Неточные совпадения
Скосить и сжать рожь и овес и
свезти, докосить луга, передвоить пар, обмолотить семена и посеять озимое — всё это кажется просто и обыкновенно; а чтобы успеть сделать всё это, надо, чтобы от старого до малого все деревенские люди работали не переставая
в эти три-четыре недели втрое больше, чем обыкновенно, питаясь квасом, луком и черным хлебом, молотя и
возя снопы по
ночам и отдавая сну не более двух-трех часов
в сутки. И каждый год это делается по всей России.
Хозяйка вышла, с тем чтобы привести
в исполненье мысль насчет загнутия пирога и, вероятно, пополнить ее другими произведениями домашней пекарни и стряпни; а Чичиков вышел
в гостиную, где
провел ночь, с тем чтобы вынуть нужные бумаги из своей шкатулки.
Сомненья нет: увы! Евгений
В Татьяну, как дитя, влюблен;
В тоске любовных помышлений
И день и
ночь проводит он.
Ума не внемля строгим пеням,
К ее крыльцу, стеклянным сеням
Он подъезжает каждый день;
За ней он гонится, как тень;
Он счастлив, если ей накинет
Боа пушистый на плечо,
Или коснется горячо
Ее руки, или раздвинет
Пред нею пестрый полк ливрей,
Или платок подымет ей.
Тоска любви Татьяну гонит,
И
в сад идет она грустить,
И вдруг недвижны очи клонит,
И лень ей далее ступить.
Приподнялася грудь, ланиты
Мгновенным пламенем покрыты,
Дыханье замерло
в устах,
И
в слухе шум, и блеск
в очах…
Настанет
ночь; луна обходит
Дозором дальный свод небес,
И соловей во мгле древес
Напевы звучные
заводит.
Татьяна
в темноте не спит
И тихо с няней говорит...
Наталья Савишна, которая всю
ночь 11 апреля
провела в спальне матушки, рассказывала мне, что, написав первую часть письма, maman положила его подле себя на столик и започивала.
Лонгрен
провел ночь в море; он не спал, не ловил, а шел под парусом без определенного направления, слушая плеск воды, смотря
в тьму, обветриваясь и думая.
В лихорадке и
в бреду
провела всю
ночь Соня. Она вскакивала иногда, плакала, руки ломала, то забывалась опять лихорадочным сном, и ей снились Полечка, Катерина Ивановна, Лизавета, чтение Евангелия и он… он, с его бледным лицом, с горящими глазами… Он целует ей ноги, плачет… О господи!
Базаров уже не вставал
в тот день и всю
ночь провел в тяжелой, полузабывчивой дремоте.
Он стоял
в пальто,
в шапке,
в глубоких валяных ботиках на ногах и, держа под мышкой палку, снимал с рук перчатки. Оказалось, что он
провел ночь у роженицы,
в этой же улице.
— А как быть? — И, подходя к столу с чашкой
в руке, она пробормотала: —
Ночью отведут куда подальше да и застрелят.
В таких воспоминаниях он
провел всю
ночь, не уснув ни минуты, и вышел на вокзал
в Петербурге полубольной от усталости и уже почти равнодушный к себе.
Но еще более неприятные полчаса
провел он с Макаровым. Этот явился рано утром, когда Самгин пил кофе, слушая умиленные рассказы Анфимьевны о защитниках баррикады:
ночами они посменно грелись у нее
в кухне, старуха поила их чаем и вообще жила с ними
в дружбе.
Обломов был
в том состоянии, когда человек только что
проводил глазами закатившееся летнее солнце и наслаждается его румяными следами, не отрывая взгляда от зари, не оборачиваясь назад, откуда выходит
ночь, думая только о возвращении назавтра тепла и света.
Райский
провел уже несколько таких дней и
ночей, и еще больше предстояло ему
провести их под этой кровлей, между огородом, цветником, старым, запущенным садом и рощей, между новым, полным жизни, уютным домиком и старым, полинявшим, частию с обвалившейся штукатуркой домом,
в полях, на берегах, над Волгой, между бабушкой и двумя девочками, между Леонтьем и Титом Никонычем.
— Если не мудрая, так мудреная! На нее откуда-то повеяло другим, не здешним духом!.. Да откуда же: узнаю ли я? Непроницаема, как
ночь! Ужели ее молодая жизнь успела уже омрачиться!.. —
в страхе говорил Райский,
провожая ее глазами.
Она, пока Вера хворала,
проводила ночи в старом доме, ложась на диване, против постели Веры, и караулила ее сон. Но почти всегда случалось так, что обе женщины, думая подстеречь одна другую, видели, что ни та, ни другая не спит.
— Попробую, начну здесь, на месте действия! — сказал он себе
ночью, которую
в последний раз
проводил под родным кровом, — и сел за письменный стол. — Хоть одну главу напишу! А потом, вдалеке, когда отодвинусь от этих лиц, от своей страсти, от всех этих драм и комедий, — картина их виднее будет издалека. Даль оденет их
в лучи поэзии; я буду видеть одно чистое создание творчества, одну свою статую, без примеси реальных мелочей… Попробую!..
