Неточные совпадения
Левину слышно было
за дверью, как кашлял,
ходил, мылся и что-то говорил доктор.
Прошло минуты три; Левину казалось, что
прошло больше часа. Он не мог более дожидаться.
Наконец — уж Бог знает откуда он явился, только не из окна, потому что оно не отворялось, а должно быть, он вышел в стеклянную
дверь, что
за колонной, — наконец, говорю я, видим мы,
сходит кто-то с балкона…
— Она
за этой
дверью; только я сам нынче напрасно хотел ее видеть: сидит в углу, закутавшись в покрывало, не говорит и не смотрит: пуглива, как дикая серна. Я нанял нашу духанщицу: она знает по-татарски, будет
ходить за нею и приучит ее к мысли, что она моя, потому что она никому не будет принадлежать, кроме меня, — прибавил он, ударив кулаком по столу. Я и в этом согласился… Что прикажете делать? Есть люди, с которыми непременно должно соглашаться.
На лестнице спрятался он от Коха, Пестрякова и дворника в пустую квартиру, именно в ту минуту, когда Дмитрий и Николай из нее выбежали, простоял
за дверью, когда дворник и те
проходили наверх, переждал, пока затихли шаги, и
сошел себе вниз преспокойно, ровно в ту самую минуту, когда Дмитрий с Николаем на улицу выбежали, и все разошлись, и никого под воротами не осталось.
Оба осторожно вышли и притворили
дверь.
Прошло еще с полчаса. Раскольников открыл глаза и вскинулся опять навзничь, заломив руки
за голову…
— Эй, барин,
ходи веселей! — крикнули
за его спиной. Не оглядываясь, Самгин почти побежал. На разъезде было очень шумно, однако казалось, что железный шум торопится исчезнуть в холодной, всепоглощающей тишине. В коридоре вагона стояли обер-кондуктор и жандарм,
дверь в купе заткнул собою поручик Трифонов.
За этим делом его и застала Никонова. Открыв
дверь и медленно притворяя ее, она стояла на пороге, и на побледневшем лице ее возмущенно и неестественно выделились потемневшие глаза.
Прошло несколько неприятно длинных секунд, прежде, чем она тихо, с хрипотой в горле, спросила...
Через полчаса он сидел во тьме своей комнаты, глядя в зеркало, в полосу света, свет падал на стекло,
проходя в щель неприкрытой
двери, и показывал половину человека в ночном белье, он тоже сидел на диване, согнувшись, держал
за шнурок ботинок и раскачивал его, точно решал — куда швырнуть?
На диване было неудобно, жестко, болел бок, ныли кости плеча. Самгин решил перебраться в спальню, осторожно попробовал встать, — резкая боль рванула плечо, ноги подогнулись. Держась
за косяк
двери, он подождал, пока боль притихла,
прошел в спальню, посмотрел в зеркало: левая щека отвратительно опухла, прикрыв глаз, лицо казалось пьяным и, потеряв какую-то свою черту, стало обидно похоже на лицо регистратора в окружном суде, человека, которого часто одолевали флюсы.
— Я Варваре Кирилловне служу, и от нее распоряжений не имею для вас… — Она
ходила за Самгиным, останавливаясь в
дверях каждой комнаты и, очевидно, опасаясь, как бы он не взял и не спрятал в карман какую-либо вещь, и возбуждая у хозяина желание стукнуть ее чем-нибудь по голове. Это продолжалось минут двадцать, все время натягивая нервы Самгина. Он курил,
ходил, сидел и чувствовал, что поведение его укрепляет подозрения этой двуногой щуки.
Иногда, чаще всего в час урока истории, Томилин вставал и
ходил по комнате, семь шагов от стола к
двери и обратно, —
ходил наклоня голову, глядя в пол, шаркал растоптанными туфлями и прятал руки
за спиной, сжав пальцы так крепко, что они багровели.
Прошло несколько минут, две или двадцать, трудно было различить.
За дверью послышался шорох, звякнула чайная ложка о стекло.
По двору в сарай
прошли Калитин и водопроводчик, там зажгли огонь. Самгин тихо пошел туда, говоря себе, что этого не надо делать. Он встал
за неоткрытой половинкой
двери сарая; сквозь щель на пальто его легла полоса света и разделила надвое; стирая рукой эту желтую ленту, он смотрел в щель и слушал.
