Неточные совпадения
Городничий (бьет
себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу
на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог
провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал
на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Парамошу нельзя было узнать; он расчесал
себе волосы,
завел бархатную поддевку, душился, мыл руки мылом добела и в этом виде ходил по школам и громил тех, которые надеются
на князя мира сего.
Не позаботясь даже о том, чтобы
проводить от
себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал
на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не замечая того, есть кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
— Ах, не слушал бы! — мрачно проговорил князь, вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала меня
на это, то я тебе скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если бы не было того, чего не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его
на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите,
возите к
себе этих шарлатанов.
В то время как Степан Аркадьич приехал в Петербург для исполнения самой естественной, известной всем служащим, хотя и непонятной для неслужащих, нужнейшей обязанности, без которой нет возможности служить, — напомнить о
себе в министерстве, — и при исполнении этой обязанности, взяв почти все деньги из дому, весело и приятно
проводил время и
на скачках и
на дачах, Долли с детьми переехала в деревню, чтоб уменьшить сколько возможно расходы.
Он не ел целый день, не спал две ночи,
провел несколько часов раздетый
на морозе и чувствовал
себя не только свежим и здоровым как никогда, но он чувствовал
себя совершенно независимым от тела: он двигался без усилия мышц и чувствовал, что всё может сделать.
Положим, я вызову
на дуэль, — продолжал про
себя Алексей Александрович, и, живо представив
себе ночь, которую он
проведет после вызова, и пистолет,
на него направленный, он содрогнулся и понял, что никогда он этого не сделает, — положим, я вызову его па дуэль.
Степан Аркадьич вышел посмотреть. Это был помолодевший Петр Облонский. Он был так пьян, что не мог войти
на лестницу; но он велел
себя поставить
на ноги, увидав Степана Аркадьича, и, уцепившись за него, пошел с ним в его комнату и там стал рассказывать ему про то, как он
провел вечер, и тут же заснул.
Весь день этот, за исключением поездки к Вильсон, которая заняла у нее два часа, Анна
провела в сомнениях о том, всё ли кончено или есть надежда примирения и надо ли ей сейчас уехать или еще раз увидать его. Она ждала его целый день и вечером, уходя в свою комнату, приказав передать ему, что у нее голова болит, загадала
себе: «если он придет, несмотря
на слова горничной, то, значит, он еще любит. Если же нет, то, значит, всё конечно, и тогда я решу, что мне делать!..»
Жена?.. Нынче только он говорил с князем Чеченским. У князя Чеченского была жена и семья — взрослые пажи дети, и была другая, незаконная семья, от которой тоже были дети. Хотя первая семья тоже была хороша, князь Чеченский чувствовал
себя счастливее во второй семье. И он
возил своего старшего сына во вторую семью и рассказывал Степану Аркадьичу, что он находит это полезным и развивающим для сына. Что бы
на это сказали в Москве?
Вронский в эти три месяца, которые он
провел с Анной за границей, сходясь с новыми людьми, всегда задавал
себе вопрос о том, как это новое лицо посмотрит
на его отношения к Анне, и большею частью встречал в мужчинах какое должно понимание. Но если б его спросили и спросили тех, которые понимали «как должно», в чем состояло это понимание, и он и они были бы в большом затруднении.
Эти два обстоятельства были: первое то, что вчера он, встретив
на улице Алексея Александровича, заметил, что он сух и строг с ним, и,
сведя это выражение лица Алексея Александровича и то, что он не приехал к ним и не дал энать о
себе, с теми толками, которые он слышал об Анне и Вронском, Степан Аркадьич догадывался, что что-то не ладно между мужем и женою.
Но когда вышедший вслед за ним Степан Аркадьич, увидав его
на лестнице, подозвал к
себе и спросил, как он в школе
проводит время между классами, Сережа, вне присутствия отца, разговорился с ним.
— Нет, Павел Иванович! как вы
себе хотите, это выходит избу только выхолаживать:
на порог, да и назад! нет, вы
проведите время с нами! Вот мы вас женим: не правда ли, Иван Григорьевич, женим его?
— Позвольте вам вместо того, чтобы
заводить длинное дело, вы, верно, не хорошо рассмотрели самое завещание: там, верно, есть какая-нибудь приписочка. Вы возьмите его
на время к
себе. Хотя, конечно, подобных вещей
на дом брать запрещено, но если хорошенько попросить некоторых чиновников… Я с своей стороны употреблю мое участие.
Становилося как-то льготно, и думал Чичиков: «Эх, право,
заведу себе когда-нибудь деревеньку!» — «Ну, что тут хорошего, — думал Платонов, — в этой заунывной песне? от ней еще большая тоска находит
на душу».
Наталья Савишна, которая всю ночь 11 апреля
провела в спальне матушки, рассказывала мне, что, написав первую часть письма, maman положила его подле
себя на столик и започивала.
