Неточные совпадения
Тем не менее вопрос «охранительных
людей» все-таки не прошел даром. Когда толпа окончательно двинулась по указанию Пахомыча, то несколько
человек отделились и отправились прямо на бригадирский двор. Произошел раскол. Явились так называемые «отпадшие», то есть такие прозорливцы, которых задача состояла в том, чтобы оградить свои спины
от потрясений, ожидающихся в будущем. «Отпадшие»
пришли на бригадирский двор, но сказать ничего не сказали, а только потоптались на месте, чтобы засвидетельствовать.
Для Константина народ был только главный участник в общем труде, и, несмотря на всё уважение и какую-то кровную любовь к мужику, всосанную им, как он сам говорил, вероятно с молоком бабы-кормилицы, он, как участник с ним в общем деле, иногда приходивший в восхищенье
от силы, кротости, справедливости этих
людей, очень часто, когда в общем деле требовались другие качества,
приходил в озлобление на народ за его беспечность, неряшливость, пьянство, ложь.
— Ну, ты не поверишь, я так
от этого отвык, что это-то мне и совестно. Как это?
Пришел чужой
человек, сел, посидел безо всякого дела, им помешал, себя расстроил и ушел.
Левин часто любовался на эту жизнь, часто испытывал чувство зависти к
людям, живущим этою жизнью, но нынче в первый paз, в особенности под впечатлением того, что он видел в отношениях Ивана Парменова к его молодой жене, Левину в первый раз ясно
пришла мысль о том, что
от него зависит переменить ту столь тягостную, праздную, искусственную и личную жизнь, которою он жил, на эту трудовую, чистую и общую прелестную жизнь.
— А вот другой Дон-Кишот просвещенья: завел школы! Ну, что, например, полезнее
человеку, как знанье грамоты? А ведь как распорядился? Ведь ко мне
приходят мужики из его деревни. «Что это, говорят, батюшка, такое? сыновья наши совсем
от рук отбились, помогать в работах не хотят, все в писаря хотят, а ведь писарь нужен один». Ведь вот что вышло!
И много
приходило ему в голову того, что так часто уносит
человека от скучной настоящей минуты, теребит, дразнит, шевелит его и бывает ему любо даже и тогда, когда уверен он сам, что это никогда не сбудется.
Он спешил к Свидригайлову. Чего он мог надеяться
от этого
человека — он и сам не знал. Но в этом
человеке таилась какая-то власть над ним. Сознав это раз, он уже не мог успокоиться, а теперь к тому же и
пришло время.
Наконец,
пришло ему в голову, что не лучше ли будет пойти куда-нибудь на Неву? Там и
людей меньше, и незаметнее, и во всяком случае удобнее, а главное —
от здешних мест дальше. И удивился он вдруг: как это он целые полчаса бродил в тоске и тревоге, и в опасных местах, а этого не мог раньше выдумать! И потому только целые полчаса на безрассудное дело убил, что так уже раз во сне, в бреду решено было! Он становился чрезвычайно рассеян и забывчив и знал это. Решительно надо было спешить!
Карандышев. Так зачем бежать, зачем скрываться
от людей? Дайте мне время устроиться, опомниться,
прийти в себя! Я рад, я счастлив. Дайте мне возможность почувствовать всю приятность моего положения!
Аркадий с сожалением посмотрел на дядю, и Николай Петрович украдкой пожал плечом. Сам Павел Петрович почувствовал, что сострил неудачно, и заговорил о хозяйстве и о новом управляющем, который накануне
приходил к нему жаловаться, что работник Фома «дибоширничает» и
от рук отбился. «Такой уж он Езоп, — сказал он между прочим, — всюду протестовал себя [Протестовал себя — зарекомендовал, показал себя.] дурным
человеком; поживет и с глупостью отойдет».
Он вспомнил, что в каком-то английском романе герой, добродушный
человек, зная, что жена изменяет ему, вот так же сидел пред камином, разгребая угли кочергой, и мучился, представляя, как стыдно, неловко будет ему, когда
придет жена, и как трудно будет скрыть
от нее, что он все знает, но, когда жена, счастливая,
пришла, он выгнал ее.
В углу, откуда он
пришел, сидел за столом такой же кругленький, как Тагильский, но пожилой, плешивый и очень пьяный бородатый
человек с большим животом, с длинными ногами. Самгин поторопился уйти, отказавшись
от предложения Тагильского «разделить компанию».
В этом настроении обиды за себя и на
людей, в настроении озлобленной скорби, которую размышление не могло ни исчерпать, ни погасить, он
пришел домой, зажег лампу, сел в угол в кресло подальше
от нее и долго сидел в сумраке, готовясь к чему-то.
