Неточные совпадения
Художник Михайлов, как и всегда, был за работой, когда ему
принесли карточки графа Вронского и Голенищева. Утро он работал в студии над большою картиной. Придя к
себе, он рассердился на жену за то, что она не умела обойтись
с хозяйкой, требовавшею денег.
Просидев дома целый день, она придумывала средства для свиданья
с сыном и остановилась на решении написать мужу. Она уже сочиняла это письмо, когда ей
принесли письмо Лидии Ивановны. Молчание графини смирило и покорило ее, но письмо, всё то, что она прочла между его строками, так раздражило ее, так ей возмутительна показалась эта злоба в сравнении
с ее страстною законною нежностью к сыну, что она возмутилась против других и перестала обвинять
себя.
Максим Максимыч сел за воротами на скамейку, а я ушел в свою комнату. Признаться, я также
с некоторым нетерпением ждал появления этого Печорина; хотя, по рассказу штабс-капитана, я составил
себе о нем не очень выгодное понятие, однако некоторые черты в его характере показались мне замечательными. Через час инвалид
принес кипящий самовар и чайник.
Моя любовь никому не
принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил: я любил для
себя, для собственного удовольствия; я только удовлетворял странную потребность сердца,
с жадностью поглощая их чувства, их нежность, их радости и страданья — и никогда не мог насытиться.
Уездный чиновник пройди мимо — я уже и задумывался: куда он идет, на вечер ли к какому-нибудь своему брату или прямо к
себе домой, чтобы, посидевши
с полчаса на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки, сесть за ранний ужин
с матушкой,
с женой,
с сестрой жены и всей семьей, и о чем будет веден разговор у них в то время, когда дворовая девка в монистах или мальчик в толстой куртке
принесет уже после супа сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике.
В довершение хорошего, портной в это время
принес <платье>. <Чичиков> получил желанье сильное посмотреть на самого
себя в новом фраке наваринского пламени
с дымом.
— Брат, — твердо и тоже сухо отвечала Дуня, — во всем этом есть ошибка
с твоей стороны. Я за ночь обдумала и отыскала ошибку. Все в том, что ты, кажется, предполагаешь, будто я кому-то и для кого-то
приношу себя в жертву. Совсем это не так. Я просто для
себя выхожу, потому что мне самой тяжело; а затем, конечно, буду рада, если удастся быть полезною родным, но в моей решимости это не самое главное побуждение…
Хозяйка побранила ее за раннюю осеннюю прогулку, вредную, по ее словам, для здоровья молодой девушки. Она
принесла самовар и за чашкою чая только было принялась за бесконечные рассказы о дворе, как вдруг придворная карета остановилась у крыльца, и камер-лакей [Камер-лакей — придворный слуга.] вошел
с объявлением, что государыня изволит к
себе приглашать девицу Миронову.
Однажды — дело было утром — Павел Петрович хорошо
себя чувствовал и перешел
с постели на диван, а Николай Петрович, осведомившись об его здоровье, отлучился на гумно. Фенечка
принесла чашку чаю и, поставив ее на столик, хотела было удалиться. Павел Петрович ее удержал.
— Ты напрасно поспешил перейти на диван. Ты куда? — прибавил Николай Петрович, оборачиваясь к Фенечке; но та уже захлопнула за
собою дверь. — Я было
принес показать тебе моего богатыря; он соскучился по своем дяде. Зачем это она унесла его? Однако что
с тобой? Произошло у вас тут что-нибудь, что ли?
Несколько часов ходьбы по улицам дали
себя знать, — Самгин уже спал, когда Анфимьевна
принесла стакан чаю. Его разбудила Варвара, дергая за руку
с такой силой, точно желала сбросить на пол.
Самгин мог бы сравнить
себя с фонарем на площади: из улиц торопливо выходят, выбегают люди; попадая в круг его света, они покричат немножко, затем исчезают, показав ему свое ничтожество. Они уже не
приносят ничего нового, интересного, а только оживляют в памяти знакомое, вычитанное из книг, подслушанное в жизни. Но убийство министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако не представлял, как он будет говорить о нем.
Но он почти каждый день посещал Прозорова, когда старик чувствовал
себя бодрее, работал
с ним, а после этого оставался пить чай или обедать. За столом Прозоров немножко нудно, а все же интересно рассказывал о жизни интеллигентов 70–80-х годов, он знавал почти всех крупных людей того времени и говорил о них, грустно покачивая головою, как о людях, которые мужественно
принесли себя в жертву Ваалу истории.
