Неточные совпадения
Изобразив изложенное выше, я чувствую, что исполнил свой долг добросовестно. Элементы градоначальнического естества столь многочисленны, что, конечно, одному человеку обнять их невозможно. Поэтому и я не хвалюсь, что все обнял и изъяснил. Но пускай одни трактуют
о градоначальнической строгости, другие —
о градоначальническом единомыслии, третьи —
о градоначальническом везде-первоприсутствии; я же,
рассказав, что знаю
о градоначальнической благовидности, утешаю
себя тем...
Дорогой, в вагоне, он разговаривал с соседями
о политике,
о новых железных дорогах, и, так же как в Москве, его одолевала путаница понятий, недовольство
собой, стыд пред чем-то; но когда он вышел на своей станции, узнал кривого кучера Игната с поднятым воротником кафтана, когда увидал в неярком свете, падающем из окон станции, свои ковровые сани, своих лошадей с подвязанными хвостами, в сбруе с кольцами и мохрами, когда кучер Игнат, еще в то время как укладывались,
рассказал ему деревенские новости,
о приходе рядчика и
о том, что отелилась Пава, — он почувствовал, что понемногу путаница разъясняется, и стыд и недовольство
собой проходят.
Левин слушал и придумывал и не мог придумать, что сказать. Вероятно, Николай почувствовал то же; он стал расспрашивать брата
о делах его; и Левин был рад говорить
о себе, потому что он мог говорить не притворяясь. Он
рассказал брату свои планы и действия.
Она и про
себя рассказывала и про свою свадьбу, и улыбалась, и жалела, и ласкала его, и говорила
о случаях выздоровления, и всё выходило хорошо; стало быть, она знала.
И он с свойственною ему ясностью
рассказал вкратце эти новые, очень важные и интересные открытия. Несмотря на то, что Левина занимала теперь больше всего мысль
о хозяйстве, он, слушая хозяина, спрашивал
себя: «Что там в нем сидит? И почему, почему ему интересен раздел Польши?» Когда Свияжский кончил, Левин невольно спросил: «Ну так что же?» Но ничего не было. Было только интересно то, что «оказывалось» Но Свияжский не объяснил и не нашел нужным объяснять, почему это было ему интересно.
Гувернантка, поздоровавшись, длинно и определительно стала
рассказывать проступок, сделанный Сережей, но Анна не слушала ее; она думала
о том, возьмет ли она ее с
собою. «Нет, не возьму, — решила она. — Я уеду одна, с сыном».
Дамы наперерыв принялись сообщать ему все события,
рассказали о покупке мертвых душ,
о намерении увезти губернаторскую дочку и сбили его совершенно с толку, так что сколько ни продолжал он стоять на одном и том же месте, хлопать левым глазом и бить
себя платком по бороде, сметая оттуда табак, но ничего решительно не мог понять.
Он
рассказал до последней черты весь процесс убийства: разъяснил тайну заклада(деревянной дощечки с металлическою полоской), который оказался у убитой старухи в руках;
рассказал подробно
о том, как взял у убитой ключи, описал эти ключи, описал укладку и чем она была наполнена; даже исчислил некоторые из отдельных предметов, лежавших в ней; разъяснил загадку об убийстве Лизаветы;
рассказал о том, как приходил и стучался Кох, а за ним студент, передав все, что они между
собой говорили; как он, преступник, сбежал потом с лестницы и слышал визг Миколки и Митьки; как он спрятался в пустой квартире, пришел домой, и в заключение указал камень во дворе, на Вознесенском проспекте, под воротами, под которым найдены были вещи и кошелек.
— Э-эх! Посидите, останьтесь, — упрашивал Свидригайлов, — да велите
себе принести хоть чаю. Ну посидите, ну, я не буду болтать вздору,
о себе то есть. Я вам что-нибудь
расскажу. Ну, хотите, я вам
расскажу, как меня женщина, говоря вашим слогом, «спасала»? Это будет даже ответом на ваш первый вопрос, потому что особа эта — ваша сестра. Можно
рассказывать? Да и время убьем.
— Мы говорили с вами, кажется,
о счастии. Я вам
рассказывала о самой
себе. Кстати вот, я упомянула слово «счастие». Скажите, отчего, даже когда мы наслаждаемся, например, музыкой, хорошим вечером, разговором с симпатическими людьми, отчего все это кажется скорее намеком на какое-то безмерное, где-то существующее счастие, чем действительным счастием, то есть таким, которым мы сами обладаем? Отчего это? Иль вы, может быть, ничего подобного не ощущаете?