«А там есть какая-нибудь юрта, на том берегу, чтоб можно было переждать?» — спросил я. «Однако нет, — сказал он, — кусты есть… Да почто вам юрта?» — «Куда же чемоданы сложить, пока лошадей приведут?» — «А на берегу: что им доспеется? А не то так
в лодке останутся: не азойно будет» (то есть: «Не тяжело»). Я задумался:
провести ночь на пустом берегу вовсе не занимательно; посылать
ночью в город за лошадьми взад и вперед восемь верст — когда будешь под кровлей? Я поверил свои сомнения старику.
Если им удастся приобрести несколько штук скота кражей, они едят без меры; дни и
ночи проводят в этом; а когда все съедят, туго подвяжут себе животы и сидят по неделям без пищи».
Мы шли, шли
в темноте, а проклятые улицы не кончались: все заборы да сады. Ликейцы, как тени, неслышно скользили во мраке. Нас
провожал тот же самый, который принес нам цветы. Где было грязно или острые кораллы мешали свободно ступать, он вел меня под руку, обводил мимо луж, которые, видно, знал наизусть. К несчастью, мы не туда попали, и, если б не провожатый, мы проблуждали бы целую
ночь. Наконец добрались до речки, до вельбота, и вздохнули свободно, когда выехали
в открытое море.
Весь день и вчера всю
ночь писали бумаги
в Петербург; не до посетителей было, между тем они приезжали опять предложить нам стать на внутренний рейд. Им сказано, что хотим стать дальше, нежели они указали. Они поехали предупредить губернатора и завтра хотели быть с ответом. О береге все еще ни слова: выжидают, не уйдем ли. Вероятно, губернатору велено не
отводить места, пока
в Едо не прочтут письма из России и не узнают,
в чем дело,
в надежде, что, может быть, и на берег выходить не понадобится.
Вспомнила она, как она
в открытом, залитом вином красном шелковом платье, с красным бантом
в спутанных волосах, измученная и ослабевшая и опьяненная,
проводив гостей к двум часам
ночи, подсела
в промежуток танцев к худой, костлявой, прыщеватой аккомпаньяторше скрипача и стала жаловаться ей на свою тяжелую жизнь, и как эта аккомпаньяторша тоже говорила, что тяготится своим положением и хочет переменить его, и как к ним подошла Клара, и как они вдруг решили все три бросить эту жизнь.
2) Весь день накануне и всю последнюю перед смертью
ночь Смельков
провел с проституткой Любкой (Екатериной Масловой)
в доме терпимости и
в гостинице «Мавритания», куда, по поручению Смелькова и
в отсутствии его, Екатерина Маслова приезжала из дома терпимости за деньгами, кои достала из чемодана Смелькова, отомкнув его данным ей Смельковым ключом,
в присутствии коридорной прислуги гостиницы «Мавритании» Евфимии Бочковой и Симона Картинкина.
В Узле он все
ночи проводил в игорных залах Общественного клуба, где начал играть по крупной
в компании Ивана Яковлича.
Третью неделю
проводил доктор у постели больной, переживая шаг за шагом все фазисы болезни. Он сам теперь походил на больного: лицо осунулось, глаза ввалились, кожа потемнела.
В течение первых двух недель доктор не спал и трех
ночей.
Эту неровность Надежда Васильевна объясняла ненормальной жизнью Привалова, который по-прежнему
проводил ночи в клубе
в самом сомнительном обществе и раза два являлся к Лоскутовым сильно навеселе.
Когда мы вошли
в залив Ольги, было уже темно. Решив
провести ночь на суше, мы съехали на берег и развели костер.
А спасение было так близко: один переход — и они были бы
в фанзе отшельника-китайца, у которого мы
провели прошлую
ночь. Окаймляющие полянку деревья, эти безмолвные свидетели гибели шестерых людей, молчаливо стояли и теперь. Тайга показалась мне еще угрюмее.
Миновал еще один день. Вечером дождь пошел с новой силой. Вместе с тем усилился и ветер. Эту
ночь мы
провели в состоянии какой-то полудремоты. Один поднимался, а другие валились с ног.
Я бы посовестился предложить вам
провести ночь в избе моего бурмистра, да вы, я знаю, неприхотливы и
в Рябове
в сенном бы сарае ночевали…
Четверть часа спустя Федя с фонарем
проводил меня
в сарай. Я бросился на душистое сено, собака свернулась у ног моих; Федя пожелал мне доброй
ночи, дверь заскрипела и захлопнулась. Я довольно долго не мог заснуть. Корова подошла к двери, шумно дохнула раза два, собака с достоинством на нее зарычала; свинья прошла мимо, задумчиво хрюкая; лошадь где-то
в близости стала жевать сено и фыркать… я, наконец, задремал.
Я не стал расспрашивать моего верного спутника, зачем он не повез меня прямо
в те места, и
в тот же день мы добрались до матушкина хуторка, существования которого я, признаться сказать, и не подозревал до тех пор. При этом хуторке оказался флигелек, очень ветхий, но нежилой и потому чистый; я
провел в нем довольно спокойную
ночь.
