Неточные совпадения
— Да я… не знаю! — сказал Дронов, втискивая себя в кресло, и заговорил несколько спокойней, вдумчивее: — Может — я не радуюсь, а боюсь. Знаешь, человек я пьяный и вообще ни
к черту не годный, и все-таки — не глуп. Это, брат, очень обидно — не дурак, а никуда не годен. Да. Так вот, знаешь, вижу я всяких людей, одни делают политику, другие — подлости, воров развелось до того много, что
придут немцы, а им грабить нечего!
Немцев — не жаль, им так и надо, им в наказание — Наполеонов счастье. А Россию — жалко.
— Детскость какая!
Пришла к генералу дочь генерала и — заплакала, дурочка: ах, я должна застрелить вас, а — не могу, вы — друг моего отца! Татьяна-то Леонтьева, которая вместо министра Дурново какого-то немца-коммивояжера подстрелила, тоже, кажется, генеральская дочь? Это уж какие-то семейные дела…
— Свое-то маленькое бросил, Галактион Михеич, а за большим чужим погнался. С бритоусыми и табашниками начал знаться, с жидами и
немцами смесился… Они-то, как волки,
пришли к нам, а ты в ихнюю стаю забежал… Ох, нехорошо, Галактион Михеич! Ох, велики наши грехи, и конца им нет!.. Зачем подружию милую обидел? Чадо милое, не лютуй, не злобься, не впадайся в ненужную ярость, ибо великий ответ дадим на великом судилище христове…
Один
немец старик
пришел с женой
к сыну Готлибу.
Теперича хоть бы я: миткалевая фабрика у меня есть, хлопок нужен; как
приду я
к немцу в своем природном, русском виде, мне и поклониться ему не стыдно!
Странное дело! покуда мы пробирались
к Вержболову (
немцы уж называют его Wirballen), никому из нас не
приходило в голову выглядывать в окна и любопытствовать, какой из них открывается пейзаж.
— А как любит русских, если б вы знали! — рассказывал мне сосед по креслу, — представьте себе,
прихожу я на днях
к ней. — Так и так, говорю, позвольте поблагодарить за наслаждение… В Петербурге, говорю, изволили в семьдесят четвертом году побывать… — Так вы, говорит, русский? Скажите, говорит, русским, что они — душки! Все, все русские — душки! а
немцы — фи! И еще скажите русским, что они (сосед наклонился
к моему уху и шепнул что-то, чего я, признаюсь, не разобрал)… Это, говорит, меня один кирасир научил!
Отец Грап был обрусевший
немец, невыносимо приторный, льстивый и весьма часто нетрезвый; он
приходил к нам большею частью только для того, чтобы просить о чем-нибудь, и папа сажал его иногда у себя в кабинете, но обедать его никогда не сажали с нами.
— Да ты что ж так грубить начал,
немец? Ты со мною подружись. Я по дружбе
к тебе
пришел.
Поезд отходил в два часа дня, но эшелон с 12 уже сидел в товарных вагонах и распевал песни. Среди провожающих было много немцев-колонистов, и
к часу собралась вся труппа провожать меня: нарочно репетицию отложили. Все с пакетами, с корзинами. Старик Фофанов
прислал оплетенную огромную бутыль, еще в старину привезенную им из Индии, наполненную теперь его домашней вишневкой.
— Да что ты, Мильсан, веришь русским? — вскричал молодой кавалерист, — ведь теперь за них мороз не станет драться; а бедные
немцы так привыкли от нас бегать, что им в голову не
придет порядком схватиться — и с кем же?.. с самим императором! Русские нарочно выдумали это известие, чтоб мы скорей сдались, Ils sont malins ces barbares! [Они хитры, эти варвары! (франц.)] Не правда ли, господин Папилью? — продолжал он, относясь
к толстому офицеру. — Вы часто бываете у Раппа и должны знать лучше нашего…
— Хорошо. Между насекомоядными попадаются очень интересные субъекты. Например, крот. Про него говорят, что он полезен, так как истребляет вредных насекомых. Рассказывают, что будто какой-то
немец прислал императору Вильгельму Первому шубу из кротовых шкурок и будто император приказал сделать ему выговор за то, что он истребил такое множество полезных животных. А между тем крот в жестокости нисколько не уступит твоему зверьку и
к тому же очень вреден, так как страшно портит луга.
Приходит к часовщику-немцу, выбирает дорогой хронометр и вынимает свои часы сверить их…
Затем он вышел из трактира и опустил письмо в почтовый ящик. До четырех часов утра блуждал он по городу и думал о своем горе. Бедняга похудел, осунулся и
пришел к заключению, что жизнь — это горькая насмешка судьбы, что жить — глупо и недостойно порядочного
немца. Он решил не мстить ни жене, ни рыжему человеку. Самое лучшее, что он мог сделать, это — наказать жену великодушием.
Тогда говорили вздыхая: «Ах! мать моя, каков этот иностранный
немец Миних,
прислал сюда только одну молдаванскую княжну, а, сказывают наши, полонил их тысячу, да отослал
к своим, в немецкую землю, — ну съела бы его зубами!»
Боже мой! — не случится ли и со мной того же! Недавно ночью, раздумавшись о войне и о
немцах, которые ее начали, я
пришел в такое состояние, что действительно мог бы загрызть человека. А Сашеньки нет, она и по ночам дежурит в лазарете, и так мне страшно стало от себя самого, от ее пустой кровати, от мамаши Инны Ивановны, которая больше похожа на мертвеца, нежели на живого человека, от всей этой пустоты и разорения, что не выдержал я: оделся и, благо лазарет тут же в доме, пошел
к Сашеньке.
Он говорил мне про какого-то
немца, который выучил всю русскую грамматику, а когда
к нему
пришел человек по имени Иван Иванович Иванов, то он счел это за шутку и сказал: «Я снай: Иван — мошна, Иваниш — восмошна, а Иваноф — не дольшна».
— Двое из этих больших отрядных начальников — один поляк, другой
немец — почти в одно и то же время
прислали Денисову приглашение присоединиться, каждый
к своему отряду, с тем, чтобы напасть на транспорт.