Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Как теленок,
мой батюшка; оттого-то у нас в доме все и избаловано. Вить у него нет того смыслу, чтоб в доме была строгость, чтоб наказать
путем виноватого. Все сама управляюсь, батюшка. С утра до вечера, как за язык повешена, рук не покладываю: то бранюсь, то дерусь; тем и дом держится,
мой батюшка!
Вдруг
мой граф сильно наморщился и, обняв меня, сухо: «Счастливый тебе
путь, — сказал мне, — а я ласкаюсь, что батюшка не захочет со мною расстаться».
Однако там
мой путь уже был начертан!
И я удивлялся, что, несмотря на самое большое напряжение мысли по этому
пути, мне всё-таки не открывается смысл жизни, смысл
моих побуждений и стремлений.
Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на
пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую
мои душевные силы.
Я знаю, мы скоро разлучимся опять и, может быть, навеки: оба пойдем разными
путями до гроба; но воспоминание о ней останется неприкосновенным в душе
моей; я ей это повторял всегда, и она мне верит, хотя говорит противное.
Все к лучшему! это новое страдание, говоря военным слогом, сделало во мне счастливую диверсию. Плакать здорово; и потом, вероятно, если б я не проехался верхом и не был принужден на обратном
пути пройти пятнадцать верст, то и эту ночь сон не сомкнул бы глаз
моих.
Мы тронулись в
путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем
моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Происшествие этого вечера произвело на меня довольно глубокое впечатление и раздражило
мои нервы; не знаю наверное, верю ли я теперь предопределению или нет, но в этот вечер я ему твердо верил: доказательство было разительно, и я, несмотря на то что посмеялся над нашими предками и их услужливой астрологией, попал невольно в их колею; но я остановил себя вовремя на этом опасном
пути и, имея правило ничего не отвергать решительно и ничему не вверяться слепо, отбросил метафизику в сторону и стал смотреть под ноги.
Слезши с лошадей, дамы вошли к княгине; я был взволнован и поскакал в горы развеять мысли, толпившиеся в голове
моей. Росистый вечер дышал упоительной прохладой. Луна подымалась из-за темных вершин. Каждый шаг
моей некованой лошади глухо раздавался в молчании ущелий; у водопада я напоил коня, жадно вдохнул в себя раза два свежий воздух южной ночи и пустился в обратный
путь. Я ехал через слободку. Огни начинали угасать в окнах; часовые на валу крепости и казаки на окрестных пикетах протяжно перекликались…
На возвратном
пути я не возобновлял нашего печального разговора; но на пустые
мои вопросы и шутки она отвечала коротко и рассеянно.
Так, полдень
мой настал, и нужно
Мне в том сознаться, вижу я.
Но так и быть: простимся дружно,
О юность легкая
моя!
Благодарю за наслажденья,
За грусть, за милые мученья,
За шум, за бури, за пиры,
За все, за все твои дары;
Благодарю тебя. Тобою,
Среди тревог и в тишине,
Я насладился… и вполне;
Довольно! С ясною душою
Пускаюсь ныне в новый
путьОт жизни прошлой отдохнуть.
Но здесь с победою поздравим
Татьяну милую
моюИ в сторону свой
путь направим,
Чтоб не забыть, о ком пою…
Да кстати, здесь о том два слова:
Пою приятеля младого
И множество его причуд.
Благослови
мой долгий труд,
О ты, эпическая муза!
И, верный посох мне вручив,
Не дай блуждать мне вкось и вкрив.
Довольно. С плеч долой обуза!
Я классицизму отдал честь:
Хоть поздно, а вступленье есть.
Она ушла. Стоит Евгений,
Как будто громом поражен.
В какую бурю ощущений
Теперь он сердцем погружен!
Но шпор незапный звон раздался,
И муж Татьянин показался,
И здесь героя
моего,
В минуту, злую для него,
Читатель, мы теперь оставим,
Надолго… навсегда. За ним
Довольно мы
путем одним
Бродили по свету. Поздравим
Друг друга с берегом. Ура!
Давно б (не правда ли?) пора!
—
«Счастливый
путь, сосед
мой дорогой!»
Кукушка говорит: «а свой ты нрав и зубы
Здесь кинешь, иль возьмёшь с собой?» —
«Уж кинуть, вздор какой!» —
«Так вспомни же меня, что быть тебе без шубы».
