Неточные совпадения
— Филипп на Благовещенье
Ушел, а на Казанскую
Я сына родила.
Как писаный был Демушка!
Краса взята у солнышка,
У снегу белизна,
У маку губы алые,
Бровь черная у соболя,
У соболя сибирского,
У сокола глаза!
Весь гнев с души красавец мой
Согнал улыбкой ангельской,
Как солнышко весеннее
Сгоняет снег с полей…
Не
стала я тревожиться,
Что ни велят —
работаю,
Как ни бранят — молчу.
Вронский и не смотрел на нее, а, желая прийти далеко первым,
стал работать поводьями кругообразно, в такт скока поднимая и опуская голову лошади.
— Не могу, — отвечал Левин. — Ты постарайся, войди в в меня,
стань на точку зрения деревенского жителя. Мы в деревне стараемся привести свои руки в такое положение, чтоб удобно было ими
работать; для этого обстригаем ногти, засучиваем иногда рукава. А тут люди нарочно отпускают ногти, насколько они могут держаться, и прицепляют в виде запонок блюдечки, чтоб уж ничего нельзя было делать руками.
Но пред препятствием, к которому они подходили, Вронский, чтобы не итти большой круг,
стал работать поводьями, и быстро, на самом косогоре, обошел Махотина.
Он
стал смотреть на свою картину всем своим полным художественным взглядом и пришел в то состояние уверенности в совершенстве и потому в значительности своей картины, которое нужно было ему для того исключающего все другие интересы напряжения, при котором одном он мог
работать.
— Знаем все об вашем положении, все услышали! — сказал он, когда увидел, что дверь за ним плотно затворилась. — Ничего, ничего! Не робейте: все будет поправлено. Все
станет работать за вас и — ваши слуги! Тридцать тысяч на всех — и ничего больше.
— Кто, Михеев умер? — сказал Собакевич, ничуть не смешавшись. — Это его брат умер, а он преживехонький и
стал здоровее прежнего. На днях такую бричку наладил, что и в Москве не сделать. Ему, по-настоящему, только на одного государя и
работать.
Подать что-нибудь может всякий, и для этого не стоит заводить особого сословья; что будто русский человек по тех пор только хорош, и расторопен, и красив, и развязен, и много
работает, покуда он ходит в рубашке и зипуне, но что, как только заберется в немецкий сертук —
станет и неуклюж, и некрасив, и нерасторопен, и лентяй.
— А где
работаем. «Зачем, дескать, кровь отмыли? Тут, говорит, убивство случилось, а я пришел нанимать». И в колокольчик
стал звонить, мало не оборвал. А пойдем, говорит, в контору, там все докажу. Навязался.
Переведя дух и прижав рукой стукавшее сердце, тут же нащупав и оправив еще раз топор, он
стал осторожно и тихо подниматься на лестницу, поминутно прислушиваясь. Но и лестница на ту пору стояла совсем пустая; все двери были заперты; никого-то не встретилось. Во втором этаже одна пустая квартира была, правда, растворена настежь, и в ней
работали маляры, но те и не поглядели. Он постоял, подумал и пошел дальше. «Конечно, было бы лучше, если б их здесь совсем не было, но… над ними еще два этажа».
Дома он спросил содовой воды, разделся, сбрасывая платье, как испачканное грязью, закурил, лег на диван. Ощущение отравы
становилось удушливее, в сером облаке дыма плавало, как пузырь, яростно надутое лицо Бердникова, мысль
работала беспорядочно, смятенно, подсказывая и отвергая противоречивые решения.
Клим подумал: нового в ее улыбке только то, что она легкая и быстрая. Эта женщина раздражала его. Почему она
работает на революцию, и что может делать такая незаметная, бездарная? Она должна бы служить сиделкой в больнице или обучать детей грамоте где-нибудь в глухом селе. Помолчав, он
стал рассказывать ей, как мужики поднимали колокол, как они разграбили хлебный магазин. Говорил насмешливо и с намерением обидеть ее. Вторя его словам, холодно кипел дождь.
