Неточные совпадения
Заговорил
о превратностях судьбы; уподобил жизнь свою судну посреди
морей, гонимому отовсюду ветрами; упомянул
о том, что должен был переменить много мест и должностей, что много потерпел за правду, что даже самая жизнь его была не раз в опасности со стороны врагов, и много еще
рассказал он такого, из чего Тентетников мог видеть, что гость его был скорее практический человек.
— Когда так, извольте послушать. — И Хин
рассказал Грэю
о том, как лет семь назад девочка говорила на берегу
моря с собирателем песен. Разумеется, эта история с тех пор, как нищий утвердил ее бытие в том же трактире, приняла очертания грубой и плоской сплетни, но сущность оставалась нетронутой. — С тех пор так ее и зовут, — сказал Меннерс, — зовут ее Ассоль Корабельная.
Накануне того дня и через семь лет после того, как Эгль, собиратель песен,
рассказал девочке на берегу
моря сказку
о корабле с Алыми Парусами, Ассоль в одно из своих еженедельных посещений игрушечной лавки вернулась домой расстроенная, с печальным лицом.
Варвару он все более забавлял,
рассказывая ей смешное
о провинциальной жизни, обычаях, обрядах, поверьях, пожарах, убийствах и романах. Смешное он подмечал неплохо, но
рассказывал о нем добродушно и даже как бы с сожалением.
Рассказывал о ловле трески в Белом
море,
о сборе кедровых орехов в Сибири,
о добыче самоцветов на Урале, — Варвара находила, что он
рассказывает талантливо.
Лидия села в кресло, закинув ногу на ногу, сложив руки на груди, и как-то неловко тотчас же начала
рассказывать о поездке по Волге, Кавказу, по
морю из Батума в Крым. Говорила она, как будто торопясь дать отчет
о своих впечатлениях или вспоминая прочитанное ею неинтересное описание пароходов, городов, дорог. И лишь изредка вставляла несколько слов, которые Клим принимал как ее слова.
Тит Никоныч любил беседовать с нею
о том, что делается в свете, кто с кем воюет, за что; знал, отчего у нас хлеб дешев и что бы было, если б его можно было возить отвсюду за границу. Знал он еще наизусть все старинные дворянские домы, всех полководцев, министров, их биографии;
рассказывал, как одно
море лежит выше другого; первый уведомит, что выдумали англичане или французы, и решит, полезно ли это или нет.
Приехавши в Малиновец, я подробно
рассказывал братьям (Степа уже перешел в последний класс, а Гриша тоже выдержал экзамен с отличием)
о разливанном
море, в котором я купался четыре дня, и роздал им привезенные гостинцы.
Рассказывая мне
о необоримой силе божией, он всегда и прежде всего подчеркивал ее жестокость: вот согрешили люди и — потоплены, еще согрешили и — сожжены, разрушены города их; вот бог наказал людей голодом и
мором, и всегда он — меч над землею, бич грешникам.
Какие этой порой бывают ночи прелестные, нельзя
рассказать тому, кто не видал их или, видевши, не чувствовал крепкого, могучего и обаятельного их влияния. В эти ночи, когда под ногою хрустит беленькая слюда, раскинутая по черным талинам, нельзя размышлять ни
о грозном часе последнего расчета с жизнью, ни
о ловком обходе подводных камней
моря житейского. Даже сама досужая старушка-нужда забывается легким сном, и не слышно ее ворчливых соображений насчет завтрашнего дня.
— Ага! Ты еще не уйдешь! Ты не уйдешь — пока мне не
расскажешь о них — потому что ты любишь… их, а я даже не знаю, кто они, откуда они. Кто они? Половина, какую мы потеряли, Н2 и
О — а чтобы получилось Н2
О — ручьи,
моря, водопады, волны, бури — нужно, чтобы половины соединились…
Девочка скороговоркой
рассказывала всегда что-нибудь страшное —
о каком-то таинственном убийстве актрисы офицером,
о рыбаках, унесённых на льдине в
море, и — снова
о любовных драмах.
— Едва ли. — Биче всматривалась. — У меня нет чувства приближения к той самой «Бегущей по волнам»,
о которой мне
рассказывал отец, что ее выстроили на дне
моря, пользуясь рыбой-пилой и рыбой-молотком, два поплевавших на руки молодца-гиганта: «Замысел» и «Секрет».
— Хотя это невежливо, — сказала девушка, — но меня почему-то заботит, что я не все знаю. Не все вы
рассказали нам
о себе. Я вчера думала. Знаете, есть что-то загадочное. Вернее, вы сказали правду, но об одном умолчали. А что это такое — одно? С вами в
море что-то случилось. Отчего-то мне вас жаль. Отчего это?
— Что ж, значит, это акт добровольный. Знаешь, Тит… Если жизнь человеку стала неприятна, он всегда вправе избавиться от этой неприятности. Кто-то, кажется, Тацит,
рассказывает о древних скифах, живших, если не вру, у какого-то гиперборейского
моря. Так вот, брат, когда эти гипербореи достигали преклонного возраста и уже не могли быть полезны обществу, — они просто входили в океан и умирали. Попросту сказать, топились. Это рационально… Когда я состарюсь и увижу, что беру у жизни больше, чем даю… то и я…
И начнёт
рассказывать про
море. Говорил он
о нём, как
о великом чуде, удивительными словами, тихо и громко, со страхом и любовью, горит весь от радости и становится подобен звезде. Слушаем мы его, молчим, и даже грустно от рассказов его об этой величавой живой красоте.
Географ
рассказывал об островах Средиземного
моря и
о том, что добывается жителями этих островов. Но мне не было решительно никакого дела до островов вместе со всеми жителями и полезными ископаемыми, потому что мне порядком надоели эти острова еще дома, когда Люда готовила меня к поступлению в институт.
Еще поговорил Егор Сергеич,
рассказал про бакинские огни, про высокие горы, со снежными, никогда не таявшими вершинами; про
моря Каспийское и Черное. Рассказы его были занимательны. Дуня заслушалась их, но другие не того ждали от араратского посланника. Ждали они известий
о том, что было в последние годы за Кавказом, среди тамошних Божьих людей.
Как умеет она
рассказать и
о заморских краях, и
о синем
море… и
о горах высоченных до неба… и
о апельсиновых и лимонных, да миндальных деревьях, что растут прямо на воле, а не в кадках, как в Ботаническом саду, куда ежегодно летом возят приюток.
Кисочка поставила на стол бутылку сантуринского. Я выпил, раскис и стал длинно
рассказывать о чем-то. Кисочка слушала и по-прежнему любовалась мной и моим умом. А время шло. Небо уже потемнело так, что силуэты акаций и лип слились вместе, публика уже не гуляла по аллеям, фортепьяно затихло и только слышался ровный шум
моря.
И я помню, что в Лондоне в одном светском салоне одна титулованная старушка — без всякой надобности — заговорила со мною по-французски и начала мне
рассказывать историю
о кораблекрушении, где она могла погибнуть. Я только и понял, что, кажется, это происходило на
море; но больше ровно ничего!
На другой день сыновья отца Иоанна, а особенно матушка-попадья, не утерпели, чтобы не
рассказать о сне фабричного соседям и соседкам уцелевших от
мора домов, и к вечеру того же дня весть
о сне фабричного во всех подробностях и даже с прикрасами с быстротой молнии распространилась по Москве.