Неточные совпадения
— Когда так, извольте послушать. — И Хин
рассказал Грэю
о том, как лет семь назад
девочка говорила на берегу моря с собирателем песен. Разумеется, эта история с тех пор, как нищий утвердил ее бытие в том же трактире, приняла очертания грубой и плоской сплетни, но сущность оставалась нетронутой. — С тех пор так ее и зовут, — сказал Меннерс, — зовут ее Ассоль Корабельная.
Рассказывал Лонгрен также
о потерпевших крушение, об одичавших и разучившихся говорить людях,
о таинственных кладах, бунтах каторжников и многом другом, что выслушивалось
девочкой внимательнее, чем, может быть, слушался в первый раз рассказ Колумба
о новом материке.
Накануне того дня и через семь лет после того, как Эгль, собиратель песен,
рассказал девочке на берегу моря сказку
о корабле с Алыми Парусами, Ассоль в одно из своих еженедельных посещений игрушечной лавки вернулась домой расстроенная, с печальным лицом.
Сестры Сомовы жили у Варавки, под надзором Тани Куликовой: сам Варавка уехал в Петербург хлопотать
о железной дороге, а оттуда должен был поехать за границу хоронить жену. Почти каждый вечер Клим подымался наверх и всегда заставал там брата, играющего с
девочками. Устав играть,
девочки усаживались на диван и требовали, чтоб Дмитрий
рассказал им что-нибудь.
— Ну, да! Ты подумай: вот он влюбится в какую-нибудь
девочку, и ему нужно будет
рассказать все
о себе, а — как же
расскажешь, что высекли?
— Я вспомнила в самом деле одну глупость и когда-нибудь
расскажу вам. Я была еще
девочкой. Вы увидите, что и у меня были и слезы, и трепет, и краска… et tout се que vous aimez tant! [и все, что вы так любите! (фр.)] Но
расскажу с тем, чтобы вы больше
о любви,
о страстях,
о стонах и воплях не говорили. А теперь пойдемте к тетушкам.
Мы до сих пор ничего не говорили
о маленьком существе, жизнь которого пока еще так мало переходила границы чисто растительных процессов: это была маленькая годовалая
девочка Маня,
о которой
рассказывал Привалову на Ирбитской ярмарке Данилушка.
Таисья провела обеих
девочек куда-то наверх и здесь усадила их в ожидании обеда, а сама ушла на половину к Анфисе Егоровне, чтобы
рассказать о состоявшемся примирении бабушки Василисы с басурманом.
Девочки сначала оглядели друг друга, как попавшие в одну клетку зверьки, а потом первой заговорила Нюрочка...
А Игин его и спрашивает (он все это Игину
рассказывал): «А какого вы мнения
о Бахаревой?» — «Так, говорит,
девочка ничего, смазливенькая, годится».
— Очень вам благодарен, я подумаю
о том! — пробормотал он; смущение его так было велико, что он сейчас же уехал домой и, здесь, дня через два только
рассказал Анне Гавриловне
о предложении княгини, не назвав даже при этом дочь, а объяснив только, что вот княгиня хочет из Спирова от Секлетея взять к себе
девочку на воспитание.
С своей стороны, она
рассказала мне, что уже намекала Николаю Сергеичу
о сиротке, но что он промолчал, тогда как прежде сам все упрашивал взять в дом
девочку.
Старуха матроска, стоявшая на крыльце, как женщина, не могла не присоединиться тоже к этой чувствительной сцене, начала утирать глаза грязным рукавом и приговаривать что-то
о том, что уж на что господа, и те какие муки принимают, а что она, бедный человек, вдовой осталась, и
рассказала в сотый раз пьяному Никите
о своем горе: как ее мужа убили еще в первую бандировку и как ее домишко на слободке весь разбили (тот, в котором она жила, принадлежал не ей) и т. д. и т.д. — По уходе барина, Никита закурил трубку, попросил хозяйскую
девочку сходить за водкой и весьма скоро перестал плакать, а, напротив, побранился с старухой за какую-то ведерку, которую она ему будто бы раздавила.
И тут
девочка рассказала ему кое-что
о себе. Она дочь профессора, который читает лекции в университете, но, кроме того, дает в Екатерининском институте уроки естественной истории и имеет в нем казенную квартиру. Поэтому ее положение в институте особое. Живет она дома, а в институте только учится. Оттого она гораздо свободнее во времени, в чтении и в развлечениях, чем ее подруги…
Мне страшно нравилось слушать
девочку, — она
рассказывала о мире, незнакомом мне. Про мать свою она говорила всегда охотно и много, — предо мною тихонько открывалась новая жизнь, снова я вспоминал королеву Марго, это еще более углубляло доверие к книгам, а также интерес к жизни.
Вскоре я тоже всеми силами стремился как можно чаще видеть хромую
девочку, говорить с нею или молча сидеть рядом, на лавочке у ворот, — с нею и молчать было приятно. Была она чистенькая, точно птица пеночка, и прекрасно
рассказывала о том, как живут казаки на Дону; там она долго жила у дяди, машиниста маслобойни, потом отец ее, слесарь, переехал в Нижний.
По праздникам, когда хозяева уходили в собор к поздней обедне, я приходил к ней утром; она звала меня в спальню к себе, я садился на маленькое, обитое золотистым шелком кресло,
девочка влезала мне на колени, я
рассказывал матери
о прочитанных книгах.