— Я — приезжий, адвокат, — сказал он первое, что
пришло в голову, видя, что его окружают нетрезвые
люди, и не столько с испугом, как с отвращением, ожидая, что они его изобьют. Но молодой парень в синей, вышитой рубахе, в лаковых сапогах, оттолкнул пьяного в сторону и положил ладонь на плечо Клима. Самгин почувствовал себя тоже как будто охмелевшим
от этого прикосновения.
— Захар! — крикнул он утром. — Если
от Ильинских
придет человек за мной, скажи, что меня дома нет, в город уехал.
Андрей часто, отрываясь
от дел или из светской толпы, с вечера, с бала ехал посидеть на широком диване Обломова и в ленивой беседе отвести и успокоить встревоженную или усталую душу, и всегда испытывал то успокоительное чувство, какое испытывает
человек,
приходя из великолепных зал под собственный скромный кров или возвратясь
от красот южной природы в березовую рощу, где гулял еще ребенком.
Вскоре из кухни торопливо пронес
человек, нагибаясь
от тяжести, огромный самовар. Начали собираться к чаю: у кого лицо измято и глаза заплыли слезами; тот належал себе красное пятно на щеке и висках; третий говорит со сна не своим голосом. Все это сопит, охает, зевает, почесывает голову и разминается, едва
приходя в себя.
Пришел человек от Марьи Михайловны, Ольгиной тетки, звать обедать.
— Посмотри, что делает Захар? — пожаловался он ей. — На вот письмо и отдай его
человеку или горничной, кто
придет от Ильинских, чтоб барышне отдали, слышишь?
Пуще всего обеих нас привлекло тогда, что был у него такой серьезный вид, строгий даже, говорит тихо, обстоятельно и все так вежливо, — куды вежливо, почтительно даже, — а меж тем никакого такого исканья в нем не видно: прямо видно, что
пришел человек от чистого сердца.
У крыльца ждал его лихач-рысак. Мы сели; но даже и во весь путь он все-таки не мог
прийти в себя
от какой-то ярости на этих молодых
людей и успокоиться. Я дивился, что это так серьезно, и тому еще, что они так к Ламберту непочтительны, а он чуть ли даже не трусит перед ними. Мне, по въевшемуся в меня старому впечатлению с детства, все казалось, что все должны бояться Ламберта, так что, несмотря на всю мою независимость, я, наверно, в ту минуту и сам трусил Ламберта.
Он
приходил все по вечерам, сидел у меня и болтал; тоже очень любил болтать и с хозяином; последнее меня бесило
от такого
человека, как он.
Подошел и я — и не понимаю, почему мне этот молодой
человек тоже как бы понравился; может быть, слишком ярким нарушением общепринятых и оказенившихся приличий, — словом, я не разглядел дурака; однако с ним сошелся тогда же на ты и, выходя из вагона, узнал
от него, что он вечером, часу в девятом,
придет на Тверской бульвар.
Все это я обдумал и совершенно уяснил себе, сидя в пустой комнате Васина, и мне даже вдруг
пришло в голову, что
пришел я к Васину, столь жаждая
от него совета, как поступить, — единственно с тою целью, чтобы он увидал при этом, какой я сам благороднейший и бескорыстнейший
человек, а стало быть, чтоб и отмстить ему тем самым за вчерашнее мое перед ним принижение.
— Хохоча над тобой, сказал! — вдруг как-то неестественно злобно подхватила Татьяна Павловна, как будто именно
от меня и ждала этих слов. — Да деликатный
человек, а особенно женщина, из-за одной только душевной грязи твоей в омерзение
придет. У тебя пробор на голове, белье тонкое, платье у француза сшито, а ведь все это — грязь! Тебя кто обшил, тебя кто кормит, тебе кто деньги, чтоб на рулетках играть, дает? Вспомни, у кого ты брать не стыдишься?
Я прямо
пришел в тюрьму князя. Я уже три дня как имел
от Татьяны Павловны письмецо к смотрителю, и тот принял меня прекрасно. Не знаю, хороший ли он
человек, и это, я думаю, лишнее; но свидание мое с князем он допустил и устроил в своей комнате, любезно уступив ее нам. Комната была как комната — обыкновенная комната на казенной квартире у чиновника известной руки, — это тоже, я думаю, лишнее описывать. Таким образом, с князем мы остались одни.
Я тут же прилег и раз десять вскакивал ночью, пробуждаясь
от скрипа,
от какого-нибудь внезапного крика,
от топота
людей,
от свистков; впросонках видел, как дед
приходил и уходил с веселым видом.