Проходя по комнате, он заденет то ногой, то боком
за стол,
за стул, не всегда попадает прямо в отворенную половину
двери, а ударится плечом о другую, и обругает при этом обе половинки, или хозяина дома, или плотника, который их делал.
Обломов после ужина торопливо стал прощаться с теткой: она пригласила его на другой день обедать и Штольцу просила передать приглашение. Илья Ильич поклонился и, не поднимая глаз,
прошел всю залу. Вот сейчас
за роялем ширмы и
дверь. Он взглянул —
за роялем сидела Ольга и смотрела на него с большим любопытством. Ему показалось, что она улыбалась.
Но только Обломов ожил, только появилась у него добрая улыбка, только он начал смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать к ней в
дверь и шутить — она опять пополнела, опять хозяйство ее пошло живо, бодро, весело, с маленьким оригинальным оттенком: бывало, она движется целый день, как хорошо устроенная машина, стройно, правильно,
ходит плавно, говорит ни тихо, ни громко, намелет кофе, наколет сахару, просеет что-нибудь, сядет
за шитье, игла у ней
ходит мерно, как часовая стрелка; потом она встанет, не суетясь; там остановится на полдороге в кухню, отворит шкаф, вынет что-нибудь, отнесет — все, как машина.
Она
сошла вниз,
прошла все комнаты и взялась
за ручку
двери из залы в переднюю. А с той стороны Тушин взялся
за ту же ручку. Они отворили
дверь, столкнулись и улыбнулись друг другу.
Она сама
ходила, как дикая, по большим, запущенным залам старого дома, отворяя и затворяя
за собой
двери, бросаясь на старинные канапе, наталкиваясь на мебель.
— «От вас угроз», то есть — от такого нищего! Я пошутил, — проговорил он тихо, улыбаясь. — Я вам ничего не сделаю, не бойтесь, уходите… и тот документ из всех сил постараюсь прислать — только идите, идите! Я вам написал глупое письмо, а вы на глупое письмо отозвались и пришли — мы сквитались. Вам сюда, — указал он на
дверь (она хотела было
пройти через ту комнату, в которой я стоял
за портьерой).
Первый встретил нас у
дверей баран, который метил во всякого из нас рогами, когда мы
проходили мимо его,
за ним в
дверях показался хозяин, голландец, невысокого роста, с беспечным лицом.
Мы завернули
за колонной направо,
прошли ворота и очутились на чистом, мощеном дворе перед широким деревянным крыльцом без
дверей.
Когда меня после допроса раздели, одели в тюремное платье
за №, ввели под своды, отперли
двери, толкнули туда и заперли на замок и ушли, и остался один часовой с ружьем, который
ходил молча и изредка заглядывал в щелку моей
двери, — мне стало ужасно тяжело.
В обычное время в остроге просвистели по коридорам свистки надзирателей; гремя железом, отворились
двери коридоров и камер, зашлепали босые ноги и каблуки котов, по коридорам
прошли парашечники, наполняя воздух отвратительною вонью; умылись, оделись арестанты и арестантки и вышли по коридорам на поверку, а после поверки пошли
за кипятком для чая.
Камера, в которой содержалась Маслова, была длинная комната, в 9 аршин длины и 7 ширины, с двумя окнами, выступающею облезлой печкой и нарами с рассохшимися досками, занимавшими две трети пространства. В середине, против
двери, была темная икона с приклеенною к ней восковой свечкой и подвешенным под ней запыленным букетом иммортелек.
За дверью налево было почерневшее место пола, на котором стояла вонючая кадка. Поверка только что
прошла, и женщины уже были заперты на ночь.
В то время как она сидела в арестантской, дожидаясь суда, и в перерывах заседания она видела, как эти мужчины, притворяясь, что они идут
за другим делом,
проходили мимо
дверей или входили в комнату только затем, чтобы оглядеть ее.
— В
дверь ходите, — сказал солдат и тотчас же опять взялся
за самовар.
