Неточные совпадения
«Это под окном, должно быть, какой-нибудь сад, — подумал он, — шумят деревья; как я не люблю шум деревьев ночью, в бурю и в темноту, скверное ощущение!» И он вспомнил, как,
проходя давеча мимо Петровского
парка, с отвращением даже подумал о нем.
— Я тоже не могла уснуть, — начала она рассказывать. — Я никогда не слышала такой мертвой тишины. Ночью по саду
ходила женщина из флигеля, вся в белом, заломив руки за голову. Потом вышла в сад Вера Петровна, тоже в белом, и они долго стояли на одном месте… как
Парки.
Долго
ходили они молча по аллеям рука в руку. Руки у ней влажны и мягки. Они вошли в
парк.
Он прошелся по ее пустым комнатам, обошел
парк,
сошел с горы, и сердце теснила ему грусть.
Она долго не спала, долго утром
ходила одна в волнении по аллее, от
парка до дома и обратно, все думала, думала, терялась в догадках, то хмурилась, то вдруг вспыхивала краской и улыбалась чему-то, и все не могла ничего решить. «Ах, Сонечка! — думала она в досаде. — Какая счастливая! Сейчас бы решила!»
Лето в самом разгаре; июль
проходит; погода отличная. С Ольгой Обломов почти не расстается. В ясный день он в
парке, в жаркий полдень теряется с ней в роще, между сосен, сидит у ее ног, читает ей; она уже вышивает другой лоскуток канвы — для него. И у них царствует жаркое лето: набегают иногда облака и
проходят.
Уж полдень давно ярко жег дорожки
парка. Все сидели в тени, под холстинными навесами: только няньки с детьми, группами, отважно
ходили и сидели на траве, под полуденными лучами.
Она рассказала о прогулках, о
парке, о своих надеждах, о просветлении и падении Обломова, о ветке сирени, даже о поцелуе. Только
прошла молчанием душный вечер в саду, — вероятно, потому, что все еще не решила, что за припадок с ней случился тогда.
— А счастье, от которого вы с ума
сходите? — продолжала она. — А эти утра и вечера, этот
парк, а мое люблю — все это ничего не стоит, никакой цены, никакой жертвы, никакой боли?
Мы
прошли ворота: перед нами тянулась бесконечная широкая улица, или та же дорога, только не мощенная крупными кораллами, а убитая мелкими каменьями, как шоссе, с сплошными, по обеим сторонам, садами или
парками, с великолепной растительностью.
Любил я
ходить в уединении по чудесному
парку Александрии и мечтать об ином мире.
Умер старик, прогнали Коську из ночлежки, прижился он к подзаборной вольнице, которая шайками
ходила по рынкам и ночевала в помойках, в пустых подвалах под Красными воротами, в башнях на Старой площади, а летом в
парке и Сокольниках, когда тепло, когда «каждый кустик ночевать пустит».
Я положил умереть в Павловске, на восходе солнца и
сойдя в
парк, чтобы не обеспокоить никого на даче. Мое «Объяснение» достаточно объяснит всё дело полиции. Охотники до психологии и те, кому надо, могут вывести из него всё, что им будет угодно. Я бы не желал, однако ж, чтоб эта рукопись предана была гласности. Прошу князя сохранить экземпляр у себя и сообщить другой экземпляр Аглае Ивановне Епанчиной. Такова моя воля. Завещаю мой скелет в Медицинскую академию для научной пользы.
Она не успела еще
сойти с лестницы на дорогу (огибающую кругом
парк), как вдруг блестящий экипаж, коляска, запряженная двумя белыми конями, промчалась мимо дачи князя. В коляске сидели две великолепные барыни. Но, проехав не более десяти шагов мимо, коляска вдруг остановилась; одна из дам быстро обернулась, точно внезапно усмотрев какого-то необходимого ей знакомого.
Час спустя, уже в четвертом часу, князь
сошел в
парк. Он пробовал было заснуть дома, но не мог, от сильного биения сердца. Дома, впрочем, всё было устроено и по возможности успокоено; больной заснул, и прибывший доктор объявил, что никакой нет особенной опасности. Лебедев, Коля, Бурдовский улеглись в комнате больного, чтобы чередоваться в дежурстве; опасаться, стало быть, было нечего.
Князь очень был рад, что его оставили наконец одного; он
сошел с террасы, перешел чрез дорогу и вошел в
парк; ему хотелось обдумать и разрешить один шаг.
— Спит и еще два часа проспит. Понимаю; вы дома не спали,
ходили в
парке… конечно, волнение… еще бы!
— Вот в чем беда, — задумался на минуту князь, — вы хотите подождать, пока они разойдутся, а ведь бог знает, когда это будет. Не лучше ли нам теперь
сойти в
парк; они, право, подождут; я извинюсь.
