Неточные совпадения
Ему было девять лет, он был ребенок; но душу свою он знал, она была дорога ему, он
берег ее, как веко
бережет глаз, и без ключа любви никого не пускал в свою душу. Воспитатели его жаловались, что он не хотел учиться, а душа его была переполнена жаждой познания. И он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а не у учителей. Та вода, которую отец и педагог ждали
на свои колеса, давно уже просочилась и
работала в другом месте.
Баркас выскользнул
на мутное взморье, проплыл с версту, держась
берега, крякнул, вздрогнул, и машина перестала
работать.
— А куда Бог приведет.
Работаю, а нет работы — прошу, — закончил старик, заметив, что паром подходит к тому
берегу и победоносно оглянулся
на всех слушавших его.
Нехлюдов посидел несколько времени с стариком, который рассказал ему про себя, что он печник, 53 года
работает и склал
на своем веку печей что и счету нет, а теперь собирается отдохнуть, да всё некогда. Был вот в городе, поставил ребят
на дело, а теперь едет в деревню домашних проведать. Выслушав рассказ старика, Нехлюдов встал и пошел
на то место, которое
берег для него Тарас.
Именно ведь тем и хорош русский человек, что в нем еще живет эта общая совесть и что он не потерял способности стыдиться. Вот с победным шумом грузно
работает пароходная машина, впереди движущеюся дорогой развертывается громадная река, точно бесконечная лента к какому-то приводу, зеленеет строгий хвойный лес по
берегам, мелькают редкие селения, затерявшиеся
на широком сибирском приволье. Хорошо. Бодро. Светло. Жизнь полна. Это счастье.
Работы у «убитых коломенок» было по горло. Мужики вытаскивали из воды кули с разбухшим зерном, а бабы расшивали кули и рассыпали зерно
на берегу, чтобы его охватывало ветром и сушило солнышком. Но зерно уже осолодело и от него несло затхлым духом. Мыс сразу оживился. Бойкие заводские бабы
работали с песнями, точно
на помочи. Конечно, в первую голову везде пошла развертная солдатка Аннушка, а за ней Наташка. Они и
работали везде рядом, как привыкли
на фабрике.
Как они принялись
работать, как стали привскакивать
на своих местах! куда девалась усталость? откуда взялась сила? Весла так и затрепетали по воде. Лодка — что скользнет, то саженей трех как не бывало. Махнули раз десяток — корма уже описала дугу, лодка грациозно подъехала и наклонилась у самого
берега. Александр и Наденька издали улыбались и не сводили друг с друга глаз. Адуев ступил одной ногой в воду вместо
берега. Наденька засмеялась.
Еще в 1871 году, когда я шел в бурлацкой лямке, немало мы схоронили в прибрежных песках Волги умерших рядом с нами товарищей, бурлаков, а придя в Рыбинск и
работая конец лета
на пристани, в артели крючников, которые умирали тут же, среди нас,
на берегу десятками и трупы которых по ночам отвозили в переполненных лодках хоронить
на песчаный остров, — я немало повидал холерных ужасов.
Иногда, если
работали, например,
на берегу, арестанты нарвут, бывало, гибких талиновых веток, достанут еще каких-нибудь листьев, наберут
на валу цветов и уберут всем этим Ваську: рога оплетут ветвями и цветами, по всему туловищу пустят гирлянды.
Однажды вечером, кончив дневной сбор винограда, партия молдаван, с которой я
работал, ушла
на берег моря, а я и старуха Изергиль остались под густой тенью виноградных лоз и, лежа
на земле, молчали, глядя, как тают в голубой мгле ночи силуэты тех людей, что пошли к морю.
Барка за баркой потянулись в реку; при выходе из шлюза нужно было сейчас же делать крутой поворот, чтобы струей, выпущенной из шлюза, не выкинуло барку
на другой
берег, — и пятьдесят человек бурлаков
работали из последних сил, побрасывая тяжелые потеси, [Потеси — большие весла, служащие для управления барками.
Я снова зарыл цепь в песок и приметил место, выложив
на берегу ряд камней, по касательной моему открытию линии, а потом перенес находку к себе,
работая пять ночей.
Волны пролива всю ночь щедро осыпали нас брызгами,
на рассвете мы вылезли из-под мостков мокрые и иззябшие. Целый день ходили мы по
берегу, и всё, что удалось
заработать, — это гривенник, полученный мною с какой-то попадьи, которой я отнёс мешок дынь с базара.
Никита видел, что Вялов
работает легко и ловко, проявляя в труде больше разумности, чем в своих тёмных и всегда неожиданных словах. Так же, как отец, он во всяком деле быстро находил точку наименьшего сопротивления,
берёг силу и брал хитростью. Но была ясно заметна и разница: отец за всё брался с жаром, а Вялов
работал как бы нехотя, из милости, как человек, знающий, что он способен
на лучшее. И говорил он так же: немного, милостиво, многозначительно, с оттенком небрежности, намекающе...