— Спустите штору и сядьте, — промолвила Одинцова, — мне хочется поболтать с вами перед вашим отъездом.
Расскажите мне что-нибудь
о самом
себе; вы никогда
о себе не говорите.
— Да. И Алина. Все. Ужасные вещи
рассказывал Константин
о своей матери. И
о себе, маленьком. Так странно было: каждый вспоминал
о себе, точно
о чужом. Сколько ненужного переживают люди!
Она замолчала, взяв со стола книгу, небрежно перелистывая ее и нахмурясь, как бы решая что-то. Самгин подождал ее речей и начал
рассказывать об Инокове,
о двух последних встречах с ним, —
рассказывал и думал: как отнесется она? Положив книгу на колено
себе, она выслушала молча, поглядывая в окно, за плечо Самгина, а когда он кончил, сказала вполголоса...
Дронов существовал для него только в те часы, когда являлся пред ним и
рассказывал о многообразных своих делах,
о том, что выгодно купил и перепродал партию холста или книжной бумаги, он вообще покупал, продавал, а также устроил вместе с Ногайцевым в каком-то мрачном подвале театрик «сатиры и юмора», — заглянув в этот театр, Самгин убедился, что юмор сведен был к случаю с одним нотариусом, который на глазах своей жены обнаружил в портфеле у
себя панталоны какой-то дамы.
«Разумеется, он должен быть здесь», — вяло подумал Самгин
о Кутузове, чувствуя необходимость разгрузить
себя,
рассказать о том, что видел на площади. Он расстегнул пальто, зачем-то снял очки и, сунув их в карман, начал громко выкрикивать...
Теперь она говорила вопросительно, явно вызывая на возражения. Он, покуривая, откликался осторожно, междометиями и вопросами; ему казалось, что на этот раз Марина решила исповедовать его, выспросить, выпытать до конца, но он знал, что конец — точка, в которой все мысли связаны крепким узлом убеждения. Именно эту точку она, кажется, ищет в нем. Но чувство недоверия к ней давно уже погасило его желание откровенно говорить с нею
о себе, да и попытки его
рассказать себя он признал неудачными.
Как всякий человек, которому удалось избежать опасности, Самгин чувствовал
себя возвышенно и дома,
рассказывая Безбедову
о налете, вводил в рассказ комические черточки, говорил
о недостоверности показаний очевидцев и сам с большим интересом слушал свой рассказ.
Все, что Дронов
рассказывал о жизни города, отзывалось непрерывно кипевшей злостью и сожалением, что из этой злости нельзя извлечь пользу, невозможно превратить ее в газетные строки. Злая пыль повестей хроникера и отталкивала Самгина, рисуя жизнь медленным потоком скучной пошлости, и привлекала, позволяя ему видеть
себя не похожим на людей, создающих эту пошлость. Но все же он раза два заметил Дронову...
Но он почти каждый день посещал Прозорова, когда старик чувствовал
себя бодрее, работал с ним, а после этого оставался пить чай или обедать. За столом Прозоров немножко нудно, а все же интересно
рассказывал о жизни интеллигентов 70–80-х годов, он знавал почти всех крупных людей того времени и говорил
о них, грустно покачивая головою, как
о людях, которые мужественно принесли
себя в жертву Ваалу истории.
Любаша,
рассказывая о том, как легко рабочие шли в «Общество взаимного вспомоществования», гневно фыркала, безжалостно дергала
себя за косу, изумлялась...
Он заставил
себя еще подумать
о Нехаевой, но думалось
о ней уже благожелательно. В том, что она сделала, не было, в сущности, ничего необычного: каждая девушка хочет быть женщиной. Ногти на ногах у нее плохо острижены, и, кажется, она сильно оцарапала ему кожу щиколотки. Клим шагал все более твердо и быстрее. Начинался рассвет, небо, позеленев на востоке, стало еще холоднее. Клим Самгин поморщился: неудобно возвращаться домой утром. Горничная, конечно,
расскажет, что он не ночевал дома.
И Дмитрий подробно
рассказывал о никому неведомой книге Ивана Головина, изданной в 1846 г. Он любил говорить очень подробно и тоном профессора, но всегда так, как будто
рассказывал сам
себе.
