Неточные совпадения
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком:
в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию
проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а не то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я не знаю, а мне, право, нравится такая
жизнь.
Потом
завел речь о прелестях уединенной
жизни и вскользь заявил, что он и сам надеется когда-нибудь найти отдохновение
в стенах монастыря.
Яшвин с фуражкой догнал его,
проводил его до дома, и через полчаса Вронский пришел
в себя. Но воспоминание об этой скачке надолго осталось
в его душе самым тяжелым и мучительным воспоминанием
в его
жизни.
Была пятница, и
в столовой часовщик Немец
заводил часы. Степан Аркадьич вспомнил свою шутку об этом аккуратном плешивом часовщике, что Немец «сам был заведен на всю
жизнь, чтобы
заводить часы», — и улыбнулся. Степан Аркадьич любил хорошую шутку. «А может быть, и образуется! Хорошо словечко: образуется, подумал он. Это надо рассказать».
Левин видел, что так и не найдет он связи
жизни этого человека с его мыслями. Очевидно, ему совершенно было всё равно, к чему приведет его рассуждение; ему нужен был только процесс рассуждения. И ему неприятно было, когда процесс рассуждения
заводил его
в тупой переулок. Этого только он не любил и избегал, переводя разговор на что-нибудь приятно-веселое.
Левина уже не поражало теперь, как
в первое время его
жизни в Москве, что для переезда с Воздвиженки на Сивцев Вражек нужно было запрягать
в тяжелую карету пару сильных лошадей,
провезти эту карету по снежному месиву четверть версты и стоять там четыре часа, заплатив за это пять рублей. Теперь уже это казалось ему натурально.
Львов, женатый на Натали, сестре Кити, всю свою
жизнь провел в столицах и за границей, где он и воспитывался и служил дипломатом.
В женском вопросе он был на стороне крайних сторонников полной свободы женщин и
в особенности их права на труд, но жил с женою так, что все любовались их дружною бездетною семейною
жизнью, и устроил
жизнь своей жены так, что она ничего не делала и не могла делать, кроме общей с мужем заботы, как получше и повеселее
провести время.
Последнюю половину своей
жизни она
провела в Москве и тут на покое растолстела.
Так
проводили жизнь два обитателя мирного уголка, которые нежданно, как из окошка, выглянули
в конце нашей поэмы, выглянули для того, чтобы отвечать скромно на обвиненье со стороны некоторых горячих патриотов, до времени покойно занимающихся какой-нибудь философией или приращениями на счет сумм нежно любимого ими отечества, думающих не о том, чтобы не делать дурного, а о том, чтобы только не говорили, что они делают дурное.
Ей-<ей>, дело не
в этом имуществе, из-за которого спорят и режут друг друга люди, точно как можно
завести благоустройство
в здешней
жизни, не помысливши о другой
жизни.
Однообразный и безумный,
Как вихорь
жизни молодой,
Кружится вальса вихорь шумный;
Чета мелькает за четой.
К минуте мщенья приближаясь,
Онегин, втайне усмехаясь,
Подходит к Ольге. Быстро с ней
Вертится около гостей,
Потом на стул ее сажает,
Заводит речь о том, о сем;
Спустя минуты две потом
Вновь с нею вальс он продолжает;
Все
в изумленье. Ленский сам
Не верит собственным глазам.
Богат, хорош собою, Ленский
Везде был принят как жених;
Таков обычай деревенский;
Все дочек прочили своих
За полурусского соседа;
Взойдет ли он, тотчас беседа
Заводит слово стороной
О скуке
жизни холостой;
Зовут соседа к самовару,
А Дуня разливает чай,
Ей шепчут: «Дуня, примечай!»
Потом приносят и гитару;
И запищит она (Бог мой!):
Приди
в чертог ко мне златой!..
Я был рожден для
жизни мирной,
Для деревенской тишины:
В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие сны.
Досугам посвятясь невинным,
Брожу над озером пустынным,
И far niente мой закон.
Я каждым утром пробужден
Для сладкой неги и свободы:
Читаю мало, долго сплю,
Летучей славы не ловлю.
