Неточные совпадения
Призадумался мой Еремей Лукич: дело, думает, не ладно… колдовство
проклятое замешалось… да вдруг и прикажи перепороть всех старых
баб на деревне.
— Для чего спросил я сдуру, чем он мажет сапоги! — произнес Чуб, поглядывая на двери, в которые вышел голова. — Ай да Солоха! эдакого человека засадить в мешок!.. Вишь, чертова
баба! А я дурак… да где же тот
проклятый мешок?
— Ах ты,
проклятая, ах ты, кровопивица, гнида ты эдакая! — визжала
баба, залпом выпуская из себя все накопившиеся ругательства, большею частию без запятых и без точек, но с каким-то захлебыванием, — так-то ты за мое попеченье воздаешь, лохматая!
— А хоть издохни,
проклятая! — завизжала
баба вслед за ней. — В месяц уж третий припадок… Вон, маклак! — и она снова бросилась на меня.
— Ела я и всё думала про Перфишкину дочку… Давно я о ней думаю… Живёт она с вами — тобой да Яковом, — не будет ей от того добра, думаю я… Испортите вы девчонку раньше время, и пойдёт она тогда моей дорогой… А моя дорога — поганая и
проклятая… не ходят по ней
бабы и девки, а, как черви, ползут…
Кочкарев. Дурак, дурак набитый, это тебе всякий скажет. Глуп, вот просто глуп, хоть и экспедитор. Ведь о чем стараюсь? О твоей пользе; ведь изо рта выманят кус. Лежит,
проклятый холостяк! Ну скажи, пожалуйста, ну на что ты похож? Ну, ну, дрянь, колпак, сказал бы такое слово… да неприлично только.
Баба! хуже
бабы!
Домна (так звали новую скотницу), хотя
баба норова твердого, или, лучше сказать, ничем не возмутимого, не могла, однако, вынести равнодушно определения судьбы и тут же, зная наперед, сколько бесполезно роптать на нее, внятно проголосила, что жутко будет
проклятому пострелу, невесть как несправедливо навязавшемуся ей на шею.
Женщины меня тоже поддерживали. И вот судьба моя какая
проклятая: все мне попадались
бабы самые душевные, самые кроткие — даже между кухарками, торговками, номерантками, даже между обыкновенными панельными девицами. Почему уж это так выходило — черт их знает! Я не знаю…
«Тьфу, — плюнул мельник. — Вот сороки
проклятые! О чем их не спрашивают, и то им нужно рассказать… И как только узнали? То дело было сегодня на селе, а они уж на покосе все дочиста знают… Ну и
бабы, зачем только их бог на свет божий выпускает?..»
Бурмистр. Помилуйте, ваше благородие, господин теперь приказывает, чтоб он
бабу не забижал, а он промеж тем бьет и тиранит ее… должен же я, по своей должности
проклятой бурмистерской, был остановить его.
— Кабы мы знали до рожденья, что нас ждёт, — молились бы слёзно: матушка богородица, не роди ты нас
бабами! Ведь какая она милая была, Дуня-то, какая весёлая да умная! Заели вы её, мужичишки, дьяволы! Ограбили, обобрали — вот с чего начала она пить да гулять! А всё из-за
проклятой вашей войны! Погодите, черти неуёмные, когда
бабы возьмутся за ум — они вам покажут, как войны эти затевать!
Сидят это солдатики под скалами, притихли, как жуки в сене. Не чухнут. За прикрытием кое-где костры развели, заслон велик, не видно, не слышно. Хлебные корочки на штыках поджаривают, чечевицу энту
проклятую в котелках варят. Потому австрийские союзнички наш обоз с гречневой крупой переняли, своим
бабам гусей кормить послали. Сволота они были, не приведи Бог! А нам своей чечевицы подсунули, — час пыхтит, час кипит, — отшельник, к примеру, небрезгающий, и тот есть не станет. Дерьмовый провиант!..
— Удалось мне, державный, захватить до десятка
баб ведуний, — докладывал он царю, — всячески склонял я их к признанию, священников заставлял их отчитывать, святою водою кропить… не поддаются чары дьявольские… упорствуют,
проклятые, слова не добьешься от них… А может и духовные тоже осетены, так молитва их и не действует… Разве только лично ты, государь, поборешь словом да светлым взглядом твоим силу дьявольскую… — заключил хитрый доносчик.
— А на что тебе мать и жена? — спросил Толковый. — Одна глупость, брат. Это тебя бес смущает, язви его душу. Ты его не слушай,
проклятого. Не давай ему воли. Он тебе насчет
бабы, а ты ему назло: не желаю! Он тебе насчет воли, а ты упрись и — не желаю! Ничего не надо! Нету ни отца, ни матери, ни жены, ни воли, ни двора, ни кола! Ничего не надо, язви их душу!