Вспоминать
о Лидии он запрещал
себе, воспоминания
о ней раздражали его. Как-то, в ласковый час, он почувствовал желание подробно
рассказать Варваре свой роман; он испугался, поняв, что этот рассказ может унизить его в ее глазах, затем рассердился на
себя и заодно на Варвару.
— Слышали? — спросил он, улыбаясь, поблескивая черненькими глазками. Присел к столу, хозяйственно налил
себе стакан чаю, аккуратно положил варенья в стакан и, размешивая чай, позванивая ложечкой,
рассказал о крестьянских бунтах на юге. Маленькая, сухая рука его дрожала, личико морщилось улыбками, он раздувал ноздри и все вертел шеей, сжатой накрахмаленным воротником.
О себе рассказывает безжалостно, как
о чужом человеке, а вообще
о людях — бесстрастно, с легонькой улыбочкой в глазах, улыбка эта не смягчала ее лица.
«Приятная, — сказал
себе Самгин и подумал: — она прячется в широкие платья, вероятно, потому, что у нее плохая фигура». Он был очень благодарен ей за то, что она
рассказала о Томилине, и смотрел на нее ласково, насколько это было доступно ему.
— Видите ли…
Рассказывал я вам
о себе разное, там, ну — винюсь: все это я выдумал для приличия. Жен выдумал и вообще всю жизнь…
Покуда аккуратный старичок
рассказывал о злоключениях артели, Клим Иванович Самгин успел сообразить, что ведь не ради этих людей он терпит холод и всякие неудобства и не ради их он взял на
себя обязанность помогать отечеству в его борьбе против сильного врага.
— Ну, да! Ты подумай: вот он влюбится в какую-нибудь девочку, и ему нужно будет
рассказать все
о себе, а — как же
расскажешь, что высекли?
Она усмехалась, говоря. Та хмельная жалость к ней, которую почувствовал Самгин в гостинице, снова возникла у него, но теперь к жалости примешалась тихая печаль
о чем-то. Он коротко
рассказал, как вел
себя Туробоев девятого января.
Но, когда пришла Варвара и, взглянув на него, обеспокоенно спросила: что с ним? — он, взяв ее за руку, усадил на диван и стал
рассказывать в тоне шутливом, как бы не
о себе. Он даже привел несколько фраз своей речи, обычных фраз, какие говорятся на студенческих митингах, но тотчас же смутился, замолчал.
С необычной для
себя словоохотливостью, подчиняясь неясному желанию узнать что-то важное, Самгин быстро
рассказал о проповеднике с тремя пальцами,
о Лютове, Дьяконе, Прейсе.
Спивак, идя по дорожке, присматриваясь к кустам, стала
рассказывать о Корвине тем тоном, каким говорят, думая совершенно
о другом, или для того, чтоб не думать. Клим узнал, что Корвина, больного, без сознания, подобрал в поле приказчик отца Спивак; привез его в усадьбу, и мальчик
рассказал, что он был поводырем слепых; один из них, называвший
себя его дядей, был не совсем слепой, обращался с ним жестоко, мальчик убежал от него, спрятался в лесу и заболел, отравившись чем-то или от голода.
— Ну, полно, — сказал Самгин, целуя ее руку, и внезапно для
себя спросил: — Ты
о себе все
рассказала Зотовой?
— Рабочие и
о нравственном рубле слушали молча, покуривают, но не смеются, —
рассказывала Татьяна, косясь на Сомову. — Вообще там, в разных местах, какие-то люди собирали вокруг
себя небольшие группы рабочих, уговаривали. Были и бессловесные зрители; в этом качестве присутствовал Тагильский, — сказала она Самгину. — Я очень боялась, что он меня узнает. Рабочие узнавали сразу: барышня! И посматривают на меня подозрительно… Молодежь пробовала в царь-пушку залезать.
— Одной из таких истин служит Дарвинова теория борьбы за жизнь, — помнишь, я тебе и Дронову
рассказывал о Дарвине? Теория эта устанавливает неизбежность зла и вражды на земле. Это, брат, самая удачная попытка человека совершенно оправдать
себя. Да… Помнишь жену доктора Сомова? Она ненавидела Дарвина до безумия. Допустимо, что именно ненависть, возвышенная до безумия, и создает всеобъемлющую истину…
Нет, она не собиралась замолчать. Тогда Самгин, закурив, посмотрел вокруг, — где пепельница? И положил спичку на ладонь
себе так, чтоб Лидия видела это. Но и на это она не обратила внимания, продолжая
рассказывать о монархизме. Самгин демонстративно стряхнул пепел папиросы на ковер и почти сердито спросил...
