Неточные совпадения
На второй неделе великого поста пришла ему очередь говеть вместе с своей
казармой. Он
ходил в церковь молиться вместе с другими. Из-за чего, он и сам не знал того, — произошла однажды ссора; все разом напали на него с остервенением.
Огарев сам свез деньги
в казармы, и это
сошло с рук. Но молодые люди вздумали поблагодарить из Оренбурга товарищей и, пользуясь случаем, что какой-то чиновник ехал
в Москву, попросили его взять письмо, которое доверить почте боялись. Чиновник не преминул воспользоваться таким редким случаем для засвидетельствования всей ярости своих верноподданнических чувств и представил письмо жандармскому окружному генералу
в Москве.
Ехали мы, ехали часа полтора, наконец проехали Симонов монастырь и остановились у тяжелых каменных ворот, перед которыми
ходили два жандарма с карабинами. Это был Крутицкий монастырь, превращенный
в жандармские
казармы.
Ходить в караул считалось вообще трудной и рискованной обязанностью, но перед большими праздниками солдаты просились, чтобы их назначали
в караул. Для них, никогда не видевших куска белого хлеба, эти дни были праздниками. Когда подаяние большое, они приносили хлеба даже
в казармы и делились с товарищами.
Поселенцы говеют, венчаются и детей крестят
в церквах, если живут близко.
В дальние селения ездят сами священники и там «постят» ссыльных и кстати уж исполняют другие требы. У о. Ираклия были «викарии»
в Верхнем Армудане и
в Мало-Тымове, каторжные Воронин и Яковенко, которые по воскресеньям читали часы. Когда о. Ираклий приезжал
в какое-нибудь селение служить, то мужик
ходил по улицам и кричал во всё горло: «Вылазь на молитву!» Где нет церквей и часовен, там служат
в казармах или избах.
Мимо открытых окон по улице, не спеша, с мерным звоном
проходили кандальные; против нашей квартиры
в военной
казарме солдаты-музыканты разучивали к встрече генерал-губернатора свои марши, и при этом флейта играла из одной пьесы, тромбон из другой, фагот из третьей, и получался невообразимый хаос.
В ночь, когда Арапов поручил Нафтуле Соловейчику последнюю литографскую работу и когда Соловейчик, окончив ее, сделал два пробные оттиска, он, дойдя до забора пустого дома, перескочил его за собачьей конурою и, так сказать, перекинувшись Андреем Тихоновичем,
прошел в свою пустую
казарму.
Ходит из города
в город, вертит ручку шарманки, собирает пфенниги, притворяется дураком и
в то же время потихоньку снимает планы укреплений, складов,
казарм, лагерей.
Вступив
в казарму, меня поразил особенный тяжелый запах, звук храпения нескольких сотен людей, и,
проходя за нашим проводником и Зухиным, который твердыми шагами шел впереди всех между нарами, я с трепетом вглядывался
в положение каждого рекрута и к каждому прикладывал оставшуюся
в моем воспоминании сбитую жилистую фигуру Семенова с длинными всклокоченными, почти седыми волосами, белыми зубами и мрачными блестящими глазами.
Носи портянки, ешь грубую солдатскую пищу, спи на нарах, вставай
в шесть утра, мой полы и окна
в казармах, учи солдат и учись от солдат,
пройди весь стаж от рядового до дядьки, до взводного, до ефрейтора, до унтер-офицера, до артельщика, до каптенармуса, до помощника фельдфебеля, попотей, потрудись, белоручка, подравняйся с мужиком, а через год иди
в военное училище,
пройди двухгодичный курс и иди
в тот же полк обер-офицером.
Красота ее все более и более поражала капитана, так что он воспринял твердое намерение каждый праздник
ходить в сказанную церковь, но дьявольски способствовавшее
в этом случае ему счастье устроило нечто еще лучшее:
в ближайшую среду, когда капитан на плацу перед Красными
казармами производил ученье своей роте и, крикнув звучным голосом: «налево кругом!», сам повернулся
в этом же направлении, то ему прямо бросились
в глаза стоявшие у окружающей плац веревки мать и дочь Рыжовы.
