Неточные совпадения
— Да я и строений для этого не строю; у меня нет зданий с колоннами да фронтонами. Мастеров я не выписываю из-за границы. А уж крестьян от хлебопашества ни за что не оторву.
На фабриках у меня
работают только в голодный год, всё пришлые, из-за куска хлеба. Этаких
фабрик наберется много. Рассмотри только попристальнее свое хозяйство, то увидишь — всякая тряпка пойдет в дело, всякая дрянь даст доход, так что после отталкиваешь только да говоришь: не нужно.
Был я
на одной
фабрике, там двоюродный брат мой
работает, мастер.
Свою историю Вера Ефремовна рассказала так, что она, кончив акушерские курсы, сошлась с партией народовольцев и
работала с ними. Сначала шло всё хорошо, писали прокламации, пропагандировали
на фабриках, но потом схватили одну выдающуюся личность, захватили бумаги и начали всех брать.
Работал Прокопий
на золотопромывальной
фабрике в доводчиках и получал всего двенадцать рублей.
Для
фабрики это обстоятельство являлось целым событием: в Мурмосе целых две паровых машины
работали, а
на Ключевском одна вода.
Приходил он и
на фабрику посмотреть, как Феклиста
работает у дровосушных печей, и
на покос к Чеботаревым являлся, и вообще проходу не давал девке.
— Молчать! — завизжал неистовый старик и даже привскочил
на месте. — Я все знаю!.. Родной брат
на Самосадке смутьянит, а ты ему помогаешь… Может, и мочеган ты не подучал переселяться?.. Знаю, все знаю… в порошок изотру… всех законопачу в гору, а тебя первым… вышибу дурь из головы… Ежели мочегане уйдут, кто у тебя
на фабрике будет
работать? Ты подумал об этом… ты… ты…
Работы у «убитых коломенок» было по горло. Мужики вытаскивали из воды кули с разбухшим зерном, а бабы расшивали кули и рассыпали зерно
на берегу, чтобы его охватывало ветром и сушило солнышком. Но зерно уже осолодело и от него несло затхлым духом. Мыс сразу оживился. Бойкие заводские бабы
работали с песнями, точно
на помочи. Конечно, в первую голову везде пошла развертная солдатка Аннушка, а за ней Наташка. Они и
работали везде рядом, как привыкли
на фабрике.
— Пропащее это дело, ваша
фабрика, — проговорил, наконец, Морок, сплевывая
на горевший в печке огонь. Слепень постоянно день и ночь палил даровые заводские дрова. — Черту вы все-то
работаете…
На дворе копошились, как муравьи, рудниковые рабочие в своих желтых от рудничной глины холщовых балахонах, с жестяными блендочками
на поясе и в пеньковых прядениках. Лица у всех были землистого цвета, точно они выцвели от постоянного пребывания под землей. Это был жалкий сброд по сравнению с ключевскою
фабрикой, где
работали такие молодцы.
— Не плачь! — говорил Павел ласково и тихо, а ей казалось, что он прощается. — Подумай, какою жизнью мы живем? Тебе сорок лет, — а разве ты жила? Отец тебя бил, — я теперь понимаю, что он
на твоих боках вымещал свое горе, — горе своей жизни; оно давило его, а он не понимал — откуда оно? Он
работал тридцать лет, начал
работать, когда вся
фабрика помещалась в двух корпусах, а теперь их — семь!
— А —
работать некому! — добавил Егор, усмехаясь. — Литература у нас есть превосходного качества, — сам делал!.. А как ее
на фабрику внести — сие неизвестно!
Лучший слесарь
на фабрике и первый силач в слободке, он держался с начальством грубо и поэтому
зарабатывал мало, каждый праздник кого-нибудь избивал, и все его не любили, боялись.
Когда он подрастет, его поскорее сбывают куда-нибудь
на фабрику, но всё, что он
заработает, он опять обязан приносить к халатникам, а те опять пропивают.
— Ну, вот. Она пошла
на фабрику к мистеру Бэркли. А мистер Бэркли говорит: «Хорошо. Еврейки
работают не хуже других. Я могу принимать еврейку. Но только я не могу, чтобы у меня станок стоял пустой в субботу. Это не платит. Ты должна ходить и в субботу…»
«Всё это несправедливо, — говорят они: — никто не принуждает народ
работать у землевладельцев и
на фабриках.
