Неточные совпадения
Словом сказать, в полчаса, да и то без нужды, весь осмотр кончился. Видит бригадир, что времени остается много (отбытие
с этого пункта было назначено только на другой
день), и зачал тужить и корить глуповцев, что нет у них ни мореходства, ни судоходства, ни горного и монетного промыслов, ни
путей сообщения, ни даже статистики — ничего, чем бы начальниково сердце возвеселить. А главное, нет предприимчивости.
Но Прыщ был совершенно искренен в своих заявлениях и твердо решился следовать по избранному
пути. Прекратив все
дела, он ходил по гостям, принимал обеды и балы и даже завел стаю борзых и гончих собак,
с которыми травил на городском выгоне зайцев, лисиц, а однажды заполевал [Заполева́ть — добыть на охоте.] очень хорошенькую мещаночку. Не без иронии отзывался он о своем предместнике, томившемся в то время в заточении.
И в самом
деле, здесь все дышит уединением; здесь все таинственно — и густые сени липовых аллей, склоняющихся над потоком, который
с шумом и пеною, падая
с плиты на плиту, прорезывает себе
путь между зеленеющими горами, и ущелья, полные мглою и молчанием, которых ветви разбегаются отсюда во все стороны, и свежесть ароматического воздуха, отягощенного испарениями высоких южных трав и белой акации, и постоянный, сладостно-усыпительный шум студеных ручьев, которые, встретясь в конце долины, бегут дружно взапуски и наконец кидаются в Подкумок.
— Да, мошенник какой-то! Он и векселя тоже скупает. Промышленник. Да черт
с ним! Я ведь на что злюсь-то, понимаешь ты это? На рутину их дряхлую, пошлейшую, закорузлую злюсь… А тут, в одном этом
деле, целый новый
путь открыть можно. По одним психологическим только данным можно показать, как на истинный след попадать должно. «У нас есть, дескать, факты!» Да ведь факты не всё; по крайней мере половина
дела в том, как
с фактами обращаться умеешь!
Путь же взял он по направлению к Васильевскому острову через В—й проспект, как будто торопясь туда за
делом, но, по обыкновению своему, шел, не замечая дороги, шепча про себя и даже говоря вслух
с собою, чем очень удивлял прохожих.
— Слушай, — продолжал я, видя его доброе расположение. — Как тебя назвать не знаю, да и знать не хочу… Но бог видит, что жизнию моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал. Только не требуй того, что противно чести моей и христианской совести. Ты мой благодетель. Доверши как начал: отпусти меня
с бедною сиротою, куда нам бог
путь укажет. А мы, где бы ты ни был и что бы
с тобою ни случилось, каждый
день будем бога молить о спасении грешной твоей души…
Наступили лучшие
дни в году — первые
дни июня. Погода стояла прекрасная; правда, издали грозилась опять холера, но жители…й губернии успели уже привыкнуть к ее посещениям. Базаров вставал очень рано и отправлялся версты за две, за три, не гулять — он прогулок без цели терпеть не мог, — а собирать травы, насекомых. Иногда он брал
с собой Аркадия. На возвратном
пути у них обыкновенно завязывался спор, и Аркадий обыкновенно оставался побежденным, хотя говорил больше своего товарища.
— Слушайте, — вскричал я вдруг, — тут нечего разговаривать; у вас один-единственный
путь спасения; идите к князю Николаю Ивановичу, возьмите у него десять тысяч, попросите, не открывая ничего, призовите потом этих двух мошенников, разделайтесь окончательно и выкупите назад ваши записки… и
дело с концом! Все
дело с концом, и ступайте пахать! Прочь фантазии, и доверьтесь жизни!
Не величавый образ Колумба и Васко де Гама гадательно смотрит
с палубы вдаль, в неизвестное будущее: английский лоцман, в синей куртке, в кожаных панталонах,
с красным лицом, да русский штурман,
с знаком отличия беспорочной службы, указывают пальцем
путь кораблю и безошибочно назначают
день и час его прибытия.