Вслед
за старушкой из
двери залы гражданского отделения, сияя пластроном широко раскрытого жилета и самодовольным лицом, быстро вышел тот самый знаменитый адвокат, который сделал так, что старушка с цветами осталась не при чем, а делец, давший ему 10 тысяч рублей, получил больше 100 тысяч. Все глаза обратились на адвоката, и он чувствовал это и всей наружностью своей как бы говорил: «не нужно никих выражений преданности», и быстро
прошел мимо всех.
Наконец девушка решилась объясниться с отцом. Она надела простенькое коричневое платье и пошла в кабинет к отцу. По дороге ее встретила Верочка. Надежда Васильевна молча поцеловала сестру и
прошла на половину отца; у нее захватило дыхание, когда она взялась
за ручку
двери.
И важно, пыхтя от негодования и амбиции,
прошел в
дверь. Человек был с характером: он еще после всего происшедшего не терял надежды, что пани пойдет
за ним, — до того ценил себя. Митя прихлопнул
за ним
дверь.
Мучили его тоже разные странные и почти неожиданные совсем желания, например: уж после полночи ему вдруг настоятельно и нестерпимо захотелось
сойти вниз, отпереть
дверь,
пройти во флигель и избить Смердякова, но спросили бы вы
за что, и сам он решительно не сумел бы изложить ни одной причины в точности, кроме той разве, что стал ему этот лакей ненавистен как самый тяжкий обидчик, какого только можно приискать на свете.
Он сорвался с места и, отворив
дверь, быстро
прошел в комнату. Перезвон бросился
за ним. Доктор постоял было еще секунд пять как бы в столбняке, смотря на Алешу, потом вдруг плюнул и быстро пошел к карете, громко повторяя: «Этта, этта, этта, я не знаю, что этта!» Штабс-капитан бросился его подсаживать. Алеша
прошел в комнату вслед
за Колей. Тот стоял уже у постельки Илюши. Илюша держал его
за руку и звал папу. Чрез минуту воротился и штабс-капитан.
Вот его
за это и присудили… то есть, видишь, ты меня извини, я ведь передаю сам, что слышал, это только легенда… присудили, видишь, его, чтобы
прошел во мраке квадриллион километров (у нас ведь теперь на километры), и когда кончит этот квадриллион, то тогда ему отворят райские
двери и все простят…
Я вам скажу, отчего вы меня не заметили, — оттого, что я не возвышаю голоса; оттого, что я прячусь
за других, стою
за дверьми, ни с кем не разговариваю; оттого, что дворецкий с подносом,
проходя мимо меня, заранее возвышает свой локоть в уровень моей груди…
Жандарм проводил их и принялся
ходить взад и вперед. Я бросился на постель и долго смотрел на
дверь,
за которой исчезло это светлое явление. «Нет, брат твой не забудет тебя», — думал я.
Малов тихо
сошел с кафедры и, съежившись, стал пробираться к
дверям; аудитория —
за ним, его проводили по университетскому двору на улицу и бросили вслед
за ним его калоши.
Жандарм светил нам, мы
сошли с лестницы,
прошли несколько шагов двором, взошли небольшой
дверью в длинный коридор, освещенный одним фонарем; по обеим сторонам были небольшие
двери, одну из них отворил дежурный офицер;
дверь вела в крошечную кордегардию,
за которой была небольшая комнатка, сырая, холодная и с запахом подвала.
За стеклянной
дверью порой мелькали в коридоре изумленные лица надзирателей или инспектора, привлеченных странными выкрикиваниями желто — красного попугая… Но, когда Лотоцкий
проходил из класса в учительскую, — сдержанный, холодный, неприступный и сознающий свою образцовость, — никто не решался заговорить с ним о том, что его класс напоминает порой дом сумасшедших.
Несколько дней, которые у нас провел этот оригинальный больной, вспоминаются мне каким-то кошмаром. Никто в доме ни на минуту не мог забыть о том, что в отцовском кабинете лежит Дешерт, огромный, страшный и «умирающий». При его грубых окриках мать вздрагивала и бежала сломя голову. Порой, когда крики и стоны смолкали, становилось еще страшнее: из-за запертой
двери доносился богатырский храп. Все
ходили на цыпочках, мать высылала нас во двор…
Весь этот вечер
проходил оживленно и весело, а для меня в нем осталось несколько мелких, почти ничтожных эпизодов, значение которых выделилось даже не сразу, но которые остались в памяти навсегда. Так, когда играли в прятки, я наткнулся на кого-то из прятавшихся
за дверью в темноватом углу отцовского кабинета. Когда я приоткрыл
дверь, — передо мной на полу сидела небольшая фигурка, отвернувшая голову. Нужно было еще угадать, кто это.