Тарас приосанился, стянул
на себе покрепче пояс и гордо
провел рукою по усам.
— Я бы не просил тебя. Я бы сам, может быть, нашел дорогу в Варшаву; но меня могут как-нибудь узнать и захватить проклятые ляхи, ибо я не горазд
на выдумки. А вы, жиды,
на то уже и созданы. Вы хоть черта
проведете; вы знаете все штуки; вот для чего я пришел к тебе! Да и в Варшаве я бы сам
собою ничего не получил. Сейчас запрягай воз и вези меня!
А как
отведу вас, мигом, здесь же в канаве, вылью
себе на голову два ушата воды, и готов…
Когда-то вздумалось Мышам
себя прославить
И, несмотря
на кошек и котов,
Свести с ума всех ключниц, поваров,
И славу о своих делах трубить заставить
От погребов до чердаков...
— Иван Игнатьич! — сказала капитанша кривому старичку. — Разбери Прохорова с Устиньей, кто прав, кто виноват. Да обоих и накажи. Ну, Максимыч, ступай
себе с богом. Петр Андреич, Максимыч
отведет вас
на вашу квартиру.
Он вышел в отставку, несмотря
на просьбы приятелей,
на увещания начальников, и отправился вслед за княгиней; года четыре
провел он в чужих краях, то гоняясь за нею, то с намерением теряя ее из виду; он стыдился самого
себя, он негодовал
на свое малодушие… но ничто не помогало.
Клим чувствовал, что мать говорит, насилуя
себя и как бы смущаясь пред гостьей. Спивак смотрела
на нее взглядом человека, который, сочувствуя, не считает уместным выразить свое сочувствие. Через несколько минут она ушла, а мать,
проводив ее, сказала снисходительно...
Ему протянули несколько шапок, он взял две из них, положил их
на голову
себе близко ко лбу и, придерживая рукой, припал
на колено. Пятеро мужиков, подняв с земли небольшой колокол, накрыли им голову кузнеца так, что края легли ему
на шапки и
на плечи, куда баба положила свернутый передник. Кузнец закачался, отрывая колено от земли, встал и тихо, широкими шагами пошел ко входу
на колокольню, пятеро мужиков
провожали его, идя попарно.
Тогда Самгин, пятясь, не
сводя глаз с нее, с ее топающих ног, вышел за дверь, притворил ее, прижался к ней спиною и долго стоял в темноте, закрыв глаза, но четко и ярко видя мощное тело женщины, напряженные, точно раненые, груди, широкие, розоватые бедра, а рядом с нею —
себя с растрепанной прической, с открытым ртом
на сером потном лице.
— По форме это, если хотите, — немножко анархия, а по существу — воспитание революционеров, что и требуется. Денег надобно, денег
на оружие, вот что, — повторил он, вздыхая, и ушел, а Самгин,
проводив его, начал шагать по комнате, посматривая в окна, спрашивая
себя...
— Оторвана? — повторил Иноков, сел
на стул и, сунув шляпу в колени
себе,
провел ладонью по лицу. — Ну вот, я так и думал, что тут случилась какая-то ерунда. Иначе, конечно, вы не стали бы читать. Стихи у вас?
Клим постоял, затем снова сел, думая: да, вероятно, Лидия, а может быть, и Макаров знают другую любовь, эта любовь вызывает у матери, у Варавки, видимо, очень ревнивые и завистливые чувства. Ни тот, ни другая даже не посетили больного. Варавка вызвал карету «Красного Креста», и, когда санитары, похожие
на поваров, несли Макарова по двору, Варавка стоял у окна, держа
себя за бороду. Он не позволил Лидии
проводить больного, а мать, кажется, нарочно ушла из дома.
Когда она, стройная, в шелковом платье жемчужного цвета, шла к нему по дорожке среди мелколистного кустарника, Самгин определенно почувствовал
себя виноватым пред нею. Он ласково
провел ее в отдаленный угол сада, усадил
на скамью, под густой навес вишен, и, гладя руку ее, вздохнул...
Попов
проводил ее до двери, вернулся, неловко втиснул
себя в кресло, вынул кожаный кисет, трубку и, набивая ее табаком, не глядя
на Самгина, спросил небрежно...
Климу хотелось отстегнуть ремень и хлестнуть по лицу девушки, все еще красному и потному. Но он чувствовал
себя обессиленным этой глупой сценой и тоже покрасневшим от обиды, от стыда, с плеч до ушей. Он ушел, не взглянув
на Маргариту, не сказав ей ни слова, а она
проводила его укоризненным восклицанием...
В таких воспоминаниях он
провел всю ночь, не уснув ни минуты, и вышел
на вокзал в Петербурге полубольной от усталости и уже почти равнодушный к
себе.