В течение памятного дня, когда он отыскал Малек-Аделя, Чертопханов чувствовал одну лишь блаженную радость… но на другое утро, когда он под низким навесом постоялого дворика стал седлать свою находку, близ которой
провел всю
ночь, что-то
в первый раз его кольнуло…
— Ну, вот что, братец Филофей; у тебя, я слышал, есть лошади. Приведи-ка сюда тройку, мы их заложим
в мой тарантас, — он у меня легкий, — и
свези ты меня
в Тулу. Теперь
ночь лунная, светло и ехать прохладно. Дорога у вас тут какова?
Утром мне доложили, что Дерсу куда-то исчез. Вещи его и ружье остались на месте. Это означало, что он вернется.
В ожидании его я пошел побродить по поляне и незаметно подошел к реке. На берегу ее около большого камня я застал гольда. Он неподвижно сидел на земле и смотрел
в воду. Я окликнул его. Он повернул ко мне свое лицо. Видно было, что он
провел бессонную
ночь.
День горал
проводит в лесу, а
ночью спускается
в долину для утоления жажды.
Лондон ждет приезжего часов семь на ногах, овации растут с каждым днем; появление человека
в красной рубашке на улице делает взрыв восторга, толпы
провожают его
ночью,
в час, из оперы, толпы встречают его утром,
в семь часов, перед Стаффорд Гаузом.
Толочанов, должно быть, очень любил ее; он с этого времени впал
в задумчивость, близкую к помешательству, прогуливал
ночи и, не имея своих средств, тратил господские деньги; когда он увидел, что нельзя
свести концов, он 31 декабря 1821 года отравился.
Женатый на цыганке, известной своим голосом и принадлежавшей к московскому табору, он превратил свой дом
в игорный,
проводил все время
в оргиях, все
ночи за картами, и дикие сцены алчности и пьянства совершались возле колыбели маленькой Сарры.
Меня никто не упрекал
в праздности, кое-что из сделанного мною нравилось многим; а знают ли, сколько во всем сделанном мною отразились наши беседы, наши споры,
ночи, которые мы праздно бродили по улицам и полям или еще более праздно
проводили за бокалом вина?
— Вон у нас Цынский (обер-полициймейстер) только месяц болен был, так студенты Москву чуть с ума не
свели! И на улицах, и
в театрах, чуделесят, да и шабаш! На Тверском бульваре ям нарыли, чтоб липки сажать, а они
ночью их опять землей закидали. Вот тебе и республика! Коли который человек с умом — никогда бунтовать не станет. А вот шематоны да фордыбаки…
Мне
отвели комнату
в стороне, с окном, выходившим
в сад.
В комнате все смотрело уютно, чисто, свежо. Сквозь открытое окно врывались благоухания летней теплой
ночи.
С неделю он слоняется по Москве,
проводя где день, где
ночь, и так как у него достаточно приятелей, то наконец ему удается приютиться
в одной из больших мастерских, где кишмя кишит целая масса мастеровых.
С тех пор
в Щучьей-Заводи началась настоящая каторга. Все время дворовых, весь день, с утра до
ночи, безраздельно принадлежал барину. Даже
в праздники старик находил занятия около усадьбы, но зато кормил и одевал их — как? это вопрос особый — и заставлял по воскресеньям ходить к обедне. На последнем он
в особенности настаивал, желая себя выказать
в глазах начальства христианином и благопопечительным помещиком.
Но думать было некогда, да и исхода другого не предстояло. На другой день, ранним утром, муж и жена отправились
в ближайший губернский город, где живо совершили купчую крепость, которая навсегда передала Щучью-Заводь
в собственность Анфисы Порфирьевны. А по приезде домой, как только наступила
ночь, переправили Николая Абрамыча на жительство
в его бывшую усадьбу.
Улиту,
в одной рубашке, снесли обратно
в чулан и заперли на ключ, который барин взял к себе. Вечером он не утерпел и пошел
в холодную, чтобы произвести новый допрос Улите, но нашел ее уже мертвою.
В ту же
ночь призвали попа, обвертели замученную женщину
в рогожу и
свезли на погост.
Ночь матушка
провела тревожно. Беспрестанно будила дежурную горничную, спавшую на полу у дверей ее спальни, посылая ее
в застольную, и наказывала, чтоб Василиса отнюдь не позволяла Федосу курить.
Несмотря на недостатки, она, однако ж, не запиралась от гостей, так что от времени до времени к ней наезжали соседи. Угощенье подавалось такое же, как и у всех, свое, некупленное; только ночлега
в своем тесном помещении она предложить не могла. Но так как
в Словущенском существовало около десяти дворянских гнезд, и
в том числе усадьба самого предводителя, то запоздавшие гости обыкновенно размещались на
ночь у соседних помещиков, да кстати и следующий день
проводили у них же.
Долгие вечера, до трех часов
ночи, я
проводил в зиму 1905 года
в разговорах с З.Н. Гиппиус.
Ночи он
проводил в подвалах, около денег, как «скупой рыцарь». Вставал
в десять часов утра и аккуратно
в одиннадцать часов шел
в трактир. Придет. Сядет. Подзовет полового...