И потому как человеку, пойманному среди бела дня в грабеже, никак нельзя уверять всех, что он замахнулся
на грабимого им человека не затем, чтобы отнять у него его кошелек, и не угрожал зарезать его, так и нам, казалось бы, нельзя уже уверять себя и других, что солдаты и городовые с револьверами находятся около нас совсем не для того, чтобы оберегать нас, а для защиты от внешних врагов, для порядка, для украшения, развлечения и парадов, и что мы и не знали того, что люди не любят умирать от голода, не имея права вырабатывать себе пропитание из земли,
на которой они живут, не любят
работать под землей, в воде, в пекле, по 10—14 часов в сутки и по ночам
на разных
фабриках и заводах для изготовления предметов наших удовольствий.
— Болит… Я, паничек,
на спичечной
фабрике работал… Доктор сказывал, что от этого самого у меня и черлюсть пухнет. Там воздух нездоровый. А кроме меня, еще у троих ребят черлюсть раздуло, а у одного так совсем сгнила.
Крупнейшие артисты того времени ездили с ней в Серпухов, в Богородск,
на фабрику Морозова, в Орехово-Зуево и Коломну: и она хорошо
зарабатывала, и давала хорошо
зарабатывать актерам.
— Вот видите, Маклаков, — заговорил Саша, — у нас никто не хочет
работать серьёзно, с увлечением, а у них дело развивается. Банкеты, съезды, дождь литературы,
на фабриках — открытая пропаганда…
Но благоденствие сестер обратило
на себя внимание других девиц, приходивших к Марье Николаевне с просьбой «поучить» их: явилось соперничество, и цены заработков сбились до того, что Марья Николаевна,
работая добросовестно, не находила возможным более конкурировать
на фабрике; она стала
работать с сестрою «
на город», но излишняя конкуренция вторглась и
на этот рынок.
Фабрика перестала
работать, молодёжь, засучивая рукава рубах, бросилась в город, несмотря
на уговоры Мирона и других разумных людей, несмотря
на крики и плач баб.
— Куда? — уныло спрашивал Яков, видя, что его женщина становится всё более раздражительной, страшно много курит и дышит горькой гарью. Да и вообще все женщины в городе, а
на фабрике — особенно, становились злее, ворчали, фыркали, жаловались
на дороговизну жизни, мужья их, посвистывая, требовали увеличения заработной платы, а
работали всё хуже; посёлок вечерами шумел и рычал по-новому громко и сердито.
Всё шло гладко, казалось прочно слаженным;
фабрика, люди, даже лошади — всё
работало как заведённое
на века.
Он был родом из Егорьевского уезда, но с молодых лет
работал в Уклееве
на фабриках и в уезде и прижился тут. Его давно уже знали старым, таким же вот тощим и длинным, и давно уже его звали Костылем. Быть может, оттого, что больше сорока лет ему приходилось наниматься
на фабриках только ремонтом, — он о каждом человеке или вещи судил только со стороны прочности: не нужен ли ремонт. И прежде чем сесть за стол, он попробовал несколько стульев, прочны ли, и сига тоже потрогал.
Он
работал на казенной
фабрике, как все другие, и за какую-то провинность должен был получить пятьдесят розог.
Муж Домны, являвшийся домой только по праздникам, неизвестно отчего оставил вдруг миткалевую
фабрику,
на которой
работал несколько лет сряду, и переселился с своим станом к жене
на скотный двор.
Это был жалкий обломок, какая-то кучка случайных существований. Землей выселковцы не занимались. «Родитель», как уже сказано, был кровельщик, один из домовладельцев портняжил, другой — шил сапоги, большинство отдавали «дачи» под летние помещения или содержали нахлебников-студентов, находясь, таким образом, в зависимости от чужих, «пришлых» людей; некоторые
работали на ближней
фабрике. Было и несколько темных субъектов — более или менее предосудительных профессий.
— Выгод, сударь, нет никаких: мужику копейки здесь не
на чем
заработать: земля вся иляк, следственно хлебопашество самое скудное; сплавов лесных, как примерно по Макарьеву, Ветлуге и другим прочим местам, не бывало,
фабрик по близности тоже нет, — чем мужику промышлять?.. За неволю пойдет
на чужую сторону.
С двенадцати лет он уже служил
на фабрике (действие происходит
на одном из уральских горных заводов), и в будни мы могли видеться только по вечерам, и только праздники принадлежали нам всецело да лето, с Петрова дня по успенье, когда
фабрика не
работала.
