— Ты, мой батюшка, что! — вдруг всплеснув руками, сказала бабушка, теперь только заметившая Райского. — В каком виде! Люди, Егорка! — да как это вы угораздились сойтись? Из какой тьмы кромешной! Посмотри, с тебя течет, лужа на полу! Борюшка! ведь ты уходишь себя! Они домой ехали, а тебя кто толкал из дома? Вот — охота
пуще неволи! Поди, поди переоденься, — да рому к чаю! — Иван Иваныч! — вот и вы пошли бы с ним… Да знакомы ли вы? Внук мой, Борис Павлыч Райский — Иван Иваныч Тушин!..
У него же, напротив, все пахнет каким-то неестественным, расстроенным воображением; все неловко, как он сам, а охота
пуще неволи, и говорит, что наше общество должно гордиться таким поэтом, как он.
«Ох, творец небесный, как я устал! Вот пословица говорится: охота
пуще неволи; ах, как все они мало искусство-то понимают: просто никто ничего не смыслит!» — произнес он сам с собою и, будучи уже более не в состоянии ничего ни думать, ни делать, разделся и бросился в постель.
— Да, нечего сказать, приключения! — заметил Патап Максимыч. — И вот подумаешь — охота
пуще неволи, — лезет же человек на такие страсти… И не боится.
— Прошу извинения, господин цейгмейстер! (Фриц снял униженно шляпу и, по знаку своего повелителя, опять надел ее.) — Привычка
пуще неволи; топи ее в море слов, а все где-нибудь вынырнет. Вот, например, господин Ле… Лио… ох! эту фамилию забываю вечно.
Неточные совпадения
Бедный, доживешь ли ты, когда твои соотечественники, волей или
неволей,
пустят других к себе или повезут своих в другие места?
Случалось, что в телегу впрягали пару медведей, волею и
неволею сажали в нее гостей и
пускали их скакать на волю божию.
— А то не по нраву, что не люблю, коли говорят неправду, — отвечала Грачиха, — не от бога ваши молодые господа померли, про сынка,
пускай уж, не знаем, в Питере дело было, хоть тоже слыхали, что из-за денег все вышло: он думал так, что маменька богата, не пожалеет для него, взял да казенным денежкам глаза и протер, а выкупу за него не сделали. За
неволю с ума спятишь, можо, не своей смертью и помер, а принял что-нибудь, — слыхали тоже и знаем!
Правду говорил удельный голова Алексею: раньше трех ден Патап Максимыч гостей не
пустил. И кум Иван Григорьич с Груней, и Михайло Васильич с Ариной Васильевной, и матушка Манефа с келейницами, и московский посол Василий Борисыч волей-неволей гостили у него три дня и три ночи.
— Нарочно не говорил я, что араратские рассказывают про иерусалимского старца и про христа и царя Максима, — сказал Денисов. — Боялся запугать ее. Ты ведь говорил, что от этих сказаний возникло в ней охлаждение к вере. Если она будет на соборе, тоже ни слова об этом не скажу. А надо, чтоб она была.
Пускай не радеет,
пускай ничего не говорит, оденется во что хочет… Шутка сказать — миллион! Не надо его упускать, надо, чтоб она волей или
неволей осталась у вас.
— Су́против сытости не спорим, а позора на меня не кладите. Как это мне возможно вас отпустить без обеда? Сами недавно у вас угощались, и вдруг без хлеба, без соли вас
пустим! Нельзя. Извольте оставаться; в гостях — что в
неволе; у себя как хочешь, а в гостях как велят. Покорнейше просим.
— Дело доброе, — несколько спокойнее молвила Марья Ивановна. — И вперед не
невольте: хочет — выходи замуж, не хочет,
пускай ее в девицах остается. Сейчас вы от Писания сказали, и я вам тоже скажу от Писания: «Вдаяй браку, деву доброе творит, а не вдаяй лучше творит». Что на это скажете?
— Потише, повторяю вам, потише. Видите ли кровь? я принужден был
пустить вам ее. Теперь вы в моей команде, волей или
неволей, прошу не прогневаться. Спокойны ли вы?