Не так ли я
в былые годы
Провел в бездействии,
в тени
Мои счастливейшие дни?
А потом опять утешится, на вас она все надеется: говорит, что вы теперь ей помощник и что она где-нибудь немного денег займет и поедет
в свой город, со мною, и пансион для благородных девиц
заведет, а меня возьмет надзирательницей, и начнется у нас совсем новая, прекрасная
жизнь, и целует меня, обнимает, утешает, и ведь так верит! так верит фантазиям-то!
И выходит
в результате, что всё на одну только кладку кирпичиков да на расположение коридоров и комнат
в фаланстере [Фаланстеры — дворцы-общежития, о которых мечтал
в своей утопии Ш. Фурье, французский социалист-утопист.]
свели! фаланстера-то и готова, да натура-то у вас для фаланстеры еще не готова,
жизни хочет, жизненного процесса еще не завершила, рано на кладбище!
Вот, некогда, на знатном погребенье,
Толпа сих плакальщиц, поднявши вой,
Покойника от
жизни скоротечной
В дом
провожала вечной
На упокой.
Этому отчасти способствовал порядок, который она
завела у себя
в доме и
в жизни.
Это умонастроение слежалось у Клима Ивановича Самгина довольно плотно, прочно, и он
свел задачу
жизни своей к воспитанию
в себе качеств вождя, героя, человека, не зависимого от насилий действительности.
Но он был
в затруднении, о чем думать: о письме ли старосты, о переезде ли на новую квартиру, приняться ли
сводить счеты? Он терялся
в приливе житейских забот и все лежал, ворочаясь с боку на бок. По временам только слышались отрывистые восклицания: «Ах, Боже мой! Трогает
жизнь, везде достает».
— Из чего же они бьются: из потехи, что ли, что вот кого-де ни возьмем, а верно и выйдет? А жизни-то и нет ни
в чем: нет понимания ее и сочувствия, нет того, что там у вас называется гуманитетом. Одно самолюбие только. Изображают-то они воров, падших женщин, точно ловят их на улице да
отводят в тюрьму.
В их рассказе слышны не «невидимые слезы», а один только видимый, грубый смех, злость…
Как зорко ни сторожило каждое мгновение его
жизни любящее око жены, но вечный покой, вечная тишина и ленивое переползанье изо дня
в день тихо остановили машину
жизни. Илья Ильич скончался, по-видимому, без боли, без мучений, как будто остановились часы, которые забыли
завести.
Он был
в университете и решил, что сын его должен быть также там — нужды нет, что это будет не немецкий университет, нужды нет, что университет русский должен будет произвести переворот
в жизни его сына и далеко
отвести от той колеи, которую мысленно проложил отец
в жизни сына.
— Если все
свести на нужное и серьезное, — продолжал Райский, — куда как
жизнь будет бедна, скучна! Только что человек выдумал, прибавил к ней — то и красит ее.
В отступлениях от порядка, от формы, от ваших скучных правил только и есть отрады…
Райский
провел уже несколько таких дней и ночей, и еще больше предстояло ему
провести их под этой кровлей, между огородом, цветником, старым, запущенным садом и рощей, между новым, полным
жизни, уютным домиком и старым, полинявшим, частию с обвалившейся штукатуркой домом,
в полях, на берегах, над Волгой, между бабушкой и двумя девочками, между Леонтьем и Титом Никонычем.
— Если не мудрая, так мудреная! На нее откуда-то повеяло другим, не здешним духом!.. Да откуда же: узнаю ли я? Непроницаема, как ночь! Ужели ее молодая
жизнь успела уже омрачиться!.. —
в страхе говорил Райский,
провожая ее глазами.
Он какой-то артист: все рисует, пишет, фантазирует на фортепиано (и очень мило), бредит искусством, но, кажется, как и мы, грешные, ничего не делает и чуть ли не всю
жизнь проводит в том, что «поклоняется красоте», как он говорит: просто влюбчив по-нашему, как, помнишь, Дашенька Семечкина, которая была однажды заочно влюблена
в испанского принца, увидевши портрет его
в немецком календаре, и не пропускала никого, даже настройщика Киша.
