Неточные совпадения
Солдат опять с прошением.
Вершками
раны смерили
И оценили каждую
Чуть-чуть не в медный грош.
Так мерил пристав следственный
Побои на подравшихся
На рынке мужиках:
«Под правым глазом ссадина
Величиной с двугривенный,
В средине лба пробоина
В целковый. Итого:
На рубль пятнадцать с деньгою
Побоев…» Приравняем ли
К побоищу базарному
Войну под Севастополем,
Где лил солдатик кровь?
«Неужели же, — думал он, — я не слажу с собою, поддамся этому… вздору?» (Тяжелораненые на
войне всегда называют «вздором» свои
раны.
Вечные подтрунивания и остроты над его
раной (которую он, однако, получил не в бегстве, а в то время, когда, обернувшись к своему взводу, командовал наступление) сделали то, что, отправившись на
войну жизнерадостным прапорщиком, он вернулся с нее желчным и раздражительным ипохондриком.
Другая сторона
войны: смерть,
раны солдат, офицеров, горцев, как ни странно это сказать, и не представлялась его воображению.
Другое отношение — это отношение трагическое, людей, утверждающих, что противоречие стремления и любви к миру людей и необходимости
войны ужасно, но что такова судьба человека. Люди эти большею частью чуткие, даровитые люди, видят и понимают весь ужас и всю неразумность и жестокость
войны, но по какому-то странному повороту мысли не видят и не ищут никакого выхода из этого положения, а, как бы расчесывая свою
рану, любуются отчаянностью положения человечества.
По излечении
раны он возвратился к своему полку и по желанию графа Левиса был назначен к нему адъютантом; в этой должности находился он до сдачи Данцига, то есть до окончания
войны.
Оттого и поле, и пожни, и бор в казну отошли, а спустя немного времени были пожалованы полковнику Якимову за
раны и увечья в
войне с турками.
Из прибывших сюда к началу
войны многие были до того переутомлены, что, как счастья, ждали
раны или смерти.
Александр Иванович был исправный офицер, делал несколько походов и уже в штабс-капитанском чине, в турецкую
войну, получил в ногу
рану, от которой стал прихрамывать и вынужден был выйти в отставку.
— От смертельной
раны заговорила. А так царапины-то на
войне — клад.
— Меня не соблазняет победами, воинскими триумфами, когда я вижу, что они напрасны и гибельны. Солдаты не так дешевы, чтобы ими транжирить и швырять по-пустому… Упаси Бог тратить людей, я не кожесдиратель-людоед… тысячи лягут даром… Да и полководец я не по своей воле, а по указу… не в моей это природе… Не могу видеть крови,
ран, слышать стоны и вопли истерзанных, изуродованных людей… Гуманитет излишний несовместим с
войною. Так-то…
Он потерял уж на
войне одного сына: милый юноша и теперь нередко в одежде ангельской посещает его и, указывая, с тоской невыразимою, на
рану, которая точит ему грудь, кажется, говорит: «Отец, больно, очень больно!» За ним следовала мать.
«Правда, матушка, что
рана сия глубоко вошла в мое сердце. Сколько я преодолевал препятствий и труда понес в построении флота, который бы через год предписывал законы Царьграду!. Преждевременное открытие
войны принудило меня предпринять атаковать раздельный турецкий флот с чем можно было; но Бог не благословил. Вы не можете представить, сколь сей нечаянный случай меня поразил до отчаяния».
Утешил солдата, нечего сказать, — по
ране и пластырь. Лежит Федор на койке, насупился, будто печень каленым железом проткнули. Сравнил тоже, тетерев шалфейный… Жена к ему из Питера туда-сюда в мягком вагоне мотается, сестрами милосердными по самое горло обложился, жалованье золотыми столбиками, харч офицерский. Будто и не
война, а ангелы на перине по кисельному озеру волокут…