И мыслью пробежав по всем тем лицам, на которых проявлялась деятельность учреждений, восстанавливающих справедливость, поддерживающих веру и воспитывающих народ, —
от бабы, наказанной за беспатентную торговлю вином, и малого за воровство, и бродягу за бродяжничество, и поджигателя за поджог, и банкира за расхищение, и тут же эту несчастную Лидию за то только, что
от нее можно было получить нужные сведения, и сектантов за нарушение православия, и Гуркевича за желание конституции, — Нехлюдову с необыкновенной ясностью
пришла мысль о том, что всех этих
людей хватали, запирали или ссылали совсем не потому, что эти
люди нарушали справедливость или совершали беззакония, а только потому, что они мешали чиновникам и богатым владеть тем богатством, которое они собирали с народа.
Никому в голову не
приходило, что те священники, которые воображают себе, что в виде хлеба и вина они едят тело и пьют кровь Христа, действительно едят тело и пьют кровь его, но не в кусочках и в вине, а тем, что не только соблазняют тех «малых сих», с которыми Христос отожествлял себя, но и лишают их величайшего блага и подвергают жесточайшим мучениям, скрывая
от людей то возвещение блага, которое он принес им.
По дороге к Ивану пришлось ему проходить мимо дома, в котором квартировала Катерина Ивановна. В окнах был свет. Он вдруг остановился и решил войти. Катерину Ивановну он не видал уже более недели. Но ему теперь
пришло на ум, что Иван может быть сейчас у ней, особенно накануне такого дня. Позвонив и войдя на лестницу, тускло освещенную китайским фонарем, он увидал спускавшегося сверху
человека, в котором, поравнявшись, узнал брата. Тот, стало быть, выходил уже
от Катерины Ивановны.
И вот что же случилось: все
пришли в удивление и в ужас, и никто не захотел поверить, хотя все выслушали с чрезвычайным любопытством, но как
от больного, а несколько дней спустя уже совсем решено было во всех домах и приговорено, что несчастный
человек помешался.
— Если бы я даже эту самую штуку и мог-с, то есть чтобы притвориться-с, и так как ее сделать совсем нетрудно опытному
человеку, то и тут я в полном праве моем это средство употребить для спасения жизни моей
от смерти; ибо когда я в болезни лежу, то хотя бы Аграфена Александровна
пришла к ихнему родителю, не могут они тогда с больного
человека спросить: «Зачем не донес?» Сами постыдятся.
Лес кончился, и опять потянулась сплошная гарь. Та к прошли мы с час. Вдруг Дерсу остановился и сказал, что пахнет дымом. Действительно, минут через 10 мы спустились к реке и тут увидели балаган и около него костер. Когда мы были
от балагана в 100 шагах, из него выскочил
человек с ружьем в руках. Это был удэгеец Янсели с реки Нахтоху. Он только что
пришел с охоты и готовил себе обед. Котомка его лежала на земле, и к ней были прислонены палка, ружье и топор.
Не успел я еще
прийти в себя
от неожиданного появления Чертопханова, как вдруг, почти безо всякого шума, выехал из кустов толстенький
человек лет сорока, на маленькой вороненькой лошаденке.
Проснулся я
от какого-то шума и спросил, что случилось. Казаки доложили мне, что к фанзе
пришло несколько
человек удэгейцев. Я оделся и вышел к ним на улицу. Меня поразила та неприязнь, с какой они на меня смотрели.
Он боялся, что когда
придет к Лопуховым после ученого разговора с своим другом, то несколько опростоволосится: или покраснеет
от волнения, когда в первый раз взглянет на Веру Павловну, или слишком заметно будет избегать смотреть на нее, или что-нибудь такое; нет, он остался и имел полное право остаться доволен собою за минуту встречи с ней: приятная дружеская улыбка
человека, который рад, что возвращается к старым приятелям,
от которых должен был оторваться на несколько времени, спокойный взгляд, бойкий и беззаботный разговор
человека, не имеющего на душе никаких мыслей, кроме тех, которые беспечно говорит он, — если бы вы были самая злая сплетница и смотрели на него с величайшим желанием найти что-нибудь не так, вы все-таки не увидели бы в нем ничего другого, кроме как
человека, который очень рад, что может,
от нечего делать, приятно убить вечер в обществе хороших знакомых.
А вот что странно, Верочка, что есть такие же
люди, у которых нет этого желания, у которых совсем другие желания, и им, пожалуй, покажется странно, с какими мыслями ты, мой друг, засыпаешь в первый вечер твоей любви, что
от мысли о себе, о своем милом, о своей любви, ты перешла к мыслям, что всем
людям надобно быть счастливыми, и что надобно помогать этому скорее
прийти.