Накануне каждой субботы,
в пятницу вечером,
в нашу
казарму нарочно
ходили из других
казарм посмотреть, как Исай Фомич будет справлять свой шабаш.
Рядились
в праздники, и разрядившийся непременно, бывало,
пройдет по всем
казармам показать себя всему свету.
За говядиной
ходил на базар кто-нибудь из инвалидов, которых у нас было по одному
в каждой
казарме, для надсмотра за порядком, и которые сами, добровольно, взяли себе
в обязанность ежедневно
ходить на базар за покупками для арестантов и не брали за это почти никакой платы, так разве пустяки какие-нибудь.
Ходит, бывало, за
казармами — руки
в карманах, смирный, задумчивый.
Тут он вспомнил, что
в последнее время Куликов и А-в были как-то особенно близки между собою, часто шептались, часто
ходили за
казармами, вдали от всех глаз.
Были такие, что
сходили в другие
казармы, поздравить кой-кого из своих.
А между тем
в это первое время Петров как будто обязанностью почитал чуть не каждый день заходить ко мне
в казарму или останавливать меня
в шабашное время, когда, бывало, я
хожу за
казармами, по возможности подальше от всех глаз.
Вечером, уже
в темноте, перед запором
казарм, я
ходил около паль, и тяжелая грусть пала мне на душу, и никогда после я не испытывал такой грусти во всю мою острожную жизнь.
Ж-кий, не глядя ни на кого, с бледным лицом и с дрожавшими бледными губами,
прошел между собравшихся на дворе каторжных, уже узнавших, что наказывают дворянина, вошел
в казарму, прямо к своему месту, и, ни слова не говоря, стал на колени и начал молиться богу».
Разве кто другой оденет его хорошо, иногда даже
в красную рубашку, и Сироткин, видимо, рад обновке:
ходит по
казармам, себя показывает.
И вот завтра его порют. Утром мы собрались во второй батальон на конфирмацию. Солдаты выстроены
в каре, — оставлено только место для прохода. Посередине две кучи длинных березовых розог, перевязанных пучками. Придут офицеры, взглянут на розги и выйдут из
казармы на крыльцо. Пришел и Шептун. Сутуловатый, приземистый, исподлобья взглянул он своими неподвижными рыбьими глазами на строй, подошел к розгам, взял пучок, свистнул им два раза
в воздухе и, бережно положив,
прошел в фельдфебельскую канцелярию.
В «Русский пир» или к Лондрону и другие трактиры вблизи
казармы до девяти часов показаться нельзя — юнкера и солдаты
ходят.
Было еще темно, но кое-где
в домах уже засветились огни и
в конце улицы из-за
казармы стала подниматься бледная луна. Лаптев сидел у ворот на лавочке и ждал, когда кончится всенощная
в церкви Петра и Павла. Он рассчитывал, что Юлия Сергеевна, возвращаясь от всенощной, будет
проходить мимо, и тогда он заговорит с ней и, быть может, проведет с ней весь вечер.
— Не один он думал так, и это верно было: чем дальше — тем горячее
в туннеле, тем больше хворало и падало
в землю людей. И всё сильнее текли горячие ключи, осыпалась порода, а двое наших, из Лугано,
сошли с ума. Ночами
в казарме у нас многие бредили, стонали и вскакивали с постелей
в некоем ужасе…
Дневальный — Лука Меркулов — только что «заступил на смену». До двух часов пополуночи он должен не спать,
ходить по
казарме в шинели,
в шапке и со штыком на боку и следить за порядком: за тем, чтобы не было покраж, чтобы люди не выбегали на двор раздетыми, чтобы
в помещение не проникали посторонние лица.