Она еще неодушевлена,
в глазах нет
жизни, огня. Но вот он посадит
в них две магические точки,
проведет два каких-то резких штриха, и вдруг голова ожила, заговорила, она смотрит так открыто,
в ней горят мысль, чувство, красота…
— Лжец! — обозвал он Рубенса. — Зачем, вперемежку с любовниками, не насажал он
в саду нищих
в рубище и умирающих больных: это было бы верно!.. А мог ли бы я? — спросил он себя. Что бы было, если б он принудил себя жить с нею и для нее? Сон, апатия и лютейший враг — скука! Явилась
в готовой фантазии длинная перспектива этой
жизни, картина этого сна, апатии, скуки: он видел там себя, как он был мрачен, жосток, сух и как, может быть, еще скорее
свел бы ее
в могилу. Он с отчаянием махнул рукой.
Он приветствовал смелые шаги искусства, рукоплескал новым откровениям и открытиям, видоизменяющим, но не ломающим
жизнь, праздновал естественное, но не насильственное рождение новых ее требований, как праздновал весну с новой зеленью, не
провожая бесплодной и неблагодарной враждой отходящего порядка и отживающих начал, веря
в их историческую неизбежность и неопровержимую, преемственную связь с «новой весенней зеленью», как бы она нова и ярко-зелена ни была.
Ему любо было пока возиться и с бабушкой: отдавать свою волю
в ее опеку и с улыбкой смотреть и слушать, как она учила его уму-разуму, порядку, остерегала от пороков и соблазнов, старалась
свести его с его «цыганских» понятий о
жизни на свою крепкую, житейскую мудрость.
В первый раз
в жизни случилось мне
провести последний день старого года как-то иначе, непохоже ни на что прежнее. Я обедал
в этот день у японских вельмож! Слушайте же, если вам не скучно, подробный рассказ обо всем, что я видел вчера. Не берусь одевать все вчерашние картины и сцены
в их оригинальный и яркий колорит. Обещаю одно: верное, до добродушия, сказание о том, как мы
провели вчерашний день.
Жизнь моя как-то раздвоилась, или как будто мне дали вдруг две
жизни,
отвели квартиру
в двух мирах.
Да, путешествовать с наслаждением и с пользой — значит пожить
в стране и хоть немного слить свою
жизнь с
жизнью народа, который хочешь узнать: тут непременно
проведешь параллель, которая и есть искомый результат путешествия.
12-го апреля, кучами
возят провизию. Сегодня пригласили Ойе-Саброски и переводчиков обедать, но они вместо двух часов приехали
в пять. Я не видал их; говорят, ели много. Ойе ел мясо
в первый раз
в жизни и
в первый же раз, видя горчицу, вдруг, прежде нежели могли предупредить его, съел ее целую ложку: у него покраснел лоб и выступили слезы. Губернатору послали четырнадцать аршин сукна, медный самовар и бочонок солонины, вместо его подарка. Послезавтра хотят сниматься с якоря, идти к берегам Сибири.
«Всё это так, — говорил другой голос, — но, во-первых, ты не
проведешь же всей
жизни в Сибири.
«Не успеешь оглянуться, как втянешься опять
в эту
жизнь», — подумал он, испытывая ту раздвоенность и сомнения, которые
в нем вызывала необходимость заискивания
в людях, которых он не уважал. Сообразив, куда прежде, куда после ехать, чтоб не возвращаться, Нехлюдов прежде всего направился
в Сенат. Его
проводили в канцелярию, где он
в великолепнейшем помещении увидал огромное количество чрезвычайно учтивых и чистых чиновников.
Оттуда за отказ от присяги новому царю его приговорили к ссылке
в Якутскую область; так что он
провел половину взрослой
жизни в тюрьме и ссылке.
