Неточные совпадения
За обедом я взял на минуту веер из рук Кавадзи посмотреть:
простой, пальмового
дерева, обтянутый бумажкой.
Тут видели мы кузницу, еще пилили
дерево, красили
простую материю, продавали зелень, табак да разные сласти.
Корвет перетянулся, потом транспорт, а там и мы, но без помощи японцев, а сами, на парусах. Теперь ближе к берегу. Я целый день смотрел в трубу на домы,
деревья. Все хижины да дрянные батареи с пушками на развалившихся станках. Видел я внутренность хижин: они без окон, только со входами; видел голых мужчин и женщин, тоже голых сверху до пояса: у них надета синяя
простая юбка — и только. На порогах, как везде, бегают и играют ребятишки; слышу лай собак, но редко.
Кстати о кокосах. Недолго они нравились нам. Если их сорвать с
дерева, еще зеленые, и тотчас пить, то сок прохладен; но когда орех полежит несколько дней, молоко согревается и густеет. В зрелом орехе оно образует внутри скорлупы твердую оболочку, как ядро наших
простых орехов. Мы делали из ядра молоко, как из миндаля: оно жирно и приторно; так пить нельзя; с чаем и кофе хорошо, как замена сливок.
Множество возвращающегося с работы
простого народа толпилось на пристани, ожидая очереди попасть на паром, перевозивший на другую сторону, где первая кидалась в глаза куча навозу, грязный берег, две-три грязные хижины, два-три тощие
дерева и за всем этим — вспаханные поля.
Перед диваном из красного
дерева, с выцветшей бархатной обивкой, стояла конторка палисандрового
дерева; над диваном висела картина с купающимися нимфами; комод, оклеенный карельской березой, точно навалился на простенок между окнами; разбитое трюмо стояло в углу на
простой некрашеной сосновой табуретке; богатый туалет с отломленной ножкой, как преступник, был притянут к стене запыленными шнурками.
Знал ли сам Антось «
простую» историю своего рождения или нет?.. Вероятно, знал, но так же вероятно, что эта история не казалась ему
простой… Мне вспоминается как будто особое выражение на лице Антося, когда во время возки снопов мы с ним проезжали мимо Гапкиной хаты. Хата пустовала, окна давно были забиты досками, стены облупились и покосились… И над нею шумели высокие
деревья, еще гуще и буйнее разросшиеся с тех пор, как под ними явилась новая жизнь… Какие чувства рождал в душе Антося этот шум?
Мы с братом тоже подолгу
простаивали под столбами. Когда я в первый раз прислонил ухо к
дереву, — меня поразило разнообразие этих текучих звуков. Это был уже не один ровный и неглубокий металлический звон; казалось — целая звуковая река переливалась по
дереву, сложная, невнятная, завлекающая. И положительно иной раз воображение ловило что-то вроде отдаленного говора.
Страшен был не он, с его хвостом, рогами и даже огнем изо рта. Страшно было ощущение какого-то другого мира, с его вмешательством, непонятным, таинственным и грозным… Всякий раз, когда кто-нибудь умирал по соседству, особенно если умирал неожиданно, «наглою» смертью «без покаяния», — нам становилась страшна тьма ночи, а в этой тьме — дыхание ночного ветра за окном, стук ставни, шум
деревьев в саду, бессознательные вскрикивания старой няньки и даже
простой жук, с смутным гудением ударяющийся в стекла…
На ветвях
дерев, в чаще зеленых листьев и вообще в лесу живут пестрые, красивые, разноголосые, бесконечно разнообразные породы птиц: токуют глухие и
простые тетерева, пищат рябчики, хрипят на тягах вальдшнепы, воркуют, каждая по-своему, все породы диких голубей, взвизгивают и чокают дрозды, заунывно, мелодически перекликаются иволги, [Иволги имеют еще другой, противоположный крик или визг, пронзительный и неприятный для уха.
Игрушки у нас были самые
простые: небольшие гладкие шарики или кусочки
дерева, которые мы называли чурочками; я строил из них какие-то клетки, а моя подруга любила разрушать их, махнув своей ручонкой.
Почерневшие кресла из красного
дерева с тонкими ножками и выгнутыми спинками
простояли в этом доме целых полвека и теперь старчески-неприязненно смотрели на новую венскую мебель, на пестрые бархатные ковры и на щегольской рояль.
Театр представляет комнату весьма бедную; по стенам поставлено несколько стульев под красное
дерево, с подушками, обтянутыми
простым холстом. В простенке, между двумя окнами, стол, на котором разбросаны бумаги. У одной стены неубранная кровать. Вообще, убранство и порядок комнаты обнаруживают в жильце ее отсутствие всякого стремленья к чистоте и опрятности.
Вдоль улицы, налитой солнцем, сверкали стёкла открытых окон, яркие пятна расписных ставен; кое-где на
деревьях в палисадниках люди вывесили клетки с птицами; звонко пели щеглята, неумолчно трещали весёлые чижи; на окне у Базуновых задумчиво свистела зарянка — любимая птица Матвея: ему нравилось её скромное оперение, красная грудка и тонкие ножки, он любил слушать её
простую грустную песенку, птица эта заставляла его вспоминать о матери.