— Нет-с, позвольте-с, манера-то ведь при этом какая-с, — проговорил Лебедев, — «застрелюсь, дескать, в
парке, чтобы никого не обеспокоить!» Это он думает, что он никого не обеспокоит, что
сойдет с лестницы три шага в сад.
— Почему вы знаете, что я
ходил в
парке и дома не спал?
Мари, ребенок и Павел пошли по
парку, но
прошли они недалеко и уселись на скамеечке. Ребенок стал у ног матери. Павлу и Мари, видимо, хотелось поговорить между собой.
Что за чудный был сад и
парк в Васильевском, где Николай Сергеич был управляющим; в этот сад мы с Наташей
ходили гулять, а за садом был большой, сырой лес, где мы, дети, оба раз заблудились…
— Имение его Пантелей Егоров, здешний хозяин, с аукциона купил. Так, за ничто подлецу досталось. Дом снес,
парк вырубил, леса свел, скот выпродал… После музыкантов какой инструмент остался — и тот в здешний полк спустил. Не узнаете вы Грешищева! Пантелей Егоров по нем словно француз
прошел! Помните, какие караси в прудах были — и тех всех до одного выловил да здесь в трактире мужикам на порции скормил! Сколько деньжищ выручил — страсть!
— Не беспокойтесь, я
пройду от них в стороне, и они вовсе меня не заметят, — внушительным шепотом предупредил Шигалев и затем, не спеша и не прибавляя шагу, окончательно направился домой через темный
парк.
Прошли Алупку с ее широким зеленоватым, мавританского стиля, дворцом и с роскошным
парком, весь зеленый, кудрявый Мисхор, белый, точно выточенный из сахара, Дюльбер и «Ласточкино гнездо» — красный безобразный дом с башней, прилепившейся на самом краю отвесной скалы, падающей в море.
Несколько дней еще происшествие в Центральном
парке не
сходило со столбцов нью-йоркских газет.
В груди у Матвея что-то дрогнуло. Он понял, что этот человек говорит о нем, о том, кто
ходил этой ночью по
парку, несчастный и бесприютный, как и он, Лозинский, как и все эти люди с истомленными лицами. О том, кого, как и их всех, выкинул сюда этот безжалостный город, о том, кто недавно спрашивал у него о чем-то глухим голосом… О том, кто бродил здесь со своей глубокой тоской и кого теперь уже нет на этом свете.
Через полчаса
парк опустел; подъемные краны опять двигались на своих основаниях, рабочие опять сновали чуть не под облаками на постройке, опять мерно прокатывались вагоны, и проезжавшие в них люди только из газет узнали о том, что было полчаса назад на этом месте. Только сторожа
ходили около фонтана, качая головами и ругаясь за помятые газоны…
Шуваловский
парк привел нас в немой восторг. Настоящие деревья, настоящая трава, настоящая вода, настоящее небо, наконец… Мы обошли все аллеи, полюбовались видом с Парнаса, отыскали несколько совсем глухих, нетронутых уголков и еще раз пришли в восторг. Над нашими головами ласково и строго шумели ели и сосны, мы могли
ходить по зеленой траве, и невольно являлось то невинное чувство, которое заставляет выпущенного в поле теленка брыкаться.
И вот теперь приходится опять об нем вспоминать, потому что провозглашатели"средостений"и"оздоровлений"почти силком ставят его на очередь. И вновь перед глазами моими, одна за другой, встают картины моей молодости, картины, в которых контингент действующих лиц в значительной мере наполнялся куроцапами. То было время крепостного права, когда мы с вами, молодые, здоровые и довольные,
ходили рука в руку по аллеям
парка и трепетно прислушивались к щелканью соловья…
Часов в двенадцать дня Елена
ходила по небольшому залу на своей даче. Она была в совершенно распущенной блузе; прекрасные волосы ее все были сбиты, глаза горели каким-то лихорадочным огнем, хорошенькие ноздри ее раздувались, губы были пересохшие. Перед ней сидела Елизавета Петровна с сконфуженным и оторопевшим лицом; дочь вчера из
парка приехала как сумасшедшая, не спала целую ночь; потом все утро плакала, рыдала, так что Елизавета Петровна нашла нужным войти к ней в комнату.
Я гуляю в своем
парке (известно, как опасно помещику
ходить одному в своем
парке с тех пор, как нет крепостных садовников!), и вдруг из-за куста — волк!
Говорил все, что передумал за последние дни, что
проходило у меня в голове в сумерках у платформы и на темных дорожках
парка, что шепнуло мне урмановское слепое окно за час перед тем.
Одним словом, я
прошел всю аллею и вел в воображении интереснейший разговор, как вдруг уже у самой академии услышал нервный стук шагов по камню и над балюстрадой, отделявшей академическую площадку от
парка, увидел голову «американки».
Однако, если слухи и были, то неопределенные и смутные. Урманов держал себя настоящим женихом, и теперь генерал
ходил по
парку втроем. А когда он уходил домой, то «жених с невестой» выходили еще, и их фигуры до поздних сумерек мелькали по аллеям и глухим тропинкам
парка.