Алина пошла переодеваться, сказав, что сейчас пришлет «отрезвляющую штучку», явилась высокая горничная в накрахмаленном чепце и переднике,
принесла Самгину большой бокал какого-то шипящего напитка, он выпил и почувствовал
себя совсем хорошо, когда возвратилась Алина в белом платье, подпоясанном голубым шарфом
с концами до пола.
— Какой вы смешной, пьяненький! Такой трогательный. Ничего, что я вас привезла к
себе? Мне неудобно было ехать к вам
с вами в четыре часа утра. Вы спали почти двенадцать часов. Вы не вставайте! Я сейчас
принесу вам кофе…
Бальзаминов. Впотьмах, маменька, мечтать лучше. Оно можно и при огне, только надобно зажмуриться, а в потемках можно и так,
с открытыми глазами. Я теперь могу
себя представить как угодно. И в зале могу
себя представить в отличной, и в карете, и в саду; а
принесите вы свечку, я сейчас увижу, что я в самой бедной комнате, мебель скверная, ну и все пропало. Да и на себя-то взгляну — совсем не тот, какой я в мечтах-то.
Вера хмурится и, очевидно, страдает, что не может перемочь
себя, и, наконец, неожиданно явится среди гостей — и
с таким веселым лицом, глаза теплятся таким радушием, она
принесет столько тонкого ума, грации, что бабушка теряется до испуга.
Если в доме есть девицы, то
принесет фунт конфект, букет цветов и старается подладить тон разговора под их лета, занятия, склонности, сохраняя утонченнейшую учтивость, смешанную
с неизменною почтительностью рыцарей старого времени, не позволяя
себе нескромной мысли, не только намека в речи, не являясь перед ними иначе, как во фраке.
Чтобы уже довершить над
собой победу, о которой он, надо правду сказать, хлопотал из всех сил, не спрашивая
себя только, что кроется под этим рвением: искреннее ли намерение оставить Веру в покое и уехать или угодить ей,
принести «жертву», быть «великодушным», — он обещал бабушке поехать
с ней
с визитами и даже согласился появиться среди ее городских гостей, которые приедут в воскресенье «на пирог».
— Да, кузина: вы обмануты, и ваши тетки прожили жизнь в страшном обмане и
принесли себя в жертву призраку, мечте, пыльному воспоминанию… Он велел! — говорил он, глядя почти
с яростью на портрет, — сам жил обманом, лукавством или силою, мотал, творил ужасы, а другим велел не любить, не наслаждаться!
Он сходил и
принес ответ странный, что Анна Андреевна и князь Николай Иванович
с нетерпением ожидают меня к
себе; Анна Андреевна, значит, не захотела пожаловать. Я оправил и почистил мой смявшийся за ночь сюртук, умылся, причесался, все это не торопясь, и, понимая, как надобно быть осторожным, отправился к старику.
Сегодня положено обедать на берегу. В воздухе невозмутимая тишина и нестерпимый жар. Чем ближе подъезжаешь к берегу, тем сильнее пахнет гнилью от сырых кораллов, разбросанных по берегу и затопляемых приливом. Запах этот вместе
с кораллами перенесли и на фрегат. Все натащили
себе их кучи. Фаддеев приводит меня в отчаяние: он каждый раз
приносит мне раковины; улитки околевают и гниют. Хоть вон беги из каюты!
По-японски их зовут гокейнсы. Они старшие в городе, после губернатора и секретарей его, лица. Их повели на ют, куда
принесли стулья; гокейнсы сели, а прочие отказались сесть, почтительно указывая на них. Подали чай, конфект, сухарей и сладких пирожков. Они выпили чай, покурили, отведали конфект и по одной завернули в свои бумажки, чтоб взять
с собой; даже спрятали за пазуху по кусочку хлеба и сухаря. Наливку пили
с удовольствием.
И здесь, как там, вы не обязаны купленный товар брать
с собою: вам
принесут его на дом.
— Вы обвиняетесь в том, что 17-го января 188* г. вы, в сообществе
с Евфимьей Бочковой и Екатериной Масловой, похитили из чемодана купца Смелькова принадлежащие ему деньги и потом
принесли мышьяк и уговорили Екатерину Маслову дать купцу Смелькову в вине выпить яду, отчего последовала смерть Смелькова. Признаете ли вы
себя виновным? — проговорил он и склонился направо.