Он схватил Самгина за руку, быстро
свел его с лестницы, почти бегом протащил за
собою десятка три шагов и, посадив
на ворох валежника в саду, встал против, махая в лицо его черной полою поддевки, открывая мокрую рубаху, голые свои ноги. Он стал тоньше, длиннее, белое лицо его вытянулось, обнажив пьяные, мутные глаза, — казалось, что и борода у него стала длиннее. Мокрое лицо лоснилось и кривилось, улыбаясь, обнажая зубы, — он что-то говорил, а Самгин, как бы защищаясь от него, убеждал
себя...
Что касается дороги через Верхлёво и моста, то, не получая от вас долгое время ответа, я уж решился с Одонцовым и Беловодовым
проводить дорогу от
себя на Нельки, так что Обломовка остается далеко в стороне.
Почти бессознательно, как перед самим
собой, он вслух при ней делал оценку приобретенного им сокровища и удивлялся
себе и ей; потом поверял заботливо, не осталось ли вопроса в ее взгляде, лежит ли заря удовлетворенной мысли
на лице и
провожает ли его взгляд ее, как победителя.
Ребенка ли выходить не сумеют там? Стоит только взглянуть, каких розовых и увесистых купидонов носят и
водят за
собой тамошние матери. Они
на том стоят, чтоб дети были толстенькие, беленькие и здоровенькие.
Он даже усмехнулся, так что бакенбарды поднялись в сторону, и покачал головой. Обломов не поленился, написал, что взять с
собой и что оставить дома. Мебель и прочие вещи поручено Тарантьеву
отвезти на квартиру к куме,
на Выборгскую сторону, запереть их в трех комнатах и хранить до возвращения из-за границы.
Она никогда бы не пустила его к
себе ради пьянства, которого терпеть не могла, но он был несчастлив, и притом, когда он становился неудобен в комнате, его без церемонии уводили
на сеновал или
отводили домой.
Она прислушивалась к обещанным им благам, читала приносимые им книги, бросалась к старым авторитетам,
сводила их про
себя на очную ставку — но не находила ни новой жизни, ни счастья, ни правды, ничего того, что обещал, куда звал смелый проповедник.
Дела шли своим чередом, как вдруг однажды перед началом нашей вечерней партии, когда Надежда Васильевна и Анна Васильевна наряжались к выходу, а Софья Николаевна поехала гулять, взявши с
собой Николая Васильевича, чтоб
завезти его там где-то
на дачу, — доложили о приезде княгини Олимпиады Измайловны. Обе тетки поворчали
на это неожиданное расстройство партии, но, однако, отпустили меня погулять, наказавши через час вернуться, а княгиню приняли.
Чем он больше старался об этом, тем сильнее, к досаде его, проглядывало мелочное и настойчивое наблюдение за каждым ее шагом, движением и словом. Иногда он и выдержит
себя минуты
на две, но любопытство мало-помалу раздражит его, и он бросит быстрый полувзгляд исподлобья — все и пропало. Он уж и не
отводит потом глаз от нее.
Тит Никоныч и Крицкая ушли. Последняя затруднялась, как ей одной идти домой. Она говорила, что не велела приехать за
собой, надеясь, что ее
проводит кто-нибудь. Она взглянула
на Райского. Тит Никоныч сейчас же вызвался, к крайнему неудовольствию бабушки.
— Попробую, начну здесь,
на месте действия! — сказал он
себе ночью, которую в последний раз
проводил под родным кровом, — и сел за письменный стол. — Хоть одну главу напишу! А потом, вдалеке, когда отодвинусь от этих лиц, от своей страсти, от всех этих драм и комедий, — картина их виднее будет издалека. Даль оденет их в лучи поэзии; я буду видеть одно чистое создание творчества, одну свою статую, без примеси реальных мелочей… Попробую!..
В юности он приезжал не раз к матери, в свое имение,
проводил время отпуска и уезжал опять, и наконец вышел в отставку, потом приехал в город, купил маленький серенький домик, с тремя окнами
на улицу, и свил
себе тут вечное гнездо.
Она вдруг поднялась и заторопилась. Тут как раз прибыл Матвей; я посадил ее с
собой в сани и по дороге
завез ее к ней домой,
на квартиру Столбеевой.
Мы проговорили весь вечер о лепажевских пистолетах, которых ни тот, ни другой из нас не видал, о черкесских шашках и о том, как они рубят, о том, как хорошо было бы
завести шайку разбойников, и под конец Ламберт перешел к любимым своим разговорам
на известную гадкую тему, и хоть я и дивился про
себя, но очень любил слушать.
После обеда тотчас явились японцы и сказали, что хотя губернатор и не имеет разрешения, но берет все
на себя и
отводит место.
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно
проводить время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели
на море, думая про
себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг
на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
— Какая благодать! — твердил я, ложась, как
на берегу, дома,
на неподвижную постель. —
Завозите себе там верпы, а я усну, как давно не спал!