Уныло
ходил я по аллеям своего
парка и инстинктивно перебирал в уме названия различных более или менее отдаленных городов.
В одно прекрасное утро, взглянув в окно, обращенное в
парк, я увидел, что по одной из расчищенных для моих прогулок аллей
ходят двое мужчин, посматривают кругом хозяйским глазом, меряют шагами пространство и даже деревья пересчитывают.
Весь этот вечер я
проходил в
парке. Чрез
парк и потом чрез лес я
прошел даже в другое княжество. В одной избушке ел яичницу и пил вино; за эту идиллию с меня содрали целых полтора талера.
Много ли, мало ли времени
прошло, только видит помещик, что в саду у него дорожки репейником поросли, в кустах змеи да гады всякие кишмя кишат, а в
парке звери дикие воют. Однажды к самой усадьбе подошел медведь, сел на корточках, поглядывает в окошки на помещика и облизывается.
Я — крапивник, подкидыш, незаконный человек; кем рождён — неизвестно, а подброшен был в экономию господина Лосева, в селе Сокольем, Красноглинского уезда. Положила меня мать моя — или кто другой — в
парк господский, на ступени часовенки, где схоронена была старая барыня Лосева, а найден я был Данилой Вяловым, садовником. Пришёл он рано утром в
парк и видит: у двери часовни дитя шевелится, в тряпки завёрнуто, а вокруг кот дымчатый
ходит.
В
парке и в саду покойно
ходили люди, в доме играли, — значит, только он один видел монаха. Ему сильно хотелось рассказать обо всем Тане и Егору Семенычу, но он сообразил, что они наверное сочтут его слова за бред, и это испугает их; лучше промолчать. Он громко смеялся, пел, танцевал мазурку, ему было весело, и все, гости и Таня, находили, что сегодня у него лицо какое-то особенное, лучезарное, вдохновенное и что он очень интересен.
Как-то утром они о чем-то повздорили. Таня заплакала и ушла к себе в комнату. Она не выходила ни обедать, ни чай пить. Егор Семеныч сначала
ходил важный, надутый, как бы желая дать понять, что для него интересы справедливости и порядка выше всего на свете, но скоро не выдержал характера и пал духом. Он печально бродил по
парку и все вздыхал: «Ах, боже мой, боже мой!» — и за обедом не съел ни одной крошки. Наконец, виноватый, замученный совестью, он постучал в запертую дверь и позвал робко...
— Она давно уже встала, мы с ней
ходили купаться, и теперь она, наверное, в
парке и должна скоро явиться, — объясняла Елизавета Сергеевна.
Такого отделяли от прочих собратий, и он жил на воле, то есть ему дозволялось
ходить по двору и по
парку, но главным образом он должен был содержать караульный пост у столба перед воротами.
В одно из воскресений, в конце июля, я пришел к Волчаниновым утром, часов в девять. Я
ходил по
парку, держась подальше от дома, и отыскивал белые грибы, которых в то лето было очень много, и ставил около них метки, чтобы потом подобрать их вместе с Женей. Дул теплый ветер. Я видел, как Женя и ее мать, обе в светлых праздничных платьях,
прошли из церкви домой и Женя придерживала от ветра шляпу. Потом я слышал, как на террасе пили чай.
Граф(пожимая плечами). Какие же я могу принять меры?.. (Насмешливо.) Нынче у нас свобода слова и печати. (Встает и начинает
ходить по террасе.) Нечего сказать, — славное время переживаем: всем негодяям даны всевозможные льготы и права, а все порядочные люди связаны по рукам и по ногам!.. (Прищуривается и смотрит в одну из боковых аллей сада.) Что это за человек
ходит у нас по
парку?
Он
прошел боскетную, биллиардную,
прошел в черный коридор, гремя, по винтовой лестнице спустился в мрачный нижний этаж, тенью вынырнул из освещенной луной двери на восточную террасу, открыл ее и вышел в
парк. Чтобы не слышать первого вопля Ионы из караулки, воя Цезаря, втянул голову в плечи и незабытыми тайными тропами нырнул во тьму…
Князь Мышкин
ходит ранним утром по
парку, вспоминает чтение Ипполита.
Андрей Иванович спустился на улицу.
Прошел Гребецкую, повернул налево и вышел к Ждановке. Был яркий солнечный день, в воздухе чуялась весна; за речкой, в деревьях Петровского
парка, кричали галки, рыхлый снег был усыпан сучками; с крыш капало.
Тихое и теплое утро, с мелкими кудрявыми облачками в сторону полудня, занялось над заказником лесной дачи, протянувшейся за усадьбой Заводное. Дача, на версту от
парка, вниз по течению,
сходила к берегу и перекидывалась за Волгу, где занимала еще не одну сотню десятин. Там обособился сосновый лес; по заказнику шел еловый пополам с чернолесьем.