Словом, все обновили, даже массивный киот с дорогими отеческими иконами был перенесен в собственные бабушкины покои и заменен
простым, хотя очень дорогим распятием из черного
дерева и слоновой кости.
Серебро же во дни Соломоновы стало ценою, как
простой камень, и красное
дерево не дороже
простых сикимор, растущих на низинах.
Но вот Соломон встает и прислушивается. Милый женский голос, ясный и чистый, как это росистое утро, поет где-то невдалеке, за
деревьями.
Простой и нежный мотив льется, льется себе, как звонкий ручей в горах, повторяя все те же пять-шесть нот. И его незатейливая изящная прелесть вызывает тихую улыбку умиления в глазах царя.
И вот на заре приказал Соломон отнести себя на гору Ватн-эль-Хав, оставил носилки далеко на дороге и теперь один сидит на
простой деревянной скамье, наверху виноградника, под сенью
деревьев, еще затаивших в своих ветвях росистую прохладу ночи.
И когда после его смерти они пошли и сделали, как он завещал, то нашли, что верхнее отделение было наполнено доверху золотыми монетами, между тем как в среднем лежали только
простые кости, а в нижнем куски
дерева.
Один охотник рассказывал мне, что он, занимаясь крытьем тетеревов более десяти лет и видя, что глухари, прилетая иногда к приваде вместе с
простыми тетеревами, никогда на нее не шли, а сидели в близком расстоянии на
деревьях, преимущественно на соснах, ломая крепкими своими носами молодые летние побеги, называемые погонцами, вздумал употребить эти погонцы для приманки глухарей; он нарубил верхних побегов с молодых сосен и натыкал их на приваде, около овсяных снопов.
Помню, я вышел в сад, забрался в глушь, прислонился к
дереву, и сколько я там
простоял, сказать не могу.
На другой стороне реки видна дубовая роща, подле которой пасутся многочисленные стада; там молодые пастухи, сидя под тению
дерев, поют
простые, унылые песни и сокращают тем летние дни, столь для них единообразные.
Они сели на
простой скамье, отененной широкими листьями пальмы; каленый воздух наносил дивный запах алоэ и лимонных
деревьев.
Помню отлично, как он приехал в первый раз в Петербург с своего ленивого, жаркого, чувственного юга. Так от него и веяло черноземной силой, сухим и знойным запахом ковыля,
простой поэзией тихих зорь, гаснущих за
деревьями вишневых садиков. Казалось, что конца не будет его неистощимому степному здоровью и его свежей, наивной непосредственности.
Если бы человек не умел определять расстояние предметов, не смотрел бы, располагая предметы в перспективе, а признавал бы бóльшую простоту и определенность очертаний и цвета предмета большей степенью видимости, то самым
простым и видимым для такого человека представлялось бы бесконечное небо, потом уже менее видимыми предметами представлялись бы для него сложные очертания горизонта, потом еще менее видимыми представлялись бы ему еще более сложные по цветам и очертаниям дома,
деревья, потом еще менее видимым представлялась бы ему своя движущаяся пред глазами рука, и самым невидимым представлялся бы ему свет.
В одной из отдаленных горниц обширных хором князя Василия Прозоровского, сравнительно небольшой, но все же просторной и светлой, с бревенчатыми дубовыми, как и во всех остальных, стенами, за
простым деревянным столом и на таком же табурете сидел молодой человек лет восемнадцати. Два широких окна горницы выходили в обширный, запушенный снегом сад, сквозь оголенные, покрытые инеем
деревья которого виднелась узкая лента замерзшей Москвы-реки, а за ней скученные постройки тогдашнего Замоскворечья.
В углу стояла кровать из
простого некрашеного
дерева с жестким тюфяком, кожаной подушкой и вязаным шерстяным одеялом. Над ней висел образок, украшенный высохшей вербой и фарфоровым яичком. У широкого окна, так называемого итальянского, стоял большой стол, на котором в беспорядке валялись книги, бумаги, ландкарты и планы сражений. Шкаф с книгами, глобусы, географические карты, прибитые к стене, и несколько
простых деревянных стульев дополняли убранство комнаты юного спартанца.
В перилах, кроме главного входа, находились еще двои сторонние ворота и на них горшки с цветами и с померанцевыми
деревьями, а подле них
простые ледяные
деревья, имеющие листья и ветви ледяные ж, на которых сидели птицы, что все изрядным мастерством сделано было.
Перед старушкой стоял круглый дубовый стол без полировки и лака, на белых кленового
дерева ножках самой
простой работы.
Там, под тенью
дерев, им самим посаженных, любил государь, после заповеданных трудовых дней, тешиться, как добрый,
простой семьянин.
Несколько правее, на берегу же озера, из купы
дерев, разделенных цветником, выглядывает
простой, но красивый домик пастора [Нынешний пастор господин Рюль, умный, любезный, достойно уважаемый и любимый своею паствою.
— Нашла, яхонт… Ей-богу, нашла! Куда
дерево подрубил, туда, милый, и свалится! Барыню нашу нипочем не сколупнешь, — адъютантом вертит, не то что солдатом на табуретке. Однако есть и на нее удавка: запахов она
простых не переносит — субтильная дамочка. Почитай, с самого детства, чуть что, чичас же из комнаты вон…