Неточные совпадения
И тут настала каторга
Корёжскому крестьянину —
До нитки разорил!
А драл… как сам Шалашников!
Да тот был прост; накинется
Со всей воинской силою,
Подумаешь: убьет!
А
деньги сунь, отвалится,
Ни дать ни взять раздувшийся
В собачьем ухе клещ.
У немца — хватка мертвая:
Пока не
пустит по миру,
Не отойдя сосет!
Она поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала план действий. Она приедет рано утром, в 8 часов, когда Алексей Александрович еще, верно, не вставал. Она будет иметь в руках
деньги, которые даст швейцару и лакею, с тем чтоб они
пустили ее, и, не поднимая вуаля, скажет, что она от крестного отца Сережи приехала поздравить и что ей поручено поставить игрушки у кровати сына. Она не приготовила только тех слов, которые она скажет сыну. Сколько она ни думала об этом, она ничего не могла придумать.
— Давайте сюда. Ну, Родя, подымайся. Я тебя попридержу; подмахни-ка ему Раскольникова, бери перо, потому, брат,
деньги нам теперь
пуще патоки.
Кудряш. Кто же ему угодит, коли у него вся жизнь основана на ругательстве? А уж
пуще всего из-за
денег; ни одного расчета без брани не обходится. Другой рад от своего отступиться, только бы он унялся. А беда, как его поутру кто-нибудь рассердит! Целый день ко всем придирается.
Бальзаминов. Еще бы! На что мне теперь ум? A давеча, маменька, обидно было, как денег-то нет, да и ума-то нет, говорят, А теперь
пускай говорят, что дурак: мне все одно.
— Это, например, мошенник какой-нибудь выдумает делать несгораемые домы и возьмется город построить: нужны
деньги, он и
пустит в продажу бумажки, положим, по пятьсот рублей, а толпа олухов и покупает, да и перепродает друг другу.
— Ну, ветреность, легкомыслие, кокетство еще не важные преступления, — сказал Райский, — а вот про вас тоже весь город знает, что вы взятками награбили кучу
денег да обобрали и заперли в сумасшедший дом родную племянницу, — однако же и бабушка, и я
пустили вас, а ведь это важнее кокетства! Вот за это пожурите нас!
— Когда-нибудь… мы проведем лето в деревне, cousin, — сказала она живее обыкновенного, — приезжайте туда, и… и мы не велим
пускать ребятишек ползать с собаками — это прежде всего. Потом попросим Ивана Петровича не посылать… этих баб работать… Наконец, я не буду брать своих карманных
денег…
Хотя она была не скупа, но обращалась с
деньгами с бережливостью; перед издержкой задумывалась, была беспокойна, даже сердита немного; но, выдав раз
деньги, тотчас же забывала о них, и даже не любила записывать; а если записывала, так только для того, по ее словам, чтоб потом не забыть, куда
деньги дела, и не испугаться.
Пуще всего она не любила платить вдруг много, большие куши.
Нехлюдова однако всё-таки
пустили, потому что он дал
денег конвойному унтер-офицеру.
— Вы ведь, верно, виделись с политическими, давали
деньги, и вас
пускали? — сказал он улыбаясь.
Дело было в том, что мужики, как это говорил приказчик, нарочно
пускали своих телят и даже коров на барский луг. И вот две коровы из дворов этих баб были пойманы в лугу и загнаны. Приказчик требовал с баб по 30 копеек с коровы или два дня отработки. Бабы же утверждали, во-первых, что коровы их только зашли, во-вторых, что
денег у них нет, и, в-третьих, хотя бы и за обещание отработки, требовали немедленного возвращения коров, стоявших с утра на варке без корма и жалобно мычавших.