Они начали
с того, что «так как адмирал не соглашается остаться, то губернатор не решается удерживать его, но он предлагает ему на рассуждение одно обстоятельство, чтоб адмирал поступил сообразно этому, именно: губернатору известно наверное, что
дней чрез десять, и никак не более одиннадцати, а может быть и чрез семь, придет ответ, который почему-то замедлился в
пути».
Еду я все еще по пустыне и долго буду ехать:
дни, недели, почти месяцы. Это не поездка, не путешествие, это особая жизнь: так длинен этот
путь, так однообразно тянутся
дни за
днями, мелькают станции за станциями, стелются бесконечные снежные поля, идут по сторонам Лены высокие горы
с красивым лиственничным лесом.
Скорей же, скорей в
путь! Поэзия дальних странствий исчезает не по
дням, а по часам. Мы, может быть, последние путешественники, в смысле аргонавтов: на нас еще, по возвращении, взглянут
с участием и завистью.
По зимнему
пути Веревкин вернулся из Петербурга и представил своему доверителю подробный отчет своей деятельности за целый год. Он в живых красках описал свои хождения по министерским канцеляриям и визиты к разным влиятельным особам; ему обещали содействие и помощь.
Делом заинтересовался даже один министр. Но Шпигель успел организовать сильную партию, во главе которой стояли очень веские имена; он вел
дело с дьявольской ловкостью и, как вода, просачивался во все сферы.
— Ну, теперь
дело дошло до невест, следовательно, нам пора в
путь, — заговорил Nicolas, поднимаясь. — Мутерхен, ты извинишь нас, мы к славянофилу завернем… До свидания, Хиония Алексеевна. Мы
с Аникой Панкратычем осенью поступаем в ваш пансион для усовершенствования во французских диалектах… Не правда ли?
Нам не повезло. Мы приехали во Владивосток два
дня спустя после ухода «Эльдорадо». Меня выручили П.Г. Тигерстедт и А.Н. Пель, предложив отправиться
с ними на миноносцах. Они должны были идти к Шантарским островам и по
пути обещали доставить меня и моих спутников в залив Джигит [Отряд состоял из 5 миноносцев: «Грозный», «Гремящий», «Стерегущий», «Бесшумный» и «Бойкий».].
По сторонам высились крутые горы, они обрывались в долину утесами. Обходить их было нельзя. Это отняло бы у нас много времени и затянуло бы
путь лишних
дня на четыре, что при ограниченности наших запасов продовольствия было совершенно нежелательно. Мы
с Дерсу решили идти напрямик в надежде, что за утесами будет открытая долина. Вскоре нам пришлось убедиться в противном: впереди опять были скалы, и опять пришлось переходить
с одного берега на другой.
На другой
день мы продолжали наш
путь вниз по долине реки Такемы и в три
с половиной
дня дошли до моря уже без всяких приключений. Это было 22 сентября.
С каким удовольствием я растянулся на чистой циновке в фанзе у тазов! Гостеприимные удэгейцы окружили нас всяческим вниманием: одни принесли мясо, другие — чай, третьи — сухую рыбу. Я вымылся, надел чистое белье и занялся работой.
Маленький ключик привел нас к каменистой, заваленной колодником речке Цаони, впадающей в Кумуху
с правой стороны. После полуденного привала мы выбрались из бурелома и к вечеру достигли реки Кумуху, которая здесь шириной немного превосходит Цаони и мало отличается от нее по характеру. Ширина ее в верховьях не более 4–5 м. Если отсюда идти по ней вверх, к Сихотэ-Алиню, то перевал опять будет на реке Мыхе, но уже в самых ее истоках. От устья Цаони до Сихотэ-Алиня туземцы считают один
день пути.
Чем дальше, тем труднее становилось идти. Поэтому я решил оставить мулов на биваке и назавтра продолжать
путь с котомками. Мы рассчитывали в два
дня достигнуть водораздела, однако этот переход отнял у нас четверо суток. В довершение всего погода испортилась — пошли дожди.
