Неточные совпадения
«Семейные бани И. И. Домогайлова сообщают, что в дворянском отделении устроен для мужчин душ
профессора Шарко, а для дам ароматические ванны», — читал он, когда в дверь постучали и на его крик: «
Войдите!»
вошел курчавый ученик Маракуева — Дунаев. Он никогда не бывал у Клима, и Самгин встретил его удивленно, поправляя очки. Дунаев, как всегда, улыбался, мелкие колечки густейшей бороды его шевелились, а нос как-то странно углубился в усы, и шагал Дунаев так, точно он ожидал, что может провалиться сквозь пол.
Настоящий Гегель был тот скромный
профессор в Иене, друг Гельдерлина, который спас под полой свою «Феноменологию», когда Наполеон
входил в город; тогда его философия не вела ни к индийскому квиетизму, ни к оправданию существующих гражданских форм, ни к прусскому христианству; тогда он не читал своих лекций о философии религии, а писал гениальные вещи, вроде статьи «О палаче и о смертной казни», напечатанной в Розенкранцевой биографии.
Покойный
профессор, как видно из его рапорта, находил неудобным «ограничивать размер пищи, уже столько лет выдаваемой ссыльнокаторжным, не
входя в ближайшее изучение тех условий работы и содержания, в которые эти арестанты поставлены, так как едва ли можно составить здесь точное понятие о качествах того мяса и хлеба, которые на месте выдаются»; тем не менее все-таки он находил возможным ограничение в году употребления дорогих мясных порций и предложил три табели: две скоромных и одну постную.
Когда
вошел профессор и все, зашевелившись, замолкли, я помню, что я и на
профессора распространил свой сатирический взгляд, и меня поразило то, что
профессор начал лекцию вводной фразой, в которой, по моему мнению, не было никакого толка.
Я любил этот шум, говор, хохотню по аудиториям; любил во время лекции, сидя на задней лавке, при равномерном звуке голоса
профессора мечтать о чем-нибудь и наблюдать товарищей; любил иногда с кем-нибудь сбегать к Матерну выпить водки и закусить и, зная, что за это могут распечь, после
профессора, робко скрипнув дверью,
войти в аудиторию; любил участвовать в проделке, когда курс на курс с хохотом толпился в коридоре.
Старик отодвинулся от меня, и даже губы его, полные и немного смешные, тревожно вытянулись. В это время на площадке лестницы появилась лысая голова и полное, упитанное лицо
профессора Бел_и_чки. Субинспектор побежал ему навстречу и стал что-то тихо и очень дипломатически объяснять… Чех даже не остановился, чтобы его выслушать, а продолжал идти все тем же ровным, почти размеренным шагом, пока субинспектор не забежал вперед, загородив ему дорогу. Я усмехнулся и
вошел в аудиторию.
Когда я
вошел в музей
профессора, Изборского окружала кучка студентов. Изборский был высок, и его глаза то и дело сверкали над головами молодежи. Рядом с ним стоял Крестовоздвиженский, и они о чем-то спорили. Студент нападал.
Профессор защищался. Студенты, по крайней мере те, кто вмешивался изредка в спор, были на стороне Крестовоздвиженского. Я не сразу вслушался, что говорил Крестовоздвиженский, и стал рассматривать таблицы, в ожидании предстоявшей лекции.
Третий гость повел себя особенно, он не
вошел в кабинет
профессора, а остался в полутемной передней.
16 апреля 1928 года, вечером,
профессор зоологии IV Государственного университета и директор зооинститута в Москве Персиков
вошел в свой кабинет, помещающийся в зооинституте, что на улице Герцена.
Профессор зажег верхний матовый шар и огляделся.
Не могу в настоящую минуту припомнить, каким образом я в первый раз
вошел в гостиную
профессора истории словесности Шевырева.
Тишина, вздохи. Потом слышпы топот шагов, шум голосов, двери растворяются настежь, и стремительно вваливаются: Гросман с завязанными глазами, держащий за руку Сахатова,
профессор и доктор, толстая барыня и Леонид Федорович, Бетси и Петрищев, Василий Леонидыч и Марья Константиновна, барыня и баронесса, Федор Иваны и и Таня. Три мужика, кухарка и старый повар (невидим). Мужики вскакивают. Гросман
входит быстрыми шагами, потом останавливается.
Семен и Таня.
Входят Гросман,
профессор, Леонид Федорович, толстая барыня, доктор, Сахатов, барыня. Семен стоит у дверей.
Бывало, только восемь бьет часов,
По мостовой валит народ ученый.
Кто ночь провел с лампадой средь трудов,
Кто в грязной луже, Вакхом упоенный;
Но все равно задумчивы, без слов
Текут… Пришли, шумят…
Профессор длинный
Напрасно
входит, кланяется чинно, —
Он книгу взял, раскрыл, прочел… шумят;
Уходит, — втрое хуже. Сущий ад!..
По сердцу Сашке жизнь была такая,
И этот ад считал он лучше рая.
Нет, наши благородные юноши обыкновенно получают свои возвышенные стремления довольно просто и без больших хлопот: они учатся в университете и наслушиваются прекрасных
профессоров, или в гимназии еще попадают на молодого, пылкого учителя, или
входят в кружок прекрасных молодых людей, одушевленных благороднейшими стремлениями, свято чтущих Грановского и восхищающихся Мочаловым, или, наконец, читают хорошие книжки, то есть «Отечественные записки» сороковых годов.
Нам долго пришлось дожидаться; прием был громадный. Наконец мы
вошли в кабинет.
Профессор с веселым, равнодушным лицом стал расспрашивать сестру; на каждый ее ответ он кивал головой и говорил: «Прекрасно!» Потом сел писать рецепт.
И ещё можно было бы сказать, что нет человека вообще, а есть инженер, врач, адвокат, чиновник,
профессор, писатель и т. д., т. е. в конкретного человека
входят признаки профессионального призвания человека.
Вошел профессор с письмом.
Профессор поморщился и пошел обратно к себе в кабинет.
Вошел с террасы Дмитрий.
Вошел профессор с женой, — знаменитый академик Дмитревский, плотный и высокий, с огромной головой.
После"Званых блинов"я набросал только несколько картинок из жизни казанских студентов (которые
вошли впоследствии в казанскую треть романа"В путь-дорогу") и даже читал их у Дондуковых в первый их приезд в присутствии
профессора Розберга, который был очень огорчен низменным уровнем нравов моих бывших казанских товарищей и вспоминал свое время в Москве, когда все они более или менее настраивали себя на идеи, чувства, вкусы и замашки идеалистов.
Филологи-классики,
профессора восточных языков — все это
входило в область каких-то более или менее „ископаемых“.
Входит портной, приносит
профессору новосшитый, заказанный им фрак.
Они не заметили, занятые чтением письма, как
вошел профессор и прозектор.