Самгин еще в спальне слышал какой-то скрежет, — теперь, взглянув в окно, он увидал, что фельдшер Винокуров, повязав уши синим шарфом, чистит железным скребком панель, а мальчик в фуражке гимназиста сметает снег метлою в кучки; влево от них, ближе к баррикаде,
работает еще кто-то.
Работали так, как будто им не слышно охающих выстрелов. Но вот выстрелы прекратились, а скрежет на улице
стал слышнее, и сильнее заныли кости плеча.
Но она не обратила внимания на эти слова. Опьяняемая непрерывностью движения, обилием и разнообразием людей, криками, треском колес по булыжнику мостовой, грохотом железа, скрипом дерева, она сама говорила фразы, не совсем обыкновенные в ее устах. Нашла, что город только красивая обложка книги, содержание которой — ярмарка, и что жизнь
становится величественной, когда видишь, как
работают тысячи людей.
Самгин редко разрешал себе говорить с нею, а эта рябая
становилась все фамильярнее, навязчивей. Но
работала она все так же безукоризненно, не давая причины заменить ее. Он хотел бы застать в кухне мужчину, но, кроме Беньковского, не видел ни одного, хотя какие-то мужчины бывали: Агафья не курила, Беньковский — тоже, но в кухне всегда чувствовался запах табака.
— Нуте-с, не будем терять время зря. Человек я как раз коммерческий,
стало быть — прямой. Явился с предложением, взаимно выгодным. Можете хорошо
заработать, оказав помощь мне в серьезном деле. И не только мне, а и клиентке вашей, сердечного моего приятеля почтенной вдове…
С той поры он почти сорок лет жил, занимаясь историей города, написал книгу, которую никто не хотел издать, долго
работал в «Губернских ведомостях», печатая там отрывки своей истории, но был изгнан из редакции за
статью, излагавшую ссору одного из губернаторов с архиереем; светская власть обнаружила в
статье что-то нелестное для себя и зачислила автора в ряды людей неблагонадежных.
Анисья
стала еще живее прежнего, потому что работы
стало больше: все она движется, суетится, бегает,
работает, все по слову хозяйки. Глаза у ней даже ярче, и нос, этот говорящий нос, так и выставляется прежде всей ее особы, так и рдеет заботой, мыслями, намерениями, так и говорит, хотя язык и молчит.
Захар
стал еще неуклюжее, неопрятнее; у него появились заплаты на локтях; он смотрит так бедно, голодно, как будто плохо ест, мало спит и за троих
работает.
— В этом же углу лежат и замыслы твои «служить, пока
станет сил, потому что России нужны руки и головы для разработывания неистощимых источников (твои слова);
работать, чтоб слаще отдыхать, а отдыхать — значит жить другой, артистической, изящной стороной жизни, жизни художников, поэтов».
Он несколько лет неутомимо
работает над планом, думает, размышляет и ходя, и лежа, и в людях; то дополняет, то изменяет разные
статьи, то возобновляет в памяти придуманное вчера и забытое ночью; а иногда вдруг, как молния, сверкнет новая, неожиданная мысль и закипит в голове — и пойдет работа.
И вдруг она опять
стала покойна, ровна, проста, иногда даже холодна. Сидит,
работает и молча слушает его, поднимает по временам голову, бросает на него такие любопытные, вопросительные, прямо идущие к делу взгляды, так что он не раз с досадой бросал книгу или прерывал какое-нибудь объяснение, вскакивал и уходил. Оборотится — она провожает его удивленным взглядом: ему совестно
станет, он воротится и что-нибудь выдумает в оправдание.
