Неточные совпадения
Много таких дам в бриллиантах появилось в Кружке
после японской
войны. Их звали «интендантскими дамами». Они швырялись тысячами рублей, особенно «туровала» одна блондинка, которую все называли «графиней». Она была залита бриллиантами. Как-то скоро она
сошла на нет — сперва слиняли бриллианты, а там и сама исчезла. Ее потом встречали на тротуаре около Сандуновских бань…
Прошло много лет. В 1878 году,
после русско-турецкой
войны, появился в Москве миллионер Малкиель — поставщик обуви на войска. Он купил и перестроил оба эти дома: гурьевский — на свое имя, и отделал его под «Пушкинский театр» Бренко, а другой — на имя жены.
Я в 6 часов уходил в театр, а если не занят, то к Фофановым, где очень радовался за меня старый морской волк, радовался, что я иду на
войну, делал мне разные поучения, которые в дальнейшем не
прошли бесследно. До слез печалились Гаевская со своей доброй мамой. В труппе
после рассказов Далматова и других, видевших меня обучающим солдат, на меня смотрели, как на героя, поили, угощали и платили жалованье. Я играл раза три в неделю.
Вообще все суждения его об Европе отличались злостью, остроумием и, пожалуй, справедливостью, доходящею иногда почти до пророчества: еще задолго, например, до франко-прусской
войны он говорил: «Пусть господа Кошуты и Мадзини
сходят со сцены: им там нет более места, — из-за задних гор показывается каска Бисмарка!»
После парижского разгрома, который ему был очень досаден, Бегушев, всегда любивший романские племена больше германских, напился даже пьян и в бешенстве, ударив по столу своим могучим кулаком, воскликнул: «Вздор-с!
Много веков
прошло с той поры. Были царства и цари, и от них не осталось следа, как от ветра, пробежавшего над пустыней. Были длинные беспощадные
войны,
после которых имена полководцев сияли в веках, точно кровавые звезды, но время стерло даже самую память о них.
Прошло два месяца
после того, как Ашанин оставил Кохинхину, унося в своем сердце отвращение к
войне и к тому холодному бессердечью, с каким относились французы к анамитам, — этим полудикарям, не желавшим видеть в чужих пришлых людях друзей и спасителей, тем более что эти «друзья», озверевшие от
войны, жгли деревни, уничтожали города и убивали людей. И все это называлось цивилизацией, внесением света к дикарям.
— Да, — пробормотал студент в раздумье. — Когда-то на этом свете жили филистимляне и амалекитяне, вели
войны, играли роль, а теперь их и след простыл. Так и с нами будет. Теперь мы строим железную дорогу, стоим вот и философствуем, а
пройдут тысячи две лег, и от этой насыпи и от всех этих людей, которые теперь спят
после тяжелого труда, не останется и пыли. В сущности, это ужасно!
В приеме те, к которым приходили родные, целовали как-то продолжительно и нежно сестер, матерей, отцов и братьев.
После обеда
ходили просить прощения к старшим и соседям-шестым, с которыми вели непримиримую «
войну Алой и Белой розы», как, смеясь, уверяли насмешницы пятые, принявшиеся уже за изучение истории. Гостинцы, принесенные в этот день в прием, разделили на два разряда: на скоромные и постные, причем скоромные запихивались за обе щеки, а постные откладывались на завтра.
Берлинский сезон был для меня не без интереса. Я
ходил в Палату и слышал Бисмарка, который тогда совсем еще не играл роли национального героя, даже и
после войны 1866 года, доставившей Пруссии первенствующее место в Германском союзе.
— Нечего кичиться твоими трудами!.. Сидишь да потеешь в разных комитетах… Ха, ха!.. А
после над тобой же смеются… Лучше бы похлопотать о русском раненом воине. Чево!
Война прошла… Целым батальонам ноги отморозило!.. Калек перехожих наделали, что песку морского… Пущай!.. Глядь — ни холста, ни полушубков, ни денег — ничего!.. Краснопёрого за бока!.. Он христолюбец!..
Они заговорили о здоровье графини, об общих знакомых, о последних новостях
войны и когда
прошли те требуемые приличием десять минут,
после которых гость может встать, Николай поднялся, прощаясь.