Неточные совпадения
«Не сами… по родителям
Мы так-то…» —
братья Губины
Сказали наконец.
И прочие поддакнули:
«Не сами, по родителям!»
А поп сказал: — Аминь!
Простите, православные!
Не в осужденье ближнего,
А по желанью вашему
Я правду вам сказал.
Таков почет священнику
В крестьянстве. А помещики…
Упал он, наложил руку на свою рану и сказал, обратившись к товарищам: «
Прощайте, паны-братья, товарищи!
—
Прощай, Родион. Я,
брат… было одно время… а впрочем,
прощай, видишь, было одно время… Ну,
прощай! Мне тоже пора. Пить не буду. Теперь не надо… врешь!
— До завтра,
брат, — с состраданием сказала Дуня, — пойдемте, маменька…
Прощай, Родя!
— У нас, ваше сиятельство, не губерния, а уезд, а ездил-то
брат, а я дома сидел, так и не знаю-с… Уж
простите, ваше сиятельство, великодушно.
Карандышев. Она сама виновата: ее поступок заслуживал наказания. Я ей говорил, что это за люди; наконец она сама могла, она имела время заметить разницу между мной и ими. Да, она виновата, но судить ее, кроме меня, никто не имеет права, а тем более оскорблять. Это уж мое дело;
прощу я ее или нет; но защитником ее я обязан явиться. У ней нет ни
братьев, ни близких; один я, только один я обязан вступиться за нее и наказать оскорбителей. Где она?
Брат, смейся, а что любо, любо:
Способностями бог меня не наградил,
Дал сердце доброе, вот чем я людям мил,
Совру —
простят…
—
Прощай,
брат! — сказал он Аркадию, уже взобравшись на телегу, и, указав на пару галок, сидевших рядышком на крыше конюшни, прибавил: — Вот тебе! изучай!
— Ну,
прощайте,
братья, — сказал Долганов.
— Все
прощу,
брат, говорите! — кротко отвечала она.
— Я, может быть, объясню вам… И тогда мы простимся с вами иначе, лучше, как
брат с сестрой, а теперь… я не могу! Впрочем, нет! — поспешно заключила, махнув рукой, — уезжайте! Да окажите дружбу, зайдите в людскую и скажите Прохору, чтоб в пять часов готова была бричка, а Марину пошлите ко мне. На случай, если вы уедете без меня, — прибавила она задумчиво, почти с грустью, — простимтесь теперь!
Простите меня за мои странности… (она вздохнула) и примите поцелуй сестры…
— Может быть — и он.
Прощайте,
брат, вы кстати напомнили. Мне надо писать…
—
Прощай,
брат, — вдруг отрезала Лиза, быстро выходя из комнаты. Я, разумеется, догнал ее, но она остановилась у самой выходной двери.
Так что Наталья Ивановна была рада, когда поезд тронулся, и можно было только, кивая головой, с грустным и ласковым лицом говорить: «
прощай, ну,
прощай, Дмитрий!» Но как только вагон отъехал, она подумала о том, как передаст она мужу свой разговор с
братом, и лицо ее стало серьезно и озабочено.
Со стороны этот люд мог показаться тем сбродом, какой питается от крох, падающих со стола господ, но староверческие предания придавали этим людям совсем особенный тон: они являлись чем-то вроде хозяев в бахаревском доме, и сама Марья Степановна перед каждым кануном отвешивала им земной поклон и покорным тоном говорила: «Отцы и
братия,
простите меня, многогрешную!» Надежде Васильевне не нравилось это заказное смирение, которым прикрывались те же недостатки и пороки, как и у никониан, хотя по наружному виду от этих выдохшихся обрядов веяло патриархальной простотой нравов.
Но Алеше уже и нечего было сообщать
братии, ибо все уже всё знали: Ракитин, послав за ним монаха, поручил тому, кроме того, «почтительнейше донести и его высокопреподобию отцу Паисию, что имеет до него он, Ракитин, некое дело, но такой важности, что и минуты не смеет отложить для сообщения ему, за дерзость же свою земно просит
простить его».
— Ах, милый, милый Алексей Федорович, тут-то, может быть, самое главное, — вскрикнула госпожа Хохлакова, вдруг заплакав. — Бог видит, что я вам искренно доверяю Lise, и это ничего, что она вас тайком от матери позвала. Но Ивану Федоровичу, вашему
брату,
простите меня, я не могу доверить дочь мою с такою легкостью, хотя и продолжаю считать его за самого рыцарского молодого человека. А представьте, он вдруг и был у Lise, а я этого ничего и не знала.