По моим расчетам, у нас должно было хватить продовольствия на две трети
пути. Поэтому я условился
с А. И. Мерзляковым, что он командирует удэгейца Сале
с двумя стрелками к скале Ван-Син-лаза, где они должны будут положить продовольствие на видном месте. На следующий
день, 5 октября, в 2 часа
дня с тяжелыми котомками мы выступили в дорогу.
На другой
день мы выступили рано.
Путь предстоял длинный, и хотелось поскорее добраться до реки Сан-хобе, откуда, собственно, и должны были начаться мои работы. П.П. Бордаков взял ружье и пошел стороной, я
с Дерсу по обыкновению отправился вперед, а А.И. Мерзляков
с мулами остался сзади.
На другой
день с бивака мы снялись рано и пошли по тропе, проложенной у самого берега реки. На этом
пути Нахтоху принимает в себя
с правой стороны два притока: Хулеми и Гоббиляги, а
с левой — одну только маленькую речку Ходэ. Нижняя часть долины Нахтоху густо поросла даурской березой и монгольским дубом. Начиная от Локтоляги, она постепенно склоняется к югу и только около Хулеми опять поворачивает на восток.
«В самом
деле, — подумал я, — житель лесов не выживет в городе, и не делаю ли я худо, что сбиваю его
с того
пути, на который он встал
с детства?»
От места нашей стоянки до Арму, по словам проводников, было 3
дня хода. Но можно сократить расстояние, если пересечь иманскую петлю напрямик горами. Тогда можно выйти прямо к местности Сянь-ши-хеза, находящейся ниже Арму по течению на 50 км. Ввиду недостатка продовольствия сокращение
пути теперь было особенно важно. Удэгейцы обещали проводить нас до того места, где нужно было свернуть
с Имана.
Китаец говорил, что если мы будем идти целый
день, то к вечеру дойдем до земледельческих фанз. Действительно, в сумерки мы дошли до устья Эрлдагоу (вторая большая падь). Это чрезвычайно порожистая и быстрая река. Она течет
с юго-запада к северо-востоку и на
пути своем прорезает мощные порфировые пласты. Некоторые из порогов ее имеют вид настоящих водопадов. Окрестные горы слагаются из роговика и кварцита. Отсюда до моря около 78 км.
На Имане, как на всех горных речках, много порогов. Один из них, тот самый, который находится на половине
пути между Сидатуном и Арму, считается самым опасным. Здесь шум воды слышен еще издали, уклон
дна реки заметен прямо на глаз.
С противоположного берега нависла скала. Вода
с пеной бьет под нее. От брызг она вся обмерзла.
Паначев рассказывал, что расстояние от Загорной до Кокшаровки он налегке проходил в один
день. Правда, один
день он считал от рассвета до сумерек. А так как мы шли
с вьюками довольно медленно, то рассчитывали этот
путь сделать в 2 суток,
с одной только ночевкой в лесу.
В этот
день на Тютихе пришли Г.И. Гранатман и А.И. Мерзляков. Их
путь до фанзы Тадянза [Да-дянь-цзы — обширное пастбище.] лежал сначала по Тадушу, а затем по левому ее притоку, Цимухе. Последняя состоит из 2 речек, разделенных между собой небольшой возвышенностью, поросшей мелким лесом и кустарником. Одна речка течет
с севера, другая —
с востока.
На другой
день чуть свет мы все были уже на ногах. Ночью наши лошади, не найдя корма на корейских пашнях, ушли к горам на отаву. Пока их разыскивали, артельщик приготовил чай и сварил кашу. Когда стрелки вернулись
с конями, я успел закончить свои работы. В 8 часов утра мы выступили в
путь.