Вспомнила она, как она
в открытом, залитом вином красном шелковом платье, с красным бантом
в спутанных волосах, измученная и ослабевшая и опьяненная,
проводив гостей к двум часам ночи, подсела
в промежуток танцев к худой, костлявой, прыщеватой аккомпаньяторше скрипача и стала жаловаться ей на свою тяжелую
жизнь, и как эта аккомпаньяторша тоже говорила, что тяготится своим положением и хочет переменить его, и как к ним подошла Клара, и как они вдруг решили все три бросить эту
жизнь.
Тит Привалов явился для Зоси новым развлечением — раз, как авантюрист, и второе, как герой узловского дня; она
возила его по всему городу
в своем экипаже и без конца готова была слушать его рассказы и анекдоты из парижской
жизни, где он получил свое первоначальное воспитание, прежде чем попал к Тидеману.
По-моему, вы выбрали особенно удачный момент для своего предприятия: все общество переживает период брожения всех сил, сверху донизу, и вот
в эту лабораторию творящейся
жизни влить новую струю,
провести новую идею особенно важно.
Публика начала съезжаться на воды только к концу мая. Конечно, только половину этой публики составляли настоящие больные, а другая половина ехала просто весело
провести время, тем более что летом
жизнь в пыльных и душных городах не представляет ничего привлекательного.
Эту неровность Надежда Васильевна объясняла ненормальной
жизнью Привалова, который по-прежнему
проводил ночи
в клубе
в самом сомнительном обществе и раза два являлся к Лоскутовым сильно навеселе.
Когда
в губернском городе С. приезжие жаловались на скуку и однообразие
жизни, то местные жители, как бы оправдываясь, говорили, что, напротив,
в С. очень хорошо, что
в С. есть библиотека, театр, клуб, бывают балы, что, наконец, есть умные, интересные, приятные семьи, с которыми можно
завести знакомства. И указывали на семью Туркиных как на самую образованную и талантливую.
В области же действительной
жизни, которая имеет не только свои права, но и сама налагает великие обязанности, —
в этой области мы, если хотим быть гуманными, христианами наконец, мы должны и обязаны
проводить убеждения, лишь оправданные рассудком и опытом, проведенные чрез горнило анализа, словом, действовать разумно, а не безумно, как во сне и
в бреду, чтобы не нанести вреда человеку, чтобы не измучить и не погубить человека.
Федор Павлович мигом
завел в доме целый гарем и самое забубенное пьянство, а
в антрактах ездил чуть не по всей губернии и слезно жаловался всем и каждому на покинувшую его Аделаиду Ивановну, причем сообщал такие подробности, которые слишком бы стыдно было сообщать супругу о своей брачной
жизни.
Этого как бы трепещущего человека старец Зосима весьма любил и во всю
жизнь свою относился к нему с необыкновенным уважением, хотя, может быть, ни с кем во всю
жизнь свою не сказал менее слов, как с ним, несмотря на то, что когда-то многие годы
провел в странствованиях с ним вдвоем по всей святой Руси.
Следующий день, 31 августа, мы
провели на реке Сяо-Кеме, отдыхали и собирались с силами. Староверы, убедившись, что мы не вмешиваемся
в их
жизнь, изменили свое отношение к нам. Они принесли нам молока, масла, творогу, яиц и хлеба, расспрашивали, куда мы идем, что делаем и будут ли около них сажать переселенцев.
И действительно, она порадовалась; он не отходил от нее ни на минуту, кроме тех часов, которые должен был
проводить в гошпитале и Академии; так прожила она около месяца, и все время были они вместе, и сколько было рассказов, рассказов обо всем, что было с каждым во время разлуки, и еще больше было воспоминаний о прежней
жизни вместе, и сколько было удовольствий: они гуляли вместе, он нанял коляску, и они каждый день целый вечер ездили по окрестностям Петербурга и восхищались ими; человеку так мила природа, что даже этою жалкою, презренною, хоть и стоившею миллионы и десятки миллионов, природою петербургских окрестностей радуются люди; они читали, они играли
в дурачки, они играли
в лото, она даже стала учиться играть
в шахматы, как будто имела время выучиться.