Никому в голову не приходило, что те священники, которые воображают
себе, что в виде хлеба и вина они едят тело и пьют кровь Христа, действительно едят тело и пьют кровь его, но не в кусочках и в вине, а тем, что не только соблазняют тех «малых сих»,
с которыми Христос отожествлял
себя, но и лишают их величайшего блага и подвергают жесточайшим мучениям, скрывая от людей то возвещение блага, которое он
принес им.
— Мудреную ты мне загадку загадываешь… — изменившимся глухим голосом проговорил Василий Назарыч. — Сын
с собой ничего не
принесет в отцовский дом, а дочь…
— О, если б и я мог хоть когда-нибудь
принести себя в жертву за правду, —
с энтузиазмом проговорил Коля.
Она, изволите видеть, вздумала окончательно развить, довоспитать такую, как она выражалась, богатую природу и, вероятно, уходила бы ее, наконец, совершенно, если бы, во-первых, недели через две не разочаровалась «вполне» насчет приятельницы своего брата, а во-вторых, если бы не влюбилась в молодого проезжего студента,
с которым тотчас же вступила в деятельную и жаркую переписку; в посланиях своих она, как водится, благословляла его на святую и прекрасную жизнь,
приносила «всю
себя» в жертву, требовала одного имени сестры, вдавалась в описания природы, упоминала о Гете, Шиллере, Беттине и немецкой философии — и довела наконец бедного юношу до мрачного отчаяния.
В период летних дождей вода, стекающая
с окрестных гор, переполняет реку и разливается по долине. Самые большие наводнения происходят в нижнем течении Вай-Фудзина, там, где река принимает в
себя сразу два притока: Сыдагоу — справа и Арзамасовку — слева. По словам пермцев, умеренные наводнения не только не
приносят вреда, но, наоборот, даже полезны, так как после них на земле остается плодородный ил. Большие же наводнения совершенно смывают пашни и
приносят непоправимый вред.
Наконец мы услышали голоса: кто-то из казаков ругал лошадь. Через несколько минут подошли люди
с конями. Две лошади были в грязи. Седла тоже были замазаны глиной. Оказалось, что при переправе через одну проточку обе лошади оступились и завязли в болоте. Это и было причиной их запоздания. Как я и думал, стрелки нашли трубку Дерсу на тропе и
принесли ее
с собой.
Она была так близка, она пришла ко мне
с полной решимостью, в полной невинности сердца и чувств, она
принесла мне свою нетронутую молодость… и я не прижал ее к своей груди, я лишил
себя блаженства увидать, как ее милое лицо расцвело бы радостью и тишиною восторга…
Утром я варил
с помощью жандарма в печке кофей; часов в десять являлся дежурный офицер, внося
с собой несколько кубических футов мороза, гремя саблей, в перчатках,
с огромными обшлагами, в каске и шинели; в час жандарм
приносил грязную салфетку и чашку супа, которую он держал всегда за края, так что два большие пальца были приметно чище остальных.
Заря утрення взошла,
С собой радость
принесла…
Я, впрочем, довольно смутно представлял
себе Маврушу, потому что она являлась наверх всего два раза в неделю, да и то в сумерки. В первый раз, по пятницам, приходила за мукой, а во второй, по субботам, Павел
приносил громадный лоток, уставленный стопками белого хлеба и просвир, а она следовала за ним и сдавала напеченное
с веса ключнице. Но за семейными нашими обедами разговор о ней возникал нередко.
«22 февраля, в среду, на „среде“ чаепитие. Условия следующие: 1) самовар и чай от „среды“; 2) сахар и все иное съедобное, смотря по аппетиту, прибывший
приносит на свою долю
с собой в количестве невозбраняемом…»
Ему показалось, что Устенька — именно та здоровая русская девочка, которая
принесет в дом
с собой целую атмосферу здоровья.
Выпущенный из тюрьмы Полуянов теперь занимался у Замараева в кассе.
С ним опять что-то делалось — скучный такой, строгий и ни
с кем ни слова. Единственным удовольствием для Полуянова было хождение по церквам. Он и
с собой приносил какую-то церковную книгу в старинном кожаном переплете, которую и читал потихоньку от свободности. О судах и законах больше не было и помину, несмотря на отчаянное приставанье Харитона Артемьича, приходившего в кассу почти каждый день, чтобы поругаться
с зятем.