Кирила Петрович оделся и выехал на охоту
с обыкновенной своею пышностию, — но охота не удалась. Во весь
день видели одного только зайца, и того протравили. Обед в поле под палаткою также не удался, или по крайней мере был не по вкусу Кирила Петровича, который прибил повара, разбранил гостей и на возвратном
пути со всею своей охотою нарочно поехал полями Дубровского.
Крестьянин подъехал на небольшой комяге
с женой, спросил нас, в чем
дело, и, заметив: «Ну, что же? Ну, заткнуть дыру, да, благословясь, и в
путь. Что тут киснуть? Ты вот для того что татарин, так ничего и не умеешь сделать», — взошел на дощаник.
Долго терпел народ; наконец какой-то тобольский мещанин решился довести до сведения государя о положении
дел. Боясь обыкновенного
пути, он отправился на Кяхту и оттуда пробрался
с караваном чаев через сибирскую границу. Он нашел случай в Царском Селе подать Александру свою просьбу, умоляя его прочесть ее. Александр был удивлен, поражен страшными вещами, прочтенными им. Он позвал мещанина и, долго говоря
с ним, убедился в печальной истине его доноса. Огорченный и несколько смущенный, он сказал ему...
Мы были уж очень не дети; в 1842 году мне стукнуло тридцать лет; мы слишком хорошо знали, куда нас вела наша деятельность, но шли. Не опрометчиво, но обдуманно продолжали мы наш
путь с тем успокоенным, ровным шагом, к которому приучил нас опыт и семейная жизнь. Это не значило, что мы состарелись, нет, мы были в то же время юны, и оттого одни, выходя на университетскую кафедру, другие, печатая статьи или издавая газету, каждый
день подвергались аресту, отставке, ссылке.
С посредственными способностями, без большого размаха можно было бы еще сладить. Но, по несчастью, у этих психически тонко развитых, но мягких натур большею частию сила тратится на то, чтоб ринуться вперед, а на то, чтоб продолжать
путь, ее и нет. Издали образование, развитие представляются им
с своей поэтической стороны, ее-то они и хотели бы захватить, забывая, что им недостает всей технической части
дела — doigte, [умения (фр.).] без которого инструмент все-таки не покоряется.
«
С Новым годом!
С новым счастьем!..» — в самом
деле,
с новым счастьем. Разве я не был на возвратном
пути? Всякий час приближал меня к Москве, — сердце было полно надежд.
Будут деньги, будут. В конце октября санный
путь уж установился, и Арсений Потапыч то и
дело посматривает на дорогу, ведущую к городу. Наконец приезжают один за другим прасолы, но цены пока дают невеселые. За четверть ржи двенадцать рублей, за четверть овса — восемь рублей ассигнациями. На первый раз, впрочем, образцовый хозяин решается продешевить, лишь бы дыры заткнуть. Продал четвертей по пятидесяти ржи и овса, да маслица, да яиц — вот он и
с деньгами.
Мы выехали из Малиновца около часа пополудни. До Москвы считалось сто тридцать пять верст (зимний
путь сокращался верст на пятнадцать), и так как путешествие, по обыкновению, совершалось «на своих», то предстояло провести в дороге не меньше двух
дней с половиной. До первой станции (Гришково), тридцать верст, надо было доехать засветло.
С известного момента моей жизни, которого я не мог бы отнести к определенному
дню моей жизни, я сознал себя христианином и вошел в
путь христианства.
В тот
день, когда произошла история
с дыркой, он подошел ко мне на ипподроме за советом: записывать ли ему свою лошадь на следующий приз, имеет ли она шансы? На подъезде, после окончания бегов, мы случайно еще раз встретились, и он предложил по случаю дождя довезти меня в своем экипаже до дому. Я отказывался, говоря, что еду на Самотеку, а это ему не по
пути, но он уговорил меня и, отпустив кучера, лихо домчал в своем шарабане до Самотеки, где я зашел к моему старому другу художнику Павлику Яковлеву.