«
Путь добрый вам», Пчела на это отвечала:
«А мне
И на
моей приятно стороне.
— Слушай, — продолжал я, видя его доброе расположение. — Как тебя назвать не знаю, да и знать не хочу… Но бог видит, что жизнию
моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал. Только не требуй того, что противно чести
моей и христианской совести. Ты
мой благодетель. Доверши как начал: отпусти меня с бедною сиротою, куда нам бог
путь укажет. А мы, где бы ты ни был и что бы с тобою ни случилось, каждый день будем бога молить о спасении грешной твоей души…
«Почему необходимо, чтоб этот и раньше неприятный, а теперь подозрительный человек снова встал на
моем пути?»
Я же вот отлично понимаю, что
мой путь через двадцать лет должен кончиться в кассационном департаменте сената, это — самое меньшее, чего я в силах достичь.
— Ты хотел бы этим
путем искать счастья, на счет
моего спокойствия, потери уважения?
«Нимфа
моя не хочет избрать меня сатиром, — заключил он со вздохом, — следовательно, нет надежды и на метаморфозу в мужа и жену, на счастье, на долгий
путь! А с красотой ее я справлюсь: мне она все равно, что ничего…»
— Да, — сказала она покорно, — да, вы правы, я верю… Но я там допрашивалась искры, чтоб осветить
мой путь, — и не допросилась. Что мне делать? — я не знаю…
У крыльца ждал его лихач-рысак. Мы сели; но даже и во весь
путь он все-таки не мог прийти в себя от какой-то ярости на этих молодых людей и успокоиться. Я дивился, что это так серьезно, и тому еще, что они так к Ламберту непочтительны, а он чуть ли даже не трусит перед ними. Мне, по въевшемуся в меня старому впечатлению с детства, все казалось, что все должны бояться Ламберта, так что, несмотря на всю
мою независимость, я, наверно, в ту минуту и сам трусил Ламберта.
В том-то и «идея»
моя, в том-то и сила ее, что деньги — это единственный
путь, который приводит на первое место даже ничтожество.
Мне деньги были нужны ужасно, и хоть это был и не
мой путь, не
моя идея, но так или этак, а я тогда все-таки решил попробовать, в виде опыта, и этим
путем.
Но эта новая жизнь, этот новый, открывшийся передо мною
путь и есть
моя же «идея», та самая, что и прежде, но уже совершенно в ином виде, так что ее уже и узнать нельзя.
Путь, как известно из прежнего, тут не длинный. Я извозчика не взял, а пробежал всю дорогу не останавливаясь. В уме
моем было смутно и даже тоже почти что-то восторженное. Я понимал, что совершилось нечто радикальное. Опьянение же совершенно исчезло во мне, до последней капли, а вместе с ним и все неблагородные мысли, когда я позвонил к Татьяне Павловне.
— И только обманули меня тогда и еще пуще замутили чистый источник в душе
моей! Да, я — жалкий подросток и сам не знаю поминутно, что зло, что добро. Покажи вы мне тогда хоть капельку дороги, и я бы догадался и тотчас вскочил на правый
путь. Но вы только меня тогда разозлили.
И вдруг неожиданно суждено было воскресить мечты, расшевелить воспоминания, вспомнить давно забытых мною кругосветных героев. Вдруг и я вслед за ними иду вокруг света! Я радостно содрогнулся при мысли: я буду в Китае, в Индии, переплыву океаны, ступлю ногою на те острова, где гуляет в первобытной простоте дикарь, посмотрю на эти чудеса — и жизнь
моя не будет праздным отражением мелких, надоевших явлений. Я обновился; все мечты и надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорей в
путь!
Но довольно похищать из
моей памятной дорожной книжки о виденном на
пути с моря до Якутска: при свидании мне нечего будет вам показать. Воротимся в самый Якутск.
Вот Фанарин, я не знаю его лично, да и по
моему общественному положению наши
пути не сходятся, но он положительно дурной человек, вместе с тем позволяет себе говорить на суде такие вещи, такие вещи…
Творческий национальный
путь и есть
путь к всечеловечеству, есть раскрытие всечеловечества в
моей национальности, как она раскрывается во всякой национальности.