— Да, вы можете надеяться… — сухо ответил Ляховский. — Может быть, вы надеялись на кое-что другое, но богу было угодно поднять меня на ноги… Да! Может быть, кто-нибудь ждал моей смерти, чтобы завладеть моими
деньгами, моими имениями… Ну, сознайтесь, Альфонс Богданыч, у вас ведь не дрогнула бы рука обобрать меня? О, по лицу вижу, что не дрогнула бы… Вы бы стащили с меня саван… Я это чувствую!.. Вы бы
пустили по миру и пани Марину и Зосю… О-о!.. Прошу вас, не отпирайтесь: совершенно напрасно… Да!
— Не может того быть. Умны вы очень-с.
Деньги любите, это я знаю-с, почет тоже любите, потому что очень горды, прелесть женскую чрезмерно любите, а
пуще всего в покойном довольстве жить и чтобы никому не кланяться — это
пуще всего-с. Не захотите вы жизнь навеки испортить, такой стыд на суде приняв. Вы как Федор Павлович, наиболее-с, изо всех детей наиболее на него похожи вышли, с одною с ними душой-с.
— Не надо мне их вовсе-с, — дрожащим голосом проговорил Смердяков, махнув рукой. — Была такая прежняя мысль-с, что с такими
деньгами жизнь начну, в Москве али
пуще того за границей, такая мечта была-с, а
пуще все потому, что «все позволено». Это вы вправду меня учили-с, ибо много вы мне тогда этого говорили: ибо коли Бога бесконечного нет, то и нет никакой добродетели, да и не надобно ее тогда вовсе. Это вы вправду. Так я и рассудил.
— Ну, войди. Войди, посмотри, как мать-старуха хлопочет. Вон сколько
денег Максимушка (бурмистр из ближней вотчины) матери привез. А мы их в ящик уложим, а потом вместе с другими в дело
пустим. Посиди, дружок, посмотри, поучись. Только сиди смирно, не мешай.
— Ладно, думай, а я за тебя передумаю… Ишь думальщик выискался… «Подумать надо»! Ты прежде узнай, что господа об тебе думают, а потом уж и сам думай. Ступай к барину, снеси
деньги.
Пускай старосте церковному отдаст.
Он выпрашивает у хозяина
денег на оброк, и на первый раз полностью относит их Стрелкову (доверенный матушки, см. XIV главу):
пускай, дескать, барыня знает, каков таков есть Сережка-портной!
— Зря всё это настроил ты! Зря, брат. Дом-от я ведь скоро продам. К осени, наверное, продам.
Деньги нужны, матери в приданое. Так-то.
Пускай хоть она хорошо живет, господь с ней…
Понятие о богатстве какого-нибудь самодура довольно скоро срастается с понятием о его личности потому, вероятно, что все-таки он сам своими
деньгами распоряжается и
пускает их в ход.
— Господа! Да я потому-то и решил, что несчастный господин Бурдовский должен быть человек простой, беззащитный, человек, легко подчиняющийся мошенникам, стало быть, тем
пуще я обязан был помочь ему, как «сыну Павлищева», — во-первых, противодействием господину Чебарову, во-вторых, моею преданностью и дружбой, чтоб его руководить, а в-третьих, назначил выдать ему десять тысяч рублей, то есть всё, что, по расчету моему, мог истратить на меня Павлищев
деньгами…
Тут бы ему отдохнуть и упрочить, не спеша, свое благосостояние; он на это и рассчитывал, да немножко неосторожно повел дело: он придумал было новое средство
пустить в оборот казенные
деньги, — средство оказалось отличное, но он не вовремя поскупился: на него донесли; вышла более чем неприятная, вышла скверная история.
Баушка Лукерья не хотела его
пускать из страха перед Родионом Потапычем, но Петр Васильич, жадный до
денег, так взъелся на мать, что старуха не устояла.
Мыльников для
пущей важности везде ездил вместе с палачом Никитушкой, который состоял при нем в качестве адъютанта. Это производило еще бо́льшую сенсацию, так как маршрут состоял всего из двух пунктов: от кабака Фролки доехать до кабака Ермошки и обратно. Впрочем, нужно отдать справедливость Мыльникову: он с первыми
деньгами заехал домой и выдал жене целых три рубля. Это были первые
деньги, которые получила в свои руки несчастная Татьяна во все время замужества, так что она даже заплакала.