Девочка скороговоркой
рассказывала всегда что-нибудь страшное —
о каком-то таинственном убийстве актрисы офицером,
о рыбаках, унесённых на льдине в море, и — снова
о любовных драмах.
Она
рассказывала ему
о купцах, покупающих девочек-подростков для разврата,
о купчихах, которые держат любовников,
о том, как барышни из светского общества, забеременев, вытравляют плод.
У соседей кузнеца была слепая
девочка Таня. Евсей подружился с нею, водил её гулять по селу, бережно помогал ей спускаться в овраг и тихим голосом
рассказывал о чём-то, пугливо расширяя свои водянистые глаза. Эта дружба была замечена в селе и всем понравилась, но однажды мать слепой пришла к дяде Петру с жалобой, заявила, что Евсей напугал Таню своими разговорами, теперь
девочка не может оставаться одна, плачет, спать стала плохо, во сне мечется, вскакивает и кричит.
Кроме того, Дора, по воскресеньям и праздничным дням, учила этих
девочек грамоте, счислению и
рассказывала им, как умела,
о боге,
о людях, об истории и природе.
Лилии даже засмеялись. Они думали, что маленькая северная
девочка шутит над ними. Правда, что с севера каждую осень прилетали сюда громадные стаи птиц и тоже
рассказывали о зиме, но сами они ее не видали, а говорили с чужих слов.
Я никогда ни одного слова не
рассказывал о том, как приходила эта
девочка и как она плясала на своих высоких ходулях, ибо во мне всегда было столько такта, чтобы понимать, что во всей этой истории ровно нет никакой истории.
Но у меня есть другая история, которую я вознамерился
рассказать вам, и эта-то история такова, что когда я
о ней думаю или, лучше сказать, когда я начинал думать об одном лице, замешанном в эту историю и играющем в ней столь важную роль, что без него не было бы и самой истории, я каждый раз совершенно невольно вспоминаю мою
девочку на ходулях.
—
Расскажи мне, Элиав, все, что ты знаешь
о царе и об этой
девочке из виноградника.
Не говоря уже об анекдотах,
о каламбурах, об оркестре из «Фенеллы», просвистанном им с малейшими подробностями, он представил даже бразильскую обезьяну, лезущую на дерево при виде человека, для чего и сам влез удивительно ловко на дверь, и, наконец, вечером усадил Юлию и Катерину Михайловну за стол, велев им воображать себя
девочками — m-me Санич беспамятною Катенькою, а Юлию шалуньей Юленькою и самого себя — надев предварительно чепец, очки и какую-то кацавейку старой экономки — их наставницею под именем m-me Гримардо, которая и преподает им урок, и затем начал им
рассказывать нравственные анекдоты из детской книжки, укоряя беспрестанно Катеньку за беспамятство, а Юленьку за резвость.
Студент любил
девочку,
девочка любила студента… история слишком старая и обыкновенная, чтобы
о ней столько много
рассказывать и придавать ей для нас с вами теперь какое бы то ни было значение…
Дети же у бабы были погудочки — все мал мала меньше: старшей
девочке исполнилось только пять лет, а остальные все меньше, и самый младший мальчишка был у нее у грудей. Этот уж едва жил — так он извелся, тянувши напрасно иссохшую материну грудь, в которой от голода совсем и молока не было. Очевидно, что грудной ребенок неминуемо должен был скоро умереть голодною смертью, и вот на него-то мать и возымела ужасное намерение,
о котором я передам так, как
о нем
рассказывали в самом народе.
Девочка успела
рассказать все это, сползая с нар и стоя теперь вся трепещущая, испуганная и взволнованная перед Игорем и Милицей. Огромные, разлившиеся во весь глаз, зрачки её говорили
о том ужасе, который только что пережило это юное создание. A откуда-то снизу, из-под пола, доносились глухие, протяжные стоны. Очевидно, то стонал раненый старик-дед.
Я невольно поддалась гнетущему настроению. Вот здесь, в этой самой зале, еще так недавно стояла освещенная елка… а маленькая чернокудрая
девочка, одетая джигитом, лихо отплясывала лезгинку… В этой же самой зале она, эта маленькая черноокая грузиночка, поверяла мне свои тайны, мечты и желания… Тут же гуляла она со мною и Ирой, тут, вся сияя яркой южной красотой,
рассказывала нам она
о своей далекой, чудной родине.
Около
девочки сидел Андрюша и
рассказывал ей
о своей матери,
о том счастливом времени, когда она жила вместе с ним.
О, нет, я не сомневалась! ни минуты не сомневалась! Я прильнула к нему и
рассказывала ему быстро, быстро, словно боясь потерять время,
о том, какой громадный наш институт, сколько в нем
девочек, как добр наш батюшка, как ласкова maman и какой чудесный, за душу хватающий голосок у Варюши Чикуниной!
Миша под секретом
рассказал это Володе, Володя без всякого секрета — старшим братьям, а те с хохотом побежали к Варваре Владимировне и
девочкам и сообщили
о моих видах на Машу. И вдруг —
о радость! — оказалось: после чая Маша сказала сестре Оле, что, когда будет большая, непременно выйдет замуж за меня.
Так было и с тою,
о которой я
рассказываю. Досаждаемая докучными просьбами родных,
девочка Груша стала «разлюбливать» их, а в то же время «с сердцов» она стала отвечать хозяевам «речи», т. е. говорить то, чего сама не думала.