Но вот наконец я сдал экзамен в третий класс, получил в награду Евангелие, Басни Крылова в переплете и еще книжку без переплета,
с непонятным титулом — «Фата-Моргана», дали мне также похвальный лист. Когда я
принес эти подарки домой, дед очень обрадовался, растрогался и заявил, что всё это нужно беречь и что он запрет книги в укладку
себе. Бабушка уже несколько дней лежала больная, у нее не было денег, дед охал и взвизгивал...
— Непременно
принесите, и нечего спрашивать. Ему, наверно, это будет очень приятно, потому что он, может быть,
с тою целью и стрелял в
себя, чтоб я исповедь потом прочла. Пожалуйста, прошу вас не смеяться над моими словами, Лев Николаич, потому что это очень может так быть.
— Что ж, он
приносил сюда
с собой свечку, если это здесь происходило? Иначе я не придумаю…
«Подличать, так подличать», — повторял он
себе тогда каждый день
с самодовольствием, но и
с некоторым страхом; «уж коли подличать, так уж доходить до верхушки, — ободрял он
себя поминутно, — рутина в этих случаях оробеет, а мы не оробеем!» Проиграв Аглаю и раздавленный обстоятельствами, он совсем упал духом и действительно
принес князю деньги, брошенные ему тогда сумасшедшею женщиной, которой
принес их тоже сумасшедший человек.
Она скромно рассказывала о Париже, о своих путешествиях, о Бадене; раза два рассмешила Марью Дмитриевну и всякий раз потом слегка вздыхала и как будто мысленно упрекала
себя в неуместной веселости; выпросила позволение привести Аду; снявши перчатки, показывала своими гладкими, вымытыми мылом à la guimauve [Алфейным (фр.).] руками, как и где носятся воланы, рюши, кружева, шу; обещалась
принести стклянку
с новыми английскими духами: Victoria’s Essence, [Духи королевы Виктории (фр.).] и обрадовалась, как дитя, когда Марья Дмитриевна согласилась принять ее в подарок; всплакнула при воспоминании о том, какое чувство она испытала, когда в первый раз услыхала русские колокола: «Так глубоко поразили они меня в самое сердце», — промолвила она.
Горько расплакалась Феня всего один раз, когда брат Яша привез ей из Балчугова ее девичье приданое. Снимая
с себя раскольничий косоклинный сарафан, подаренный богоданной матушкой Маремьяной, она точно навеки прощалась со своей тайболовской жизнью. Ах, как было ей горько и тошно, особенно вспоминаючи любовные речи Акинфия Назарыча… Где-то он теперь, мил-сердечный друг?
Принесут ему ее дареное платье, как
с утопленницы. Баушка Лукерья поняла девичье горе, нахмурилась и сурово сказала...
— Мы как нищие… — думал вслух Карачунский. — Если бы настоящие работы поставить в одной нашей Балчуговской даче, так не хватило бы пяти тысяч рабочих… Ведь сейчас старатель сам
себе в убыток работает, потому что не пропадать же ему голодом. И компании от его голода тоже нет никакой выгоды… Теперь мы купим у старателя один золотник и наживем на нем два
с полтиной, а тогда бы мы нажили полтину
с золотника, да зато нам бы
принесли вместо одного пятьдесят золотников.
Цена подходящая. Петр Васильич
принес мешочек
с золотом, передал Ястребову, а тот свесил его и уложил к
себе в чемодан.
И в лесу не уйдешь от греха, потому что мы его
с собой в лес-то
приносим.
Лиза давно стала очень молчалива, давно заставляла
себя стерпливать и сносить многое, чего бы она не стерпела прежде ни для кого и ни для чего. Своему идолу она
приносила в жертву все свои страсти и, разочаровываясь в искренности жрецов, разделявших
с нею одно кастовое служение, даже лгала
себе, стараясь по возможности оправдывать их и в то же время не дать повода к первому ренегатству.
— Нет, я не пойду, Лиза, именно
с тобою и не пойду, потому что здоровья мы ему
с собою не
принесем, а тебе уж так достанется, что и места не найдешь.
Ступина
принесла и бросила какие-то два письма, Каверина кинула в огонь свой давний дневник, Прорвич — составленный им лет шесть тому назад проект демократической республики, умещавшийся всего на шести писанных страничках. Одна Бертольди нашла у
себя очень много материала, подлежащего сожжению. Она беспрестанно подносила Белоярцеву целые кипы и
с торжеством говорила...