оставались уже у него в рабстве до старости. Нянька с добродушием повествовала сказку о Емеле-дурачке, эту злую и коварную сатиру на наших прадедов,
а может быть, еще и на нас самих.
А он сделал это очень просто: взял колею от своего деда и продолжил ее, как по линейке, до будущего своего внука, и был покоен, не подозревая, что варьяции Герца, мечты и
рассказы матери, галерея и будуар в княжеском замке обратят узенькую немецкую колею в такую широкую дорогу, какая не снилась ни деду его, ни отцу, ни ему самому.
Или вовсе ничего не скажет,
а тайком поставит поскорей опять на свое место и после уверит барина, что это он сам разбил;
а иногда оправдывается, как видели в начале
рассказа, тем, что и вещь должна же иметь конец, хоть будь она железная, что не век ей жить.
— Из чего же они бьются: из потехи, что ли, что вот кого-де ни возьмем,
а верно и выйдет?
А жизни-то и нет ни в чем: нет понимания ее и сочувствия, нет того, что там у вас называется гуманитетом. Одно самолюбие только. Изображают-то они воров, падших женщин, точно ловят их на улице да отводят в тюрьму. В их
рассказе слышны не «невидимые слезы»,
а один только видимый, грубый смех, злость…
Зато Обломов был прав на деле: ни одного пятна, упрека в холодном, бездушном цинизме, без увлечения и без борьбы, не лежало на его совести. Он не мог слушать ежедневных
рассказов о том, как один переменил лошадей, мебель,
а тот — женщину… и какие издержки повели за собой перемены…
Послушай: хитрости какие!
Что за
рассказ у них смешной?
Она за тайну мне сказала,
Что умер бедный мой отец,
И мне тихонько показала
Седую голову — творец!
Куда бежать нам от злоречья?
Подумай: эта голова
Была совсем не человечья,
А волчья, — видишь: какова!
Чем обмануть меня хотела!
Не стыдно ль ей меня пугать?
И для чего? чтоб я не смела
С тобой сегодня убежать!
Возможно ль?
— Нашел на ком спрашивать! На нее нечего пенять, она смешна, и ей не поверили.
А тот старый сплетник узнал, что Вера уходила, в рожденье Марфеньки, с Тушиным в аллею, долго говорила там,
а накануне пропадала до ночи и после слегла, — и переделал
рассказ Полины Карповны по-своему. «Не с Райским, говорит, она гуляла ночью и накануне,
а с Тушиным!..» От него и пошло по городу! Да еще там пьяная баба про меня наплела… Тычков все разведал…
Длинный
рассказ все тянулся о том, как разгорались чувства молодых людей и как родители усугубляли над ними надзор, придумывали нравственные истязания, чтоб разлучить их. У Марфеньки навертывались слезы, и Вера улыбалась изредка,
а иногда и задумывалась или хмурилась.
Нечего делать, Вера покорилась вполне. Ни усталости, ни скуки она уже не обнаруживала,
а мужественно и сосредоточенно слушала вялый
рассказ. Райский послушал, послушал и ушел.