Неточные совпадения
— Пойдем, пойдем! — говорит отец, —
пьяные, шалят,
дураки: пойдем, не смотри! — и хочет увести его, но он вырывается из его рук и, не помня себя, бежит к лошадке. Но уж бедной лошадке плохо. Она задыхается, останавливается, опять дергает, чуть не падает.
— Да я… не знаю! — сказал Дронов, втискивая себя в кресло, и заговорил несколько спокойней, вдумчивее: — Может — я не радуюсь, а боюсь. Знаешь, человек я
пьяный и вообще ни к черту не годный, и все-таки — не глуп. Это, брат, очень обидно — не
дурак, а никуда не годен. Да. Так вот, знаешь, вижу я всяких людей, одни делают политику, другие — подлости, воров развелось до того много, что придут немцы, а им грабить нечего! Немцев — не жаль, им так и надо, им в наказание — Наполеонов счастье. А Россию — жалко.
— Я говорю Якову-то: товарищ, отпустил бы солдата, он — разве злой?
Дурак он, а — что убивать-то, дураков-то? Михайло — другое дело, он тут кругом всех знает — и Винокурова, и Лизаветы Константиновны племянника, и Затесовых, — всех! Он ведь покойника Митрия Петровича сын, — помните, чай, лысоватый, во флигере у Распоповых жил, Борисов — фамилия?
Пьяный человек был, а умница, добряк.
Мы уже сказали выше, что Петр Васильич ужасно завидовал дикому счастью Мыльникова и громко роптал по этому поводу. В самом деле, почему богатство «прикачнулось»
дураку, который пустит его по ветру, а не ему, Петру Васильичу?.. Сколько одного страху наберется со своей скупкой хищнического золота, а прибыль вся Ястребову. Тут было о чем подумать… И Петр Васильич все думал и думал… Наконец он придумал, что было нужно сделать. Встретив как-то
пьяного Мыльникова на улице, он остановил его и слащаво заговорил...
Подбодренные смелостью старика, в дверях показались два-три человека с единственным заводским вором Мороком во главе. Они продолжали подталкивать дурачка Терешку, Парасковею-Пятницу и другого
дурака, Марзака, высокого старика с лысою головою. Морок, плечистый мужик с окладистою бородой и темными глазами навыкате, слыл за отчаянную башку и не боялся никого. С ним под руку ворвался в кабак совсем
пьяный Терешка-казак.
— Метил в ворону, а попал в корову, — крикнул во всё горло какой-то
дурак, должно быть
пьяный, и на него, уж конечно, не надо бы обращать внимания. Правда, раздался непочтительный смех.
Думается, что лихой наездник Аполлон, правящий четверкой коней со своей колесницей над фронтоном театра, кричит: «Вот
дураки! Чем зря кружиться, сняли бы с середнего пролета кусок веревки — и вся недолга!» И ругается греческий бог, как
пьяный кучер, потому что он давно омосквичился, а в Москве все кучера пьяницы, а трезвых только два: один вот этот, на Большом театре, а другой на «Трухмальных» воротах у Тверской заставы, да и то потому, что тот не настоящий кучер, а «баба с калачом».
— Нет, того-этого, не сказано. А студентик-то, действительно, был выпивши, трезвый-то кто ж на охрану полезет. А может, и
дурак был, а его за
пьяного приняли, не знаю, того-этого. Всяко бывает.
— Я был бы последний
дурак, — сказал я. — Надо мной издевались, над
пьяным, напоили меня.
Коршунов (принужденно хохочет). Так этакой-то у тебя порядок в доме! Этакие ты моды завел: у тебя
пьяные гостей обижают! Хе, хе, хе. Я, говорит, в Москву поеду, меня здесь не понимают. В Москве-то уж такие
дураки повывелись, там смеются над ними. Зятюшка, зятюшка! Хе, хе, хе! Любезный тестюшка! Нет, шалишь, я даром себя обидеть не позволю. Нет, ты теперь приди-ка ко мне да покланяйся, чтоб я дочь-то твою взял.
— У!
Дурак пьяный! — выдавил из себя вместе с припадком кашля Михаленко.
Толоконников(с прежней усмешкой и вместе с тем совершенно пунктуальным тоном). Вы-с изволите писать, что здания скреплены вместо железных гвоздей деревянными… прекрасно-с! Но надобно было указать, где именно и во скольких местах; а то, может быть, действительно какой-нибудь один
дурак,
пьяный рабочий, поленясь идти за железным гвоздем, и вбил деревянный, — это ничего не значит… (Приподнимает при этом плечи.)
А нынешний норовит угнать коня у
пьяного или сонного, да бога не побоится и с
пьяного еще сапоги стащит, а потом жмется, едет с той лошадью верст за двести и потом торгуется на базаре, торгуется, как жид, пока его урядник не заберет,
дурака.
— Это уж будет надувательство! — сказал он. — Это называется шулерничеством! Пользоваться тем, что у нас,
дураков,
пьяных ослов, взбудоражена кровь!?
Его дочки имеют обыкновение гостям «низкого звания» пришивать к шапкам луковицы, а
пьяным гостям того же звания — писать на спинах мелом крупными буквами: «асел» и «
дурак».
— Сашка! Я давно уже тебя люблю, только стеснялся сказать. Вижу, идешь ты по коридору, даже не смотришь на меня… Господи! — думаю. — За что? Уж я ли к нему… Друг мой дорогой! И с удивлением слушал самого себя. Говорят, — что у трезвого на уме, то у
пьяного на языке; неужели я, правда, так люблю этого длинного
дурака? Как же я этого раньше сам не замечал? А в душе все время было торжествование и радость от того, что мне сказал Шлепянов.