— Клянусь Богом и Страшным судом его, в крови отца моего не виновен! Катя,
прощаю тебе!
Братья, други, пощадите другую!
— Нет, не могу допустить.
Брат, — проговорил вдруг с засверкавшими глазами Алеша, — ты сказал сейчас: есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело право
простить? Но существо это есть, и оно может все
простить, всех и вся и за всё, потому что само отдало неповинную кровь свою за всех и за всё. Ты забыл о нем, а на нем-то и созиждается здание, и это ему воскликнут: «Прав ты, Господи, ибо открылись пути твои».
— Ох,
брат Филофей, — промолвил я, — едем мы с тобою на смерть.
Прости меня, коли я тебя загубил.
— Да ведь, отцы вы наши, — для кого хорошо? для нашего
брата, мужика, хорошо; а ведь вы… ах вы, отцы мои, милостивцы, ах вы, отцы мои!..
Простите меня, дурака, с ума спятил, ей-богу одурел вовсе.
Прощай, твой
брат Александр.
— Мы ведь все смекаем, знаем, что служили-то вы поневоле и что вели себя не то, что другие,
прости господи, чиновники, и за нашего
брата, и за черный народ заступались, вот я и рад, что потрафился случай сослужить службу.
Прощай, помни и люби твоего
брата.
— Провожать я тебя не выйду — это уж,
брат, ау! А ежели со службы тебя выгонят — синенькую на бедность пожертвую.
Прощай.
Лопахин. Ну,
прощай, голубчик. Пора ехать. Мы друг перед другом нос дерем, а жизнь знай себе проходит. Когда я работаю подолгу, без устали, тогда мысли полегче, и кажется, будто мне тоже известно, для чего я существую. А сколько,
брат, в России людей, которые существуют неизвестно для чего. Ну, все равно, циркуляция дела не в этом. Леонид Андреич, говорят, принял место, будет в банке, шесть тысяч в год… Только ведь не усидит, ленив очень…
— Так ты — сдерживайся, ладно? Я ведь понимаю, зачем ты озорничаешь! Ну,
прощай,
брат!
— Ну,
прощай,
брат, вот я и уезжаю…
— Эк ведь мы! — засмеялся он вдруг, совершенно опомнившись. — Извини,
брат, меня, когда у меня голова так тяжела, как теперь, и эта болезнь… я совсем, совсем становлюсь такой рассеянный и смешной. Я вовсе не об этом и спросить-то хотел… не помню о чем.
Прощай…
— Ну,
прощай, — сказал Рогожин, — ведь и я завтра поеду; лихом не поминай! А что,
брат, — прибавил он, быстро обернувшись, — что ж ты ей в ответ ничего не сказал? «Ты-то счастлив или нет?»
Наши здешние все разыгрывают свои роли, я в иных случаях только наблюдатель… [Находясь в Тобольске, Пущин получил 19 октября письмо — от своего крестного сына Миши Волконского: «Очень, очень благодарю тебя, милый Папа Ваня, за прекрасное ружье…
Прощай, дорогой мой Папа Ваня. Я не видал еще твоего
брата… Неленька тебя помнит. Мама свидетельствует тебе свое почтение… Прошу твоего благословения. М. Волконский» (РО, ф. 243, оп. I, № 29).]
Прощай покамест. Будьте все здоровы и веселы. Ты мне не говорил, есть ли у твоего
брата потомство? Пожми руку ему и всем вашим дамам.
— Нет пора, пора:
прощай,
брат Дмитрий.
— А мое мнение, не нам с тобой,
брат Николай Степанович, быть строгими судьями. Мы с тобой видели, как порывались молодые силы, как не могли они отыскать настоящей дороги и как в криворос ударились. Нам с тобой
простить наши личные оскорбления да пожалеть о заблуждениях — вот наше дело.
— Погоди,
брат, погоди, — будет время, когда ты перестанешь смеяться; а теперь
прощайте, я нарочно фуражку в кармане вынес, чтобы уйти незамеченным.
— Не вините и меня. Как давно хотел я вас обнять как родного
брата; как много она мне про вас говорила! Мы с вами до сих пор едва познакомились и как-то не сошлись. Будем друзьями и…
простите нас, — прибавил он вполголоса и немного покраснев, но с такой прекрасной улыбкой, что я не мог не отозваться всем моим сердцем на его приветствие.