Как человеку, пойманному среди бела дня в грабеже, никак нельзя уверять всех, что он не знал того, что грабимый им человек не желал отдать ему свой кошелек, так и богатым людям нашего мира, казалось бы, нельзя уже уверять себя и других, что они не знали того, что те люди рабочего народа, которые вынуждены
работать под землей, в воде, пекле по 10—14 часов в сутки и по ночам
на разных
фабриках и заводах,
работают такую мучительную работу потому, что только при такой работе богатые люди дают им возможность существования.
— Я, стало быть, Васькин брат… У отца нас двое: он — Васька, да я — Кирила. Акроме нас три сестры, а Васька женатый, и ребятёнок есть… Народу много, а
работать некому… В кузнице, почитай, уже два года огня не раздували. Сам я
на ситцевой
фабрике, кузнечить не умею, а отец какой работник? Не токмо, скажем,
работать, путем есть не может, ложку мимо рта несет.
— Пока
на фабрике, — устало ответила Александра Михайловна. — Уж не знаю, нужно будет чего другого поискать.
Работаешь, а все без толку… Семидалов к себе зовет, в фальцовщицы. Говорит, всегда даст мне место за то, что ты у него в работе потерял здоровье. Научиться можно в два месяца фальцевать; все-таки больше
заработаешь, чем
на пачках.
Андрей Иванович не мог без раздражения смотреть
на ее работу; эта суетливая, лихорадочная работа за такие гроши возмущала его; он требовал, чтоб Александра Михайловна бросила
фабрику и искала другой работы, прямо даже запрещал ей
работать. Происходили ссоры. Андрей Иванович бил Александру Михайловну, она плакала. Все поиски более выгодной работы не вели ни к чему.
Была середина июля. Пора стояла глухая, заказы в мастерскую поступали вяло. Хозяин распустил всех девушек, которые
работали в мастерской меньше пяти лет; в их числе были уволены Александра Михайловна и Таня. Они поступили
на кондитерскую
фабрику Крымова и К°,
на Васильевском острове.
Они долго обсуждали, чем заняться Александре Михайловне. Выбор был небогатый, — Александра Михайловна толком ничего не умела делать;
на языке ее несколько раз вертелся упрек, что вот теперь бы и пригодилось, если бы Андрей Иванович вовремя позволил ей учиться; но высказать упрек она не осмелилась. Решили, что Александра Михайловна поступит пачечницей
на ту же
фабрику, где
работала Елизавета Алексеевна.
— «Здоровье доставать»… Как вы будете здоровье доставать? — возразил Андрей Иванович. — Тогда нужно отказаться от знания, от развития; только
на фабрике двенадцать часов
поработать, — и то уж здоровья не достанешь… Нет, я о таких девушках очень высоко понимаю. В чем душа держится, кажется, щелчком убьешь, — а какая сила различных стремлений, какой дух!
— Ты все еще
на фабрике работаешь? — спросил Андрей Иванович, когда она поставила
на стол бутылку елисеевского лафита. И горячая нежность шевельнулась в его душе.
Он смотрел в окно, как по туманному небу тянулся дым из фабричных труб, и думал: везде кругом — заводы,
фабрики, мастерские без числа, в них
работают десятки тысяч людей; и все эти люди живут лишь одною мыслью, одною целью — побольше
заработать себе, и нет им заботы до всех, кто кругом; робкие и алчные, не способные ни
на какое смелое дело, они вот так же, как сейчас вокруг него, будут шутить и смеяться, не желая замечать творящихся вокруг обид и несправедливостей.
Сначала она
работала «
на пачках»
на табачной
фабрике, потом поступила фальцовщицей в ту же переплетную и брошюровочную мастерскую, где
работал ее покойный муж.
В это время братья Богачевы имели в Туле несколько
фабрик: молотовую, гвоздевую, катальную и др.,
на которых и
работало до полутораста человек, частью вольнонаемных, а частью купленных Богачевыми
на чужое имя.
Я молчала, от волнения горели щеки. Что если в райкоме сделают предварительную политпроверку, и я не подойду? До черта будет тяжело и стыдно. Наверное, там будет заседать целая комиссия. Оказалось все очень просто: в пустой комнате сидел парень. Он нас только спросил,
работали ли мы в этой области, и записал, какой ступенью хотим руководить. Буду
работать на текстильной
фабрике, там все больше девчата. С ребятами интереснее, а с девчатами легче.
— Да я с семи лет без отца остался, брат в Москве живет,
на фабрике. Сначала сестра помогала, тоже
на фабрике жила, а с четырнадцати лет как есть один, во все дела, и
работал, и наживал, — сказал он с спокойным сознанием своего достоинства.