Про черный день у Петра Елисеича было накоплено тысяч двенадцать, но они давали ему очень немного. Он не умел купить выгодных бумаг, а чтобы продать свои бумаги и купить новые — пришлось бы потерять очень много на комиссионных расходах и на разнице курса. Предложение Груздева пришлось ему по душе. Он доверялся ему вполне. Если что его и смущало, так это груздевские кабаки. Но ведь можно уговориться, чтобы он его
деньги пустил в оборот по другим операциям, как та же хлебная торговля.
Андреевич в больнице под надзором; сначала
пускали ходить, но он всякий день покупал мильон товаров и не платил
денег. Должны были поставить сторожа… Первое слово Якова Максимовича в Удинске было, что мы его обокрали и разорили. Кажется, невозвратно потерян…
— Смешно, — сказала, вставая, Лиза. — Розанова принимать опасно; Райнера опасно
пустить жить, а принимать можно; людей, которые живут у Райнера, тоже нельзя
пустить жить с нами, тогда как на них рассчитывали при устройстве этого жилья, а какого-то Грабилина, у которого, только
деньги заняли, надо
пускать, чтобы комнаты не гуляли! Какое же это социальное общежительство!
— О! Я не сомневаюсь в этом.
Пускай уходит.
Пускай только заплатит
деньги.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие
деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не
пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и
денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из
денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Тетка стала требовать ее у него; он не
пускает — пишет: «Какие хотите
деньги возьмите, только оставьте ее у меня».
— Что жалеть-то! Вони да грязи мало, что ли, было? После постоялого-то у меня тут другой домок, чистый, был, да и в том тесно стало. Скоро пять лет будет, как вот эти палаты выстроил. Жить надо так, чтобы и светло, и тепло, и во всем чтоб приволье было. При
деньгах да не пожить? за это и люди осудят! Ну, а теперь побеседуемте, сударь, закусимте; я уж вас от себя не
пущу! Сказывай, сударь, зачем приехал? нужды нет ли какой?
Сердце у него радовалось. И когда всё-таки взяли его, он на суде смеялся и хвалился, что
деньги у толстопузого дурно лежали, он и счета им не знал, а я их в ход
пустил, ими добрым людям помогал.
Лесок какой есть, и в тот не
пускают, вот эконькой щепочки не дадут; да намеднись еще спрашивают, нельзя ли, мол, и за воду-то
деньги брать!..
Уж чего, кажется,
деньги по повестке получить — а и тут, сударь, измаешься, ждамши в передней; не
пускают дальше, да и все тут.
Брали мы, правда, что брали — кто богу не грешен, царю не виноват? да ведь и то сказать, лучше, что ли, денег-то не брать, да и дела не делать? как возьмешь, оно и работать как-то сподручнее, поощрительнее. А нынче, посмотрю я, всё разговором занимаются, и всё больше насчет этого бескорыстия, а дела не видно, и мужичок — не слыхать, чтоб поправлялся, а кряхтит да охает
пуще прежнего.
— Ну, черт с вами! Вот сын у меня растет; может быть, он хозяйничать захочет. Дам ему тогда
денег на обзаведение, и
пускай он хлопочет. Только вот лес
пуще всего береги, старик! Ежели еще раз порубку замечу — спуску не дам!
— Ужасен! — продолжал князь. — Он начинает эту бедную женщину всюду преследовать, так что муж не велел, наконец,
пускать его к себе в дом; он затевает еще больший скандал: вызывает его на дуэль; тот, разумеется, отказывается; он ходит по городу с кинжалом и хочет его убить, так что муж этот принужден был жаловаться губернатору — и нашего несчастного любовника, без копейки
денег, в одном пальто, в тридцать градусов мороза, высылают с жандармом из города…
— Все равно.