И потом, проходя жизнь
мою, убедился я постепенно, что был этот брат
мой в судьбе
моей как бы указанием и предназначением свыше, ибо не явись он в жизни
моей, не будь его вовсе, и никогда-то, может быть, я так мыслю, не принял бы я иноческого сана и не вступил на драгоценный
путь сей.
Над послушанием, постом и молитвой даже смеются, а между тем лишь в них заключается
путь к настоящей, истинной уже свободе: отсекаю от себя потребности лишние и ненужные, самолюбивую и гордую волю
мою смиряю и бичую послушанием, и достигаю тем, с помощию Божьей, свободы духа, а с нею и веселья духовного!
Ты Сафо, я Фаон, об этом я не спорю,
Но, к
моему ты горю,
Пути не знаешь к морю.
Нам не повезло. Мы приехали во Владивосток два дня спустя после ухода «Эльдорадо». Меня выручили П.Г. Тигерстедт и А.Н. Пель, предложив отправиться с ними на миноносцах. Они должны были идти к Шантарским островам и по
пути обещали доставить меня и
моих спутников в залив Джигит [Отряд состоял из 5 миноносцев: «Грозный», «Гремящий», «Стерегущий», «Бесшумный» и «Бойкий».].
На обратном
пути я занялся охотой на рябчиков и подошел к биваку с другой стороны. Дым от костра, смешанный с паром, густыми клубами валил из палатки. Та м шевелились люди, вероятно, их разбудили
мои выстрелы.
На возвратном
пути от моря к фанзам
моя собака выгнала каких-то 4 птиц.
Мой путь приближался к концу. Из Сигоу мы поехали на лошадях, пришедших вместе с А.И. Мерзляковым. Всего саней было трое.
По
моим расчетам, у нас должно было хватить продовольствия на две трети
пути. Поэтому я условился с А. И. Мерзляковым, что он командирует удэгейца Сале с двумя стрелками к скале Ван-Син-лаза, где они должны будут положить продовольствие на видном месте. На следующий день, 5 октября, в 2 часа дня с тяжелыми котомками мы выступили в дорогу.
На другой день мы выступили рано.
Путь предстоял длинный, и хотелось поскорее добраться до реки Сан-хобе, откуда, собственно, и должны были начаться
мои работы. П.П. Бордаков взял ружье и пошел стороной, я с Дерсу по обыкновению отправился вперед, а А.И. Мерзляков с мулами остался сзади.
Мои спутники знали, что если нет проливного дождя, то назначенное выступление обыкновенно не отменяется. Только что-нибудь особенное могло задержать нас на биваке. В 8 часов утра, расплатившись с китайцами, мы выступили в
путь по уже знакомой нам тропе, проложенной местными жителями по долине реки Дунгоу к бухте Терней.
Несмотря на пройденный длинный
путь,
моя собака все время бегала по кустам, выискивая птиц.
Дня за два до
моего отхода Чжан Бао пришел ко мне проститься. Неотложные дела требовали его личного присутствия на реке Такеме. Он распорядился назначить 2 китайцев, которые должны были проводить меня до Сихотэ-Алиня, возвратиться обратно другой дорогой и сообщить ему о том, что они в
пути увидят.
Нам закрыты обычаем
пути независимой деятельности, которые не закрыты законом. Но из этих
путей, закрытых только обычаем, я могу вступить на какой хочу, если только решусь выдержать первое противоречие обычая. Один из них слишком много ближе других для меня.
Мой муж медик. Он отдает мне все время, которое у него свободно. С таким мужем мне легко попытаться, не могу ли я сделаться медиком.
Поднимайтесь из вашей трущобы, друзья
мои, поднимайтесь, это не так трудно, выходите на вольный белый свет, славно жить на нем, и
путь легок и заманчив, попробуйте: развитие, развитие.
Я ходил около его дома, назначая, где вспыхнуть пожару, откуда войти в его спальню, как пресечь ему все
пути к бегству, в ту минуту вы прошли мимо меня, как небесное видение, и сердце
мое смирилось.
Желая исчерпать все мирные
пути, он хотел съездить к
моему отцу, которого едва знал, и серьезно с ним поговорить.
Весть о
моем переводе во Владимир пришла перед Рождеством — я скоро собрался и пустился в
путь.
К этому предмету я возвращусь впоследствии, а теперь познакомлю читателя с первыми шагами
моими на жизненном
пути и той обстановкой, которая делала из нашего дома нечто типичное.