Приходилось тяжело
работать, за тридцать-сорок верст от
берега, среди ночи, иногда в ненастную погоду, когда вода заливала баркас и тотчас же обледеневала
на одежде,
на веслах, а погода держала по двое, по трое суток в море, пока не выбрасывала куда-нибудь верст за двести, в Анапу или в Трапезонд.
Зимою, когда в доме вставили двойные рамы, я не мог по-прежнему часто видеться с дедушкой Ильей и с другими мужиками. Меня
берегли от морозов, а они все остались
работать на холоду, причем с одним из них произошла неприятная история, выдвинувшая опять
на сцену Селивана.
«Гораздо несчастнее холопства, — говорит он, — было состояние земледельцев свободных, которые, нанимая землю в поместьях или в отчинах у дворян, обязывались трудиться для них свыше сил человеческих, не могли ни двух дней в неделе
работать на себя, переходили к иным владельцам и обманывались в надежде
на лучшую долю: ибо временные корыстолюбивые господа или помещики нигде не жалели, не
берегли их для будущего.
Сегодня вода плывёт спокойно, но — теперь лето,
работать нечего, и сила реки пропадает бесполезно; осенью, в дожди, она станет непокорной и опасной, требуя непрерывного внимания к своим капризам; весною — выйдет из
берегов, зальёт всё вокруг мутной холодной водой и начнёт тихонько, настойчиво ломать, размывать плотину. Уже не однажды
на памяти Николая она грозила разорением, заставляя непрерывно
работать дни и ночи, чтобы побороть её неразумную силу.
Это был человек одинокий, вдовец; жил он скучно (
работать ему мешала какая-то болезнь, которую он называл то грызью, то глистами), деньги
на пропитание получал от сына, служившего в Харькове в кондитерской, и с раннего утра до вечера праздно бродил по
берегу или по деревне, и если видел, например, что мужик везет бревно или удит рыбу, то говорил: «Это бревно из сухостоя, трухлявое» или: «В такую погоду не будет клевать».
Тяжелые условия, при которых пришлось
работать топографам
на пустынном в то время
берегу, дали С. В. Максимову богатый материал для его рассказов.
— Подождете. Что вам делать? Мы
работаем, а вы
на берегу голые лежите.
— А разве это не уважительная картина? Вот, приехал я к ним позавчера:
на берегу у моря дом,
на доме красный флаг, а в доме всю ночь при огоньке
работают два коммуниста, — он вот, и Гребенкин. А кругом все злобятся, ненавистничают, камень щупают за пазухой. Или как красная армия наша кровь проливает
на фронте…
— Мы
работаем. А дачники все лето
на берегу лежат голые, да цветы по горам собирают.
Накорми его тогда, жена, хорошенько блинками, а пока пусть его бог
на многое лето
бережет на меня
работать».
Работа их непрерывна. Что ни шаг, то Жижа делает поворот, а потому то и дело приходится перебегать с краю
на край и
работать шестами, чтобы несущийся плот не налетел
на берег или не наскочил
на утес, о который он мог бы разорваться… Все красны, вспотели и тяжело дышат… Ни один не сидит, хотя среди плота и раскидана солома для сиденья. Бабы, с заболтанными, мокрыми подолами, тощие и оборванные, делают то же, что и мужчины…
Прошло часа три в ожидании знаменитого гостя. Между тем небольшая двухвесельная лодка подошла к пристани. В ней сидели два финна в простых крестьянских одеждах, больших и широкополых шляпах, опущенных, по обыкновению,
на самые глаза. Один усердно
работал веслами, другой управлял рулем. Лодку не пустили
на пристань, и она должна была подойти к
берегу несколько подальше. Старик, сидевший у руля, вышел
на берег и начал пробираться к городскому дому.
За то, что он теперь день и ночь
работал веслом, ему платили только десять копеек в сутки; правда, проезжие давали
на чай и
на водку, но ребята делили весь доход между собой, а татарину ничего не давали и только смеялись над ним. А от нужды голодно, холодно и страшно… Теперь бы, когда всё тело болит и дрожит, пойти в избушку и лечь спать, но там укрыться нечем и холоднее, чем
на берегу; здесь тоже нечем укрыться, но всё же можно хоть костер развесть…
Этой минутой Пизонский не медлил: он быстро рванулся вперед и поплыл вдогонку за беглым питомцем. Но старые члены дяди Котина
работали плохо, и прежде, чем он проплыл половину реки, питомец его уже выбрался
на берег и в мокром бельишке понесся во всю прыть вкруть по Крестовой тропе. Константин Ионыч хотел кричать, хотел удержать дитя ласковым кликом, но в тот самый момент, как он, плывучи, раскрыл свои дрожащие губы, их заткнула какая-то белая, мокрая тряпка.
Среди язычников христианин будет точно так же обеспечен, как и среди христиан. Он
работает на других, следовательно он нужен им, и потому его будут кормить. Собаку, которая нужна, и ту кормят и
берегут; как же не кормить и не
беречь человека, который всем нужен?