— Потом вспомнил, а вчера забыл. Об деле действительно хотел с тобою поговорить, но пуще всего надо было утешить Александру Семеновну. «Вот, говорит, есть человек, оказался приятель, зачем не позовешь?» И уж меня,
брат, четверо суток за тебя продергивают. За бергамот мне, конечно, на том свете сорок грехов
простят, но, думаю, отчего же не посидеть вечерок по-приятельски? Я и употребил стратагему [военную хитрость]: написал, что, дескать, такое дело, что если не придешь, то все наши корабли потонут.
— Да, да, Алеша, — подхватила Наташа, — он наш, он наш
брат, он уже
простил нас, и без него мы не будем счастливы.
— В будущем году! Невесту он себе еще в прошлом году приглядел; ей было тогда всего четырнадцать лет, теперь ей уж пятнадцать, кажется, еще в фартучке ходит, бедняжка. Родители рады! Понимаешь, как ему надо было, чтоб жена умерла? Генеральская дочка, денежная девочка — много денег! Мы,
брат Ваня, с тобой никогда так не женимся… Только чего я себе во всю жизнь не
прощу, — вскричал Маслобоев, крепко стукнув кулаком по столу, — это — что он оплел меня, две недели назад… подлец!
— Ну,
брат,
прощай. Видно, пришла смерть моя. И вот боялся, а теперь ничего. Только скорей хочется.
Ну, и подлинно повенчали нас в церкви; оно, конечно, поп посолонь венчал — так у нас и уговор был — а все-таки я свое начало исполнил: воротился домой, семь земных поклонов положил и прощенья у всех испросил: «
Простите, мол, святии отцы и
братья, яко по нужде аз грешный в еретической церкви повенчался». [Там же. (Прим. Салтыкова-Щедрина.)] Были тут наши старцы; они с меня духом этот грех сняли.
Гирбасов (Дернову). Однако ж
прощай; забеги-ка к нам завтра, расскажи, как у вас там все будет; а Раиса Петровна водочки поднесет — у нас,
брат, некупленая.
— Ну да, ну да! — поощряет его собеседник-ненавистник, — вот именно это самое и есть! Наконец-то ты догадался! Только,
брат, надо пожарные трубы всегда наготове держать, а ты, к сожалению, свою только теперь выкатил! Ну, да на этот раз бог
простит, а на будущее время будь уж предусмотрительнее. Не глумись над исправниками вместе с свистунами, а помни, что в своем роде это тоже предержащая власть!
— Ведаю себя чистым пред богом и пред государем, — ответствовал он спокойно, — предаю душу мою господу Иисусу Христу, у государя же прошу единой милости: что останется после меня добра моего, то все пусть разделится на три части: первую часть — на церкви божии и на помин души моей; другую — нищей
братии; а третью — верным слугам и холопям моим; а кабальных людей и рабов отпускаю вечно на волю! Вдове же моей
прощаю, и вольно ей выйти за кого похочет!
— Постой, Федор Алексеич! — сказал он, вставая, — это Максимов Буян, не тронь его. Он зовет меня на могилу моего названого
брата; не в меру я с тобой загулялся;
прости, пора мне в путь!
—
Прости, названый
брат мой! Не довелося пожить нам вместе. Сделай же один, что хотели мы вдвоем сделать!
— Государь! — сказал он, — на то щука в море, чтобы карась не дремал! Не привычен я ни к ратному строю, ни к торговому делу.
Прости, государь; вон уж пыль сюда подвигается; пора назад; рыба ищет где поглубже, а наш
брат — где место покрепче!
— Вот ты меня бранишь, а я за тебя Богу помолюсь. Я ведь знаю, что ты это не от себя, а болезнь в тебе говорит. Я,
брат, привык
прощать — я всем
прощаю. Вот и сегодня — еду к тебе, встретился по дороге мужичок и что-то сказал. Ну и что ж! и Христос с ним! он же свой язык осквернил! А я… да не только я не рассердился, а даже перекрестил его — право!
—
Прощай, друг! не беспокойся! Почивай себе хорошохонько — может, и даст Бог! А мы с маменькой потолкуем да поговорим — может быть, что и попридумаем! Я,
брат, постненького себе к обеду изготовить просил… рыбки солененькой, да грибков, да капустки — так ты уж меня извини! Что? или опять надоел? Ах,
брат,
брат!.. ну-ну, уйду, уйду! Главное, мой друг, не тревожься, не волнуй себя — спи себе да почивай! Хрр… хрр… — шутливо поддразнил он в заключение, решаясь наконец уйти.
— Я, братец, давно всем
простил! Сам Богу грешен и других осуждать не смею! Не я, а закон осуждает. Ось-то, которую ты срубил, на усадьбу привези, да и рублик штрафу кстати уж захвати; а покуда пускай топорик у меня полежит! Небось,
брат, сохранно будет!