Около четырех часов
дня в сопровождении полицейского в контору Филиппова явились три подростка-рабочих, израненные,
с забинтованными головами, а за ними стали приходить еще и еще рабочие и рассказывали, что во время
пути под конвоем и во дворе дома градоначальника их били. Некоторых избитых даже увезли в каретах скорой помощи в больницы.
В сущности Харитина вышла очертя голову за Полуянова только потому, что желала хотя этим
путем досадить Галактиону. На, полюбуйся, как мне ничего не жаль! Из-за тебя гибну. Но Галактион, кажется, не почувствовал этой мести и даже не приехал на свадьбу, а послал вместо себя жену
с братом Симоном. Харитина удовольствовалась тем, что заставила мужа выписать карету, и разъезжала в ней по магазинам целые
дни. Пусть все смотрят и завидуют, как молодая исправница катается.
— Позвольте мне кончить, господа…
Дело не в названии, а в сущности
дела. Так я говорю? Поднимаю бокал за того, кто открывает новые
пути, кто срывает завесу
с народных богатств, кто ведет нас вперед… Я сравнил бы наш банк
с громадною паровою машиной, причем роль пара заменяет капитал, а вот этот пароход, на котором мы сейчас плывем, — это только один из приводов, который подчиняется главному двигателю… Гений заключается только в том, чтобы воспользоваться уже готовою силой, а поэтому я предлагаю тост за…
— Ты у меня поговори, Галактион!.. Вот сынка бог послал!.. Я о нем же забочусь, а у него пароходы на уме. Вот тебе и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я
с вами: один умнее отца захотел быть и другой туда же… Нет, шабаш! Будет веревки-то из меня вить… Я и тебя, Емельян, женю по
пути. За один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы вы этакие? Вот на старости лет в новое
дело впутываюсь, петлю себе на шею надеваю, а вы…
Нас выпороли и наняли нам провожатого, бывшего пожарного, старичка со сломанной рукою, — он должен был следить, чтобы Саша не сбивался в сторону по
пути к науке. Но это не помогло: на другой же
день брат, дойдя до оврага, вдруг наклонился, снял
с ноги валенок и метнул его прочь от себя, снял другой и бросил в ином направлении, а сам, в одних чулках, пустился бежать по площади. Старичок, охая, потрусил собирать сапоги, а затем, испуганный, повел меня домой.
Наконец, мы оправились настолько, что могли продолжать путешествие. Я назначил
днем выступления 14 января 1910 года.
С вечера мы уложились, увязали нарты и рано легли спать, а на другой
день со свежими силами выступили в
путь.
Чертили они медленно, часто советовались со стариком и ставили свои значки кружками, крестиками и уголками;
с помощью какой-то рыбьей косточки орочи измеряли расстояния и считали число
дней пути.
Это, собственно, некоторое последствие нигилизма, но не прямым
путем, а понаслышке и косвенно, и не в статейке какой-нибудь журнальной заявляют себя, а уж прямо на деле-с; не о бессмысленности, например, какого-нибудь там Пушкина
дело идет, и не насчет, например, необходимости распадения на части России; нет-с, а теперь уже считается прямо за право, что если очень чего-нибудь захочется, то уж ни пред какими преградами не останавливаться, хотя бы пришлось укокошить при этом восемь персон-с.
— Бог не без милости, Яша, — утешал Кишкин. — Уж такое их девичье положенье: сколь девку ни корми, а все чужая… Вот что, други, надо мне
с вами переговорить по тайности: большое есть
дело. Я тоже до Тайболы, а оттуда домой и к тебе, Тарас, по
пути заверну.
— Бедненькая… — еще ласковее проговорил Карачунский и потрепал ее по заалевшей щеке. — Надо как-нибудь устраивать
дело. Я переговорю
с Акинфием Назарычем и даже могу заехать к нему по
пути в город.
— Что уж, матушка, убиваться-то без
пути, — утешала замужняя дочь Анна. — Наше
с тобой
дело бабье. Много ли
с бабы возьмешь? А пусть мужики отвечают…