В случае посещения начальства он обязан рапортовать о благополучии и о всем происшедшем.
Голова Меркулова опять падает вниз, чуть не касаясь колен, и опять Меркулов просыпается с приторным, томящим ощущением
в груди. «Никак, я вздремал? — шепчет он
в удивлении. — Вот так штука!» Ему страшно жаль только что виденной черной весенней дороги, запаха свежей земли и нарядного отражения прибрежных ветел
в гладком зеркале речки. Но он боится спать и, чтобы ободриться, опять начинает
ходить по
казарме. Ноги его замлели от долгого сидения, и при первых шагах он совсем не чувствует их.
«Да наши, на Соколином острову,
в седьмой
казарме. Чай, спят себе теперь, и горюшка мало!.. А мы вот тут… Эх, не надо бы и ходить-то…»
«Чего советовать-то, — ответил старик вяло. — Трудно… годы мои не те. Вот видишь ты:
пройдет еще дня три, караулы поснимут, станут партиями
в разные места на работы выводить, да и так из
казармы выходить дозволяется. Ну, только с мешком из
казармы не выпустят. Вот тут и думай».
Толковали, что дворник поймал на поджоге протопопа
в камилавке; что поджигает главнейшим образом какой-то генерал, у которого спина намазана горючим составом, так что стоит ему почесаться спиною о забор — он и загорится; что за Аракчеевскими
казармами приготовлено пять виселиц, и на одной из них уже повешен один генерал «за измену»; что пожарные представили одного иностранца и одного русского, которые давали им 100 р., чтобы только они не тушили Толкучего рынка; что семидесятилетняя баба
ходила в Смольный поджигать и, схваченная там, объяснила на допросе, будто получила 100 рублей, но не откроет-де, кто дал ей деньги, хошь
в кусочки искрошите; что Петербург поджигает целая шайка
в триста человека и что видели, как ночью Тихвинская Богородица
ходила, сама из Тихвина пришла и говорила: «вы, голубчики, не бойтесь, эфтому кварталу не гореть».
Солдаты под палящим зноем
ходили по горам, по болотам, по кочкам и, не находя неприятеля, который ловко скрывался
в знакомой местности, возвращались
в форт усталые и голодные, чтобы отдохнуть после на голых досках
в казарме с шинелью под головами.
В казармах женатых рабочих воздух был тоже"не первого сорта", по замечанию Любаши; нумера смотрели веселее,
в некоторых стояли горшки с цветами на окнах, кое-где кровати были с ситцевыми занавесками. Но малые ребятишки оставались без призора. Их матери все почти
ходили на фабрику.
Цесаревна приказала позвонить у двери посольства и велела передать маркизу де ла Шетарди, что она стремится к славе и нимало не сомневается, что он пошлет ей всяких благих пожеланий, так как она вынуждена наконец уступить настояниям партии… От дома посольства она отправилась
в Преображенские
казармы и
прошла в гренадерскую роту. Гренадеры ожидали ее.
От Преображенских
казарм, расположенных на окраине тогдашнего Петербурга, до Зимнего дворца было очень далеко. Пришлось идти по Невскому проспекту, безмолвному и пустынному. По обеим сторонам его высились уже
в то время обширные дома,
в которых жили сановники.
Проходя мимо этих домов, солдаты входили
в них и арестовывали тех, которых им было велено отвезти во дворец Елизаветы Петровны. Таким образом, они арестовали графа Остермана, графа Головнина, графа Левенвольда, барона Менгдена и многих других.
С этим я и отложил просьбу интролигатора
в сторону с подлежащею справкою и пометою. Более я ничего не мог сделать; но
прошел час, другой, а у меня ни с того ни с сего из ума не выходил этот бедный начитанный переплетчик. Мне все представлялось: как он прилетит завтра сюда с его «обширным рассуждением», а его дитя будет уже
в солдатских
казармах, куда так легко попасть, но откуда выбраться трудно.