«Да, если это так, — думала Вера, — тогда не стоит
работать над собой, чтобы к концу жизни
стать лучше, чище, правдивее, добрее. Зачем? Для обихода на несколько десятков лет? Для этого надо запастись, как муравью зернами на зиму, обиходным уменьем жить, такою честностью, которой — синоним ловкость, такими зернами, чтоб хватило на жизнь, иногда очень короткую, чтоб было тепло, удобно… Какие же идеалы для муравьев? Нужны муравьиные добродетели… Но так ли это? Где доказательства?»
Складки
стали прилежно
работать у него на лбу, помогая мысли.
Между тем они на гребле
работают без устали, тридцать и сорок верст, и чуть
станем на мель, сейчас бросаются с голыми ногами в воду тащить лодку, несмотря на резкий холод.
Никто, кажется, не подумал даже, что могло бы быть, если бы Альфонс Богданыч в одно прекрасное утро взял да и забастовал, то есть не встал утром с пяти часов, чтобы несколько раз обежать целый дом и обругать в несколько приемов на двух диалектах всю прислугу; не пошел бы затем в кабинет к Ляховскому, чтобы получить свою ежедневную порцию ругательств, крика и всяческого неистовства, не
стал бы сидеть ночи за своей конторкой во главе двадцати служащих, которые, не разгибая спины,
работали под его железным началом, если бы, наконец, Альфонс Богданыч не обладал счастливой способностью являться по первому зову, быть разом в нескольких местах, все видеть, и все слышать, и все давить, что попало к нему под руку.
Ляховский чувствовал, как он проваливается точно в какую-то пропасть. Ведь все дела были на руках у Альфонса Богданыча, он все на свете знал, везде поспевал вовремя, и вдруг Альфонса Богданыча не
стало… Кого Ляховский найдет теперь на его место? Вдобавок, он сам не мог
работать по-прежнему. Фамилия Пуцилло-Маляхинский придавила Ляховского, как гора. Впереди — медленное разорение…
На другой день вечером, сидя у костра, я читал стрелкам «Сказку о рыбаке и рыбке». Дерсу в это время что-то тесал топором. Он перестал
работать, тихонько положил топор на землю и, не изменяя позы, не поворачивая головы,
стал слушать. Когда я кончил сказку, Дерсу поднялся и сказал...
В этот день
работать не удалось. Палатку так сильно трепало, что казалось, вот-вот ее сорвет ветром и унесет в море. Часов в десять вечера непогода
стала стихать. На рассвете дождь перестал, и небо очистилось.
Тогда я
стал работать с огнем.
Надо было позаботиться о дровах. Мы побежали и
стали собирать тот бурелом, который находился поблизости.
Работали мы долго, пока Дерсу не скомандовал «довольно».
«Но шли века; моя сестра — ты знаешь ее? — та, которая раньше меня
стала являться тебе, делала свое дело. Она была всегда, она была прежде всех, она уж была, как были люди, и всегда
работала неутомимо. Тяжел был ее труд, медлен успех, но она
работала,
работала, и рос успех. Мужчина
становился разумнее, женщина тверже и тверже сознавала себя равным ему человеком, — и пришло время, родилась я.
Развитие Грановского не было похоже на наше; воспитанный в Орле, он попал в Петербургский университет. Получая мало денег от отца, он с весьма молодых лет должен был писать «по подряду» журнальные
статьи. Он и друг его Е. Корш, с которым он встретился тогда и остался с тех пор и до кончины в самых близких отношениях,
работали на Сенковского, которому были нужны свежие силы и неопытные юноши для того, чтобы претворять добросовестный труд их в шипучее цимлянское «Библиотеки для чтения».
— Не
стану я господскую работу
работать! не поклонюсь господам! — твердила Мавруша, — я вольная!
— Нет, я природная вольная; вольною родилась, вольною и умру! Не
стану на господ
работать!
В усадьбе и около нее с каждым днем
становится тише; домашняя припасуха уж кончилась, только молотьба еще в полном ходу и будет продолжаться до самых святок. В доме зимние рамы вставили, печки топить начали; после обеда, часов до шести, сумерничают, а потом и свечи зажигают; сенные девушки уж больше недели как уселись за пряжу и
работают до петухов, а утром, чуть свет забрезжит, и опять на ногах. Наконец в половине октября выпадает первый снег прямо на мерзлую землю.
