Неточные совпадения
…Гарибальди вспомнил
разные подробности о 1854 годе, когда он был в Лондоне, как он ночевал у меня, опоздавши в Indian Docks; я напомнил ему, как он в этот день пошел гулять с моим сыном и сделал для меня его фотографию у Кальдези, об обеде у американского консула с Бюхананом, который некогда наделал бездну шума и, в сущности, не имел смысла. [В ненапечатанной части «Былого и
дум» обед этот рассказан. (Прим. А. И. Герцена.)]
«Былое и
думы» не были писаны подряд; между иными главами лежат целые годы. Оттого на всем остался оттенок своего времени и
разных настроений — мне бы не хотелось стереть его.
В детстве я представляю сам себя ульем, куда
разные простые, серые люди сносили, как пчелы, мед своих знаний и
дум о жизни, щедро обогащая душу мою, кто чем мог. Часто мед этот бывал грязен и горек, но всякое знание — все-таки мед.
Бледная, задумчивая девушка, по какому-то странному противоречию с его плотной натурой, сделала на него сильное впечатление. Он на вечерах уходил из-за карт и погружался в непривычную
думу, глядя на этот полувоздушный призрак, летавший перед ним. Когда на него падал ее томный взор, разумеется, случайно, он, бойкий гладиатор в салонных разговорах, смущался перед робкой девочкой, хотел ей иногда сказать что-нибудь, но не мог. Это надоело ему, и он решился действовать положительнее, чрез
разных теток.
После этого убийства Иоанн, в мрачном отчаянье, созвал
Думу, объявил, что хочет идти в монастырь, и приказал приступить к выбору другого царя. Снисходя, однако, на усиленные просьбы бояр, он согласился остаться на престоле и ограничился одним покаянием и богатыми вкладами; а вскоре потом снова начались казни. Так, по свидетельству Одерборна, он осудил на смерть две тысячи триста человек за то, что они сдали врагам
разные крепости, хотя сам Баторий удивлялся их мужеству.
Первее всего обнаружилось, что рабочий и
разный ремесленный, а также мелкослужащий народ довольно подробно понимает свои выгоды, а про купечество этого никак нельзя сказать, даже и при добром желании, и очень может быть, что в государственную
думу, которой дана будет вся власть, перепрыгнет через купца этот самый мелкий человек, рассуждающий обо всём весьма сокрушительно и руководимый в своём уме инородными людями, как-то — евреями и прочими, кто поумнее нас.
«Уйдёт кривой, — думал Кожемякин, — останусь я один, опять
думы разные навалятся. Захария начнёт зудеть, надоест, и попаду я в монахи. Старец этот, действительно… Терпи, а — за что? Кривой говорит дерзко, а — будто подыгрывается и льстит…»
Действительность напомнит о себе и покажет, что решительно не стоит убиваться из-за того, ежели в древности бояре в
думе «сидели, брады свои убавя», а ныне чиновники в
разных местах сидят, вовсе бород не имея…
В разноголосом пении, отрывистом говоре чувствуется могучий зов весны, напряженная
дума о ней, которая всегда вызывает надежду пожить заново. Непрерывно звучит сложная музыка, точно эти люди разучивают новую хоровую песню, — ко мне в пекарню течет возбуждающий поток пестрых звуков, и
разных и единых в хмельной прелести своей. И, тоже думая о весне, видя ее женщиною, не щадя себя возлюбившей все на земле, я кричу Павлу...
В
Думе идут споры ораторов
разных партий о том, как соблюсти благо народа, строить или не строить флот, так или иначе устраивать крестьянское землевладение, как и почему собирать или не собирать собор.
Так это у нас, в России, и для всех мыслящих людей и для большой массы народа с нашей конституцией,
думой и
разными революционными союзами и партиями.