Именно под этим впечатлением Галактион подъезжал к своему Городищу. Начинало уже темниться, а в его комнате светился огонь. У крыльца стоял чей-то дорожный экипаж. Галактион быстро взбежал по лестнице на крылечко,
прошел темные сени, отворил
дверь и остановился на пороге, — в его комнате сидели Михей Зотыч и Харитина
за самоваром.
Проходя мимо
двери в столовую, Кочетов увидел Галактиона, который сидел у стола, схватившись
за голову.
(Стоит около
двери.)
Хожу я, душечка, цельный день по хозяйству и все мечтаю. Выдать бы тебя
за богатого человека, и я бы тогда была покойной, пошла бы себе в пустынь, потом в Киев… в Москву, и так бы все
ходила по святым местам…
Ходила бы и
ходила. Благолепие!..
Фирс(подходит к
двери, трогает
за ручку). Заперто. Уехали… (Садится на диван.) Про меня забыли… Ничего… я тут посижу… А Леонид Андреич, небось, шубы не надел, в пальто поехал… (Озабоченно вздыхает.) Я-то не поглядел… Молодо-зелено! (Бормочет что-то, чего понять нельзя.) Жизнь-то
прошла, словно и не жил… (Ложится.) Я полежу… Силушки-то у тебя нету, ничего не осталось, ничего… Эх ты… недотепа!.. (Лежит неподвижно.)
— Это куда же ты
за водой-то
ходил? Запри
дверь!
В руках его уже был ключ. Поднимаясь по лестнице, он обернулся и погрозил князю, чтобы тот шел тише, тихо отпер
дверь в свои комнаты, впустил князя, осторожно
прошел за ним, запер
дверь за собой и положил ключ в карман.
Стали мы наконец выходить из комнаты, я
дверь нарочно отпертою и оставляю; он таки поколебался, хотел что-то сказать, вероятно,
за бумажник с такими деньгами испугался, но ужасно вдруг рассердился и ничего не сказал-с; двух шагов по улице не
прошли, он меня бросил и ушел в другую сторону.
Проходя близко мимо выходных
дверей на лестницу, он услышал и заметил, что
за дверьми кто-то старается изо всех сил позвонить в колокольчик; но в колокольчике, должно быть, что-то испортилось: он только чуть-чуть вздрагивал, а звука не было.
— Значит, в самом деле княгиня! — прошептала она про себя как бы насмешливо и, взглянув нечаянно на Дарью Алексеевну, засмеялась. — Развязка неожиданная… я… не так ожидала… Да что же вы, господа, стоите, сделайте одолжение, садитесь, поздравьте меня с князем! Кто-то, кажется, просил шампанского; Фердыщенко,
сходите, прикажите. Катя, Паша, — увидала она вдруг в
дверях своих девушек, — подите сюда, я замуж выхожу, слышали?
За князя, у него полтора миллиона, он князь Мышкин и меня берет!
Он застал жену
за завтраком, Ада, вся в буклях, в беленьком платьице с голубыми ленточками, кушала баранью котлетку. Варвара Павловна тотчас встала, как только Лаврецкий вошел в комнату, и с покорностью на лице подошла к нему. Он попросил ее последовать
за ним в кабинет, запер
за собою
дверь и начал
ходить взад и вперед; она села, скромно положила одну руку на другую и принялась следить
за ним своими все еще прекрасными, хотя слегка подрисованными, глазами.
У Кожина захолонуло на душе: он не ожидал, что все обойдется так просто. Пока баушка Лукерья
ходила в заднюю избу
за Феней,
прошла целая вечность. Петр Васильич стоял неподвижно у печи, а Кожин сидел на лавке, низко опустив голову. Когда скрипнула
дверь, он весь вздрогнул. Феня остановилась в
дверях и не шла дальше.