Пускай пишет. Уж ежели я сказал, чтоб писал, так, стало быть,
денег не жалею!
С квартиры выгнали, в другую не
пускают:
Все говорят, что малый я пустой,
Срок паспорта прошел, в полицию таскают.
Отсрочки не дают без
денег никакой…
Теперь сижу один я на бульваре
И думаю, где мне ночлег сыскать.
Одной копейки нет в моем кармане,
Пришлось последнее продать…
— В Петербург вас, конечно, не
пустят, хотя б я вам и дал
денег на поездку… а впрочем, к Марье Тимофеевне пора, — и он встал со стула.
— За то, что-с, как рассказывал мне квартальный, у них дело происходило так: князь проигрался оченно сильно, они ему и говорят: «Заплати
деньги!» — «
Денег, говорит, у меня нет!» — «Как, говорит, нет?» — Хозяин уж это, значит, вступился и, сцапав гостя за шиворот, стал его душить… Почесть что насмерть! Тот однакоче от него выцарапался да и закричал: «Вы мошенники, вы меня обыграли наверняка!». Тогда вот уж этот-то барин — как его? Лябьев, что ли? — и
пустил в него подсвечником.
Как сейчас помню: у меня оставалось в руках только пятьсот рублей ассигнациями. Я вспомнил об отце и поехал в Волхов на ярмарку затем, чтоб
пустить мой капитал в оборот. Но, увы! долговременное нахождение под следствием и судом уже подточило мое существование! Мой ум не выказывал изобретательности, а робкое сердце парализировало проворство рук.
Деньги мои исчезли, а сам я приведен был моими партнерами в такое состояние, что целых полгода должен был пролежать в городской больнице…
—
Пускай едет. Для пользы науки нам чужих
денег не жалко. Нет ли еще каких нужд? Проси!
Петров наивно сказал мне, когда мы только еще собирались в театр, что меня
пустят вперед и потому еще, что я дам больше
денег.
Но если меня
пустили вперед отчасти и за
деньги, в предположении, что я дам больше других, то опять-таки сколько было в этом чувства собственного достоинства!
— Скажи ему, что я не хочу с ним говорить.
Пускай даст
деньги.
Не может человек нашего времени, исповедуй он или не исповедуй божественности Христа, не знать, что участвовать в качестве ли царя, министра, губернатора, или урядника в том, чтобы продать у бедной семьи последнюю корову на подати для того, чтобы отдать эти
деньги на пушки или на жалованье и пансионы роскошествующим, праздным и вредным чиновникам; или участвовать в том, чтобы посадить в тюрьму кормильца семьи за то, что мы сами развратили его, и
пустить семью его по миру; или участвовать в грабежах и убийствах войн; или во внушении вместо Христова закона диких идолопоклоннических суеверий; или загнать забежавшую на свою землю корову человека, у которого нет земли; или с человека, работающего на фабрике, вычесть за нечаянно испорченный предмет; или содрать вдвое за предмет с бедного только потому, что он в крайней нужде; не может не знать ни один человек нашего времени, что все эти дела — скверные, постыдные и что делать их не надо.
— Эх, Архипушка!
деньги — голуби: прилетят и опять улетят!
Пусти, ради небесного создателя, — молил Васильев тонким, дребезжащим голосом, высунув из кузова голову.
Заказ был послан, имя Герда открыто, статуя перевезена из Флоренции в Гель-Гью, при отчаянном противодействии Парана, который, узнав, что память его позора увековечена его же приемным сыном,
пустил в ход
деньги, печать и шантаж, но ему не удалось добиться замены этого памятника другим.
— Ты здесь погулял, ну, слава Богу! Как молодому человеку не веселиться? Ну, и Бог счастье дал. Это хорошо. А там — то уж смотри, сынок, не того…
Пуще всего начальника ублажай, нельзя! А я и вина продам,
денег припасу коня купить и девку высватаю.