Неточные совпадения
Слушая разговор брата с
профессором, он замечал, что они связывали научные вопросы с задушевными, несколько раз почти подходили к этим вопросам, но каждый раз, как только они подходили близко к самому главному, как ему казалось, они тотчас же поспешно отдалялись и опять углублялись в область тонких подразделений, оговорок, цитат, намеков, ссылок на авторитеты, и он с трудом
понимал, о чем речь.
Профессор с досадой и как будто умственною болью от перерыва оглянулся на странного вопрошателя, похожего более на бурлака, чем на философа, и перенес глаза на Сергея Ивановича, как бы спрашивая: что ж тут говорить? Но Сергей Иванович, который далеко не с тем усилием и односторонностью говорил, как
профессор, и у которого в голове оставался простор для того, чтоб и отвечать
профессору и вместе
понимать ту простую и естественную точку зрения, с которой был сделан вопрос, улыбнулся и сказал...
—
Профессор Захарьин в Ливадии, во дворце, орал и топал ногами на придворных за то, что они поместили больного царя в плохую комнату, — вот это я
понимаю! Вот это власть ума и знания…
—
Понимаете? — спрашивала она, сопровождая каждое слово шлепающим ударом кулака по мягкой ладони. — У него — своя дорога. Он будет ученым, да!
Профессором.
И где было
понять ему, что с ней совершилось то, что совершается с мужчиной в двадцать пять лет при помощи двадцати пяти
профессоров, библиотек, после шатанья по свету, иногда даже с помощью некоторой утраты нравственного аромата души, свежести мысли и волос, то есть что она вступила в сферу сознания. Вступление это обошлось ей так дешево и легко.
Один он, даже с помощью
профессоров, не сладил бы с классиками: в русском переводе их не было, в деревне у бабушки, в отцовской библиотеке, хотя и были некоторые во французском переводе, но тогда еще он, без руководства, не
понимал значения и обегал их. Они казались ему строги и сухи.
Студенты и
профессора жали мне руки и благодарили, Уваров водил представлять князю Голицыну — он сказал что-то одними гласными, так, что я не
понял.
Под философским призванием я
понимал совсем не то, что я специализируюсь на какой-то дисциплине знания, напишу диссертацию, стану
профессором.
— Помилуйте, я ваш вопрос очень ценю и
понимаю. Никакого состояния покамест я не имею и никаких занятий, тоже покамест, а надо бы-с. А деньги теперь у меня были чужие, мне дал Шнейдер, мой
профессор, у которого я лечился и учился в Швейцарии, на дорогу, и дал ровно вплоть, так что теперь, например, у меня всего денег несколько копеек осталось. Дело у меня, правда, есть одно, и я нуждаюсь в совете, но…
Отставной
профессор,
понимаешь ли, старый сухарь, ученая вобла…
Бронский восхищенно улыбнулся, давая
понять, что он
понял шутку дорогого
профессора. «Шутка — мало!» — черкнул он в блокноте.
— Панкрат, — сказал
профессор, глядя на него поверх очков, — извини, что я тебя разбудил. Вот что, друг, в мой кабинет завтра утром не ходить. Я там работу оставил, которую сдвигать нельзя.
Понял?
Начал гость издалека, именно попросил разрешения закурить сигару, вследствие чего Персиков с большою неохотой пригласил его сесть. Далее гость произнес длинные извинения по поводу того, что он пришел поздно: «Но… господина
профессора невозможно днем никак
пойма… хи-хи… пардон… застать» (гость, смеясь, всхлипывал, как гиена).
Теперь уже всякий гимназист, всякий кадет, семинарист
понимают многие вещи, бывшие тогда доступными только лучшим из
профессоров; а они и теперь говорят об этих вещах с важностью и с азартом, как о предметах высшего философского разумения.
Профессор (строго). Вы говорите, Анна Павловна, что эта девушка, может быть, и эта милая барышня что-то делали; но свет, который мы все видели, а в первом случае понижение, а во втором — повышение температуры, а волнение и вибрирование Гросмана, — что же, это тоже делала эта девушка? А это факты, факты, Анна Павловна! Нет, Анна Павловна, есть вещи, которые надо исследовать и вполне
понимать, чтобы говорить о них, — вещи слишком серьезные, слишком серьезные…
Хотя я свободно читал и
понимал французские книги даже отвлеченного содержания, но разговорный язык и вообще изустная речь
профессора сначала затрудняли меня; скоро, однако, я привык к ним и с жадностью слушал лекции Фукса.
Наша врачебная наука в теперешнем ее состоянии очень совершенна; мы многого не знаем и не
понимаем, во многом принуждены блуждать ощупью. А дело приходится иметь со здоровьем и жизнью человека… Уж на последних курсах университета мне понемногу стало выясняться, на какой тяжелый, скользкий и опасный путь обрекает нас несовершенство нашей науки. Однажды наш профессор-гинеколог пришел в аудиторию хмурый и расстроенный.
— Воротись и скажи инспектору:
профессор Федор Соколов пьян и не может прийти на экзамен.
Понял? Так и скажи.
Лелька шла и в душе хохотала. Ей представилось: вдруг бы кто-нибудь из бывших ее
профессоров увидел эту сценку. «Увеселительная прогулка после вечера смычки». Хха-ха! Ничего бы не
понял бедный
профессор, как можно было променять тишину и прохладу лаборатории на возможность попадать в такую компанию, как сейчас. Стало ей жаль бедного
профессора за его оторванность от жизни, среди мошек, блошек и морских свинок.
Прежде, бывало, смотришь на
профессора и думаешь: вот человек, который не выдаст, за которым как за каменной стеной — и не убьет, и не украдет, и не оскорбит, потому что все
понимает.