—
О том, как люди выдумывают
себя, я
расскажу вам любопытнейший факт.
Отец
рассказывал лучше бабушки и всегда что-то такое, чего мальчик не замечал за
собой, не чувствовал в
себе. Иногда Климу даже казалось, что отец сам выдумал слова и поступки,
о которых говорит, выдумал для того, чтоб похвастаться сыном, как он хвастался изумительной точностью хода своих часов, своим умением играть в карты и многим другим.
Покуривая, улыбаясь серыми глазами, Кутузов стал
рассказывать о глупости и хитрости рыб с тем воодушевлением и знанием, с каким историк Козлов повествовал
о нравах и обычаях жителей города. Клим, слушая, путался в неясных, но не враждебных мыслях об этом человеке, а
о себе самом думал с досадой, находя, что он
себя вел не так, как следовало бы, все время точно качался на качели.
— А Любаша еще не пришла, —
рассказывала она. — Там ведь после того, как вы
себя почувствовали плохо, ад кромешный был. Этот баритон —
о, какой удивительный голос! — он оказался веселым человеком, и втроем с Гогиным, с Алиной они бог знает что делали! Еще? — спросила она, когда Клим, выпив, протянул ей чашку, — но чашка соскользнула с блюдца и, упав на пол, раскололась на мелкие куски.
— Но все, знаете, как-то таинственно выходило: Котошихину даже и шведы голову отрубили, Курбский — пропал в нетях, распылился в Литве, не оставив семени своего, а Екатерина — ей бы саму
себя критиковать полезно.
Расскажу о ней нескромный анекдотец, скромного-то
о ней ведь не
расскажешь.
Медленные пальцы маленького музыканта своеобразно
рассказывали о трагических волнениях гениальной души Бетховена,
о молитвах Баха, изумительной красоте печали Моцарта. Елизавета Спивак сосредоточенно шила игрушечные распашонки и тугие свивальники для будущего человека. Опьяняемый музыкой, Клим смотрел на нее, но не мог заглушить в
себе бесплодных мудрствований
о том, что было бы, если б все окружающее было не таким, каково оно есть?
Но Безбедов не нуждался в сочувствии и поощрении, почти каждый вечер он охотно, неутомимо
рассказывал о городе,
о себе.
Больше всего он любит наблюдать, как корректорша чешет
себе ногу под коленом, у нее там всегда чешется, должно быть, подвязка тугая, —
рассказывал он не улыбаясь, как
о важном.
Рассказывая, он не исповедовался, а говорил
о себе, как
о соседе, который несколько надоел ему, но, при всех его недостатках, — человек не плохой.
Самгин
рассказывал ей
о Кутузове,
о том, как он характеризовал революционеров. Так он вертелся вокруг самого
себя, заботясь уж не столько
о том, чтоб найти для
себя устойчивое место в жизни, как
о том, чтоб подчиняться ее воле с наименьшим насилием над
собой. И все чаще примечая, подозревая во многих людях людей, подобных ему, он избегал общения с ними, даже презирал их, может быть, потому, что боялся быть понятым ими.
И Ольга вспыхнет иногда при всей уверенности в
себе, когда за столом
расскажут историю чьей-нибудь любви, похожей на ее историю; а как все истории
о любви очень сходны между
собой, то ей часто приходилось краснеть.
Он только что умер, за минуту какую-нибудь до моего прихода. За десять минут он еще чувствовал
себя как всегда. С ним была тогда одна Лиза; она сидела у него и
рассказывала ему
о своем горе, а он, как вчера, гладил ее по голове. Вдруг он весь затрепетал (
рассказывала Лиза), хотел было привстать, хотел было вскрикнуть и молча стал падать на левую сторону. «Разрыв сердца!» — говорил Версилов. Лиза закричала на весь дом, и вот тут-то они все и сбежались — и все это за минуту какую-нибудь до моего прихода.
Я начал было плакать, не знаю с чего; не помню, как она усадила меня подле
себя, помню только, в бесценном воспоминании моем, как мы сидели рядом, рука в руку, и стремительно разговаривали: она расспрашивала про старика и про смерть его, а я ей об нем
рассказывал — так что можно было подумать, что я плакал
о Макаре Ивановиче, тогда как это было бы верх нелепости; и я знаю, что она ни за что бы не могла предположить во мне такой совсем уж малолетней пошлости.