Теперь, Верочка, эти мысли уж ясно видны в жизни, и написаны другие книги, другими
людьми, которые находят, что эти мысли хороши, но удивительного нет в них ничего, и теперь, Верочка, эти мысли носятся в воздухе, как аромат в полях, когда
приходит пора цветов; они повсюду проникают, ты их слышала даже
от твоей пьяной матери, говорившей тебе, что надобно жить и почему надобно жить обманом и обиранием; она хотела говорить против твоих мыслей, а сама развивала твои же мысли; ты их слышала
от наглой, испорченной француженки, которая таскает за собою своего любовника, будто горничную, делает из него все, что хочет, и все-таки, лишь опомнится, находит, что она не имеет своей воли, должна угождать, принуждать себя, что это очень тяжело, — уж ей ли, кажется, не жить с ее Сергеем, и добрым, и деликатным, и мягким, — а она говорит все-таки: «и даже мне, такой дурной, такие отношения дурны».
— На что же это по трактирам-то, дорого стоит, да и так нехорошо женатому
человеку. Если не скучно вам со старухой обедать — приходите-ка, а я, право, очень рада, что познакомилась с вами; спасибо вашему отцу, что
прислал вас ко мне, вы очень интересный молодой
человек, хорошо понимаете вещи, даром что молоды, вот мы с вами и потолкуем о том о сем, а то, знаете, с этими куртизанами [царедворцами (
от фр. courtisan).] скучно — все одно: об дворе да кому орден дали — все пустое.
Долго оторванная
от народа часть России прострадала молча, под самым прозаическим, бездарным, ничего не дающим в замену игом. Каждый чувствовал гнет, у каждого было что-то на сердце, и все-таки все молчали; наконец
пришел человек, который по-своему сказал что. Он сказал только про боль, светлого ничего нет в его словах, да нет ничего и во взгляде. «Письмо» Чаадаева — безжалостный крик боли и упрека петровской России, она имела право на него: разве эта среда жалела, щадила автора или кого-нибудь?
Ехать к Гарибальди было поздно. Я отправился к Маццини и не застал его, потом — к одной даме,
от которой узнал главные черты министерского сострадания к болезни великого
человека. Туда
пришел и Маццини, таким я его еще не видал: в его чертах, в его голосе были слезы.
Немки пропадали со скуки и, увидевши
человека, который если не хорошо, то понятно мог объясняться по-немецки,
пришли в совершенный восторг, запоили меня кофеем и еще какой-то «калтешале», [прохладительным напитком (
от нем. kaLte SchaLe).] рассказали мне все свои тайны, желания и надежды и через два дня называли меня другом и еще больше потчевали сладкими мучнистыми яствами с корицей.
Мысль, что перед его глазами работают
люди, которые тоже изнемогают
от жары, не
приходит ему в голову.
И когда
придет час меры в злодействах тому
человеку, подыми меня, Боже, из того провала на коне на самую высокую гору, и пусть
придет он ко мне, и брошу я его с той горы в самый глубокий провал, и все мертвецы, его деды и прадеды, где бы ни жили при жизни, чтобы все потянулись
от разных сторон земли грызть его за те муки, что он наносил им, и вечно бы его грызли, и повеселился бы я, глядя на его муки!
Но Царство Божье
придет и
от человеческой свободы,
от творческой активности
человека.
В трактире всегда сидели свои
люди, знали это, и никто не обижался. Но едва не случилась с ним беда. Это было уже у Тестова, куда он перешел
от Турина. В зал
пришел переведенный в Москву на должность начальника жандармского управления генерал Слезкин. Он с компанией занял стол и заказывал закуску. Получив приказ, половой пошел за кушаньем, а вслед ему Слезкин крикнул командирским голосом...
По другую сторону площади, в узком переулке за Лоскутной гостиницей существовал «низок» — трактир Когтева «Обжорка», где чаевничали разносчики и мелкие служащие да заседали два-три самых важных «облаката
от Иверской». К ним
приходили писать прошения всякого сорта
люди. Это было «народное юридическое бюро».
Придя как-то к брату, критик читал свою статью и, произнося: «я же говорю: напротив», — сверкал глазами и энергически ударял кулаком по столу…
От этого на некоторое время у меня составилось представление о «критиках», как о
людях, за что-то сердитых на авторов и говорящих им «все напротив».
— Вот здесь я деловой
человек, — объяснил Стабровский, показывая Луковникову свой кабинет. — Именно таким вы меня знали до сих пор. Сюда ко мне
приходят люди, которые зависят
от меня и которые завидуют мне, а вот я вам покажу другую половину дома, где я самый маленький
человек и сам нахожусь в зависимости
от всех.
— Да, да! Странные мысли
приходят мне в голову… Случайность это или нет, что кровь у нас красная. Видишь ли… когда в голове твоей рождается мысль, когда ты видишь свои сны,
от которых, проснувшись, дрожишь и плачешь, когда
человек весь вспыхивает
от страсти, — это значит, что кровь бьет из сердца сильнее и приливает алыми ручьями к мозгу. Ну и она у нас красная…