Не
станет она
работать, не
станет.
— Что ж, что в поневе! И все бабы так ходят. Будешь баба, по-бабьему и одеваться будешь.
Станешь бабью работу
работать, по домашеству старикам помогать — вот и обойдется у вас. Неужто ж лучше с утра до вечера, не разгибаючи спины, за пяльцами сидеть?
— Ты будешь работу
работать, — благосклонно сказал он Аннушке, — а сын твой, как выйдет из ученья, тоже хлеб
станет добывать; вот вы и будете вдвоем смирнехонько жить да поживать. В труде да в согласии — чего лучше!
Потом сошелся с карманниками,
стал «
работать» на Сухаревке и по вагонам конки, но сам в карманы никогда не лазил, а только был «убегалой», то есть ему передавали кошелек, а он убегал.
После убийства Александра II, с марта 1881 года, все московское дворянство носило год траур и парикмахеры на них не
работали. Барские прически
стали носить только купчихи, для которых траура не было. Барских парикмахеров за это время съел траур. А с 1885 года французы окончательно
стали добивать русских мастеров, особенно Теодор, вошедший в моду и широко развивший дело…
— Жалости подобно! Оно хоть и по закону, да не по совести! Посадят человека в заключение, отнимут его от семьи, от детей малых, и вместо того, чтобы
работать ему, да, может, работой на ноги подняться, годами держат его зря за решеткой. Сидел вот молодой человек — только что женился, а на другой день посадили. А дело-то с подвохом было: усадил его богач-кредитор только для того, чтобы жену отбить. Запутал, запутал должника, а жену при себе содержать
стал…
И действительно, кимряки
стали работать по чести, о бумажных подметках вплоть до турецкой войны 1877–1878 годов не слышно было.
Друзья добились своего! Вера Ивановна Фирсанова
стала Гонецкой. После свадьбы молодые, чтобы избежать визитов, уехали в «Средниково», где муж ее совершенно очаровал тем, что предложил заняться ее делами и
работать вместе с ней.
Все, что недосягаемо для него теперь, когда-нибудь
станет близким, понятным, только вот надо
работать, помогать всеми силами тем, кто ищет истину.
Мать отца померла рано, а когда ему минуло девять лет, помер и дедушка, отца взял к себе крестный — столяр, приписал его в цеховые города Перми и
стал учить своему мастерству, но отец убежал от него, водил слепых по ярмаркам, шестнадцати лет пришел в Нижний и
стал работать у подрядчика — столяра на пароходах Колчина. В двадцать лет он был уже хорошим краснодеревцем, обойщиком и драпировщиком. Мастерская, где он
работал, была рядом с домами деда, на Ковалихе.
Я
зарабатывал около трехсот рублей в месяц. Эту цифру я и назвал. Надо было видеть, какое неприятное, даже болезненное впечатление произвел мой ответ. Оба гиляка вдруг схватились за животы и, пригнувшись к земле,
стали покачиваться, точно от сильной боли в желудке. Лица их выражали отчаяние.
Они не служат в канцеляриях и на военной службе, не уходят в отхожие промыслы, не
работают в лесах, рудниках, на море, а потому не знают преступлений по должности и против военной дисциплины и преступлений, прямое участие в которых требует мужской физической силы, например: ограбление почты, разбой на большой дороге и т. п.;
статьи о преступлениях против целомудрия, об изнасиловании, растлении и сверхъестественных пороках касаются одних лишь мужчин.
Гребцы, сидевшие поблизости ко мне, оставили весла и тоже принялись чем-то откачивать воду. Для удобства я опустился на дно лодки прямо на колени и
стал быстро
работать котлом. Я не замечал усталости, холода, боли в спине и
работал лихорадочно, боясь потерять хотя бы одну минуту.