Неточные совпадения
Я спросил его, между прочим, как четыреста человек европейцев мирно уживаются с шестьюдесятью тысячами народонаселения при резком
различии их в вере,
понятиях, цивилизации?
Но замечательно, как смешивает все
понятия, уничтожает все
различия этот над всеми без разбора тяготеющий деспотизм: мать, дочь, кухарка, хозяйка, мальчишка слуга, приказчик — все это в трудную минуту сливается в одно — в угнетенную партию, заботящуюся о своей защите.
Когда начинают у многих народов становиться общими
понятия о зле и добре, тогда вымирают народы и тогда самое
различие между злом и добром начинает стираться и исчезать.
Впрочем, существенно вы одно запомните, что ни линии, ни точки в вещественном мире нет; первая есть четвероугольник, а вторая все-таки круг, многоугольник, и он в чистом виде существует только в нашем уме; это — прирожденное нам
понятие из мира духовного, и Сен-Мартен главным образом хочет показать в этих цифрах, как невещественные точка и линия сливаются с вещественными треугольником и кругом, хотя то и другие никогда не утрачивают своих
различий.
Что касается позднейших превращений этого основного воззрения под влиянием
понятий о мире, доставленных наукою, эти видоизменения мы считаем лишним исчислять и еще менее находим нужды подвергать их особенной критике, потому что все они, подобно
понятию новейших эстетиков о трагическом, представляясь следствием стремления согласить непримиримое — фантастические представления полудикого и научные
понятия, — страждут такою же несостоятельностью, как и
понятие новейших эстетиков о трагическом:
различие только то, что натянутость соединения противоположных начал в предшествующих попытках сближения была очевиднее, нежели в
понятии о трагическом, которое составлено с чрезвычайным диалектическим глубокомыслием.
Что касается существенного
различия прежнего и предлагаемого нами
понятия о прекрасном, оно обнаруживается, как мы сказали, на каждом шагу; первое доказательство этого представляется нам в
понятиях об отношении к прекрасному возвышенного и комического, которые в господствующей эстетической системе признаются соподчиненными видоизменениями прекрасного, проистекающими от различного отношения между двумя его факторами, идеею и образом.
Чтобы за существенное
различие нашего воззрения на искусство от
понятий, которые имела о нем теория подражания природе, ручались не наши только собственные слова, приведем здесь критику этой теории, заимствованную из лучшего курса господствующей ныне эстетической системы.
Критика эта, с одной стороны, покажет
различие опровергаемых ею
понятий от нашего воззрения, с другой стороны, обнаружит, чего недостает в нашем первом определении искусства, как деятельности воспроизводящей, и таким образом послужит переходом к точнейшему развитию
понятий об искусстве.
Вот почему мы сочли нужным так пространно и обстоятельно изложить наши
понятия о
различии, какое мы делаем между прошлым и нынешним поколением.
А такие лживые похвалы вредны потому, что сглаживают в
понятиях людей
различие между добром и злом.
В утверждении софийности
понятий лежит коренная ложь учения Гегеля, с этой стороны представляющего искажение платонизма, его reductio ad absurdum [Приведение к нелепости (лат.).], и «мудрость века сего» [Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом (1 Кор. 3:19).], выдающего за Софию (сам Гегель, впрочем, говорит даже не о Софии,
понятию которой вообще нет места в его системе, но прямо о Логосе, однако для интересующего нас сейчас вопроса это
различие не имеет значения).
Для философского понимания телесности эти
различия несущественны, и тела разных «планов» сливаются в общем
понятии тела.].
Таким исходным элементом для Когена является
понятие бесконечно малого.] (по выражению «Логики» Когена); однако коренная разница с Эккегартом в этом пункте, определяющая и ряд последующих
различий, у Беме будет в том, что у него мир возникает не параллельно с Богом, как Его необходимый коррелат, но в силу диалектики самого Бога или развития Его природы.
Но то было само единым, не имея никакого
различия ни в себе, ни с другим, ибо ничто не двигалось в нем, никакая похоть (θυμός), никакое желание чего-либо иного не было по его восхождении (τω άναβεβηκοτι), так же, как никакое
понятие, никакая мысль, вообще не он сам, если можно так выразиться.
Другими словами, установлена сопричастность
понятий идеям, их обоснованность в этих последних, причем эта сопричастность может иметь различную степень, с
различием удаления от первообразов и погружением в тени полубытия.
Чтобы вполне убедиться в том, что в этих стихах Христос говорит только о вечном законе, стоит вникнуть в значение того слова, которое подало повод лжетолкованиям. По-русски — закон, по-гречески — νόμος, по-еврейски — тора, как по-русски, по-гречески и по-еврейски имеют два главные значения: одно — самый закон без отношения к его выражению. Другое
понятие есть писанное выражение того, что известные люди считают законом.
Различие этих двух значений существует и во всех языках.
Главное
различие между нашим
понятием о жизни человеческой и
понятием евреев состоит в том, что, по нашим
понятиям, наша смертная жизнь, переходящая от поколения к поколению, не настоящая жизнь, а жизнь падшая, почему-то временно испорченная; а по
понятию евреев, эта жизнь есть самая настоящая, есть высшее благо, данное человеку под условием исполнения воли бога.
И то же слово — закон, тора, у Ездры в первый раз и в позднейшее время, во время Талмуда, стало употребляться в смысле написанных пяти книг Моисея, над которыми и пишется общее заглавие — тора, так же как у нас употребляется слово Библия; но с тем
различием, что у нас есть слово, чтобы различать между
понятиями — Библии и закона бога, а у евреев одно и то же слово означает оба
понятия.