Неточные совпадения
Лука стоял, помалчивал,
Боялся, не наклали бы
Товарищи в бока.
Оно быть так и сталося,
Да к счастию крестьянина
Дорога позагнулася —
Лицо
попово строгое
Явилось
на бугре…
Потупился, задумался,
В тележке сидя,
попИ молвил: — Православные!
Роптать
на Бога грех,
Несу мой крест с терпением,
Живу… а как? Послушайте!
Скажу вам правду-истину,
А вы крестьянским разумом
Смекайте! —
«Начинай...
Глядишь, ко храму сельскому
На колеснице траурной
В шесть лошадей наследники
Покойника везут —
Попу поправка добрая,
Мирянам праздник праздником…
Идут под небо самое
Поповы терема,
Гудит
попова вотчина —
Колокола горластые —
На целый божий мир.
Косушки по три выпили,
Поели — и заспорили
Опять: кому жить весело,
Вольготно
на Руси?
Роман кричит: помещику,
Демьян кричит: чиновнику,
Лука кричит:
попу;
Купчине толстопузому, —
Кричат братаны Губины,
Иван и Митродор;
Пахом кричит: светлейшему
Вельможному боярину,
Министру государеву,
А Пров кричит: царю!
Крестьяне думу думали,
А
поп широкой шляпою
В лицо себе помахивал
Да
на небо глядел.
«Небось! мы не грабители!» —
Сказал
попу Лука.
(Лука — мужик присадистый,
С широкой бородищею.
Упрям, речист и глуп.
Лука похож
на мельницу:
Одним не птица мельница,
Что, как ни машет крыльями,
Небось не полетит...
— Где жители? — спрашивал Бородавкин, сверкая
на попа глазами.
На другой день, едва позолотило солнце верхи соломенных крыш, как уже войско, предводительствуемое Бородавкиным, вступало в слободу. Но там никого не было, кроме заштатного
попа, который в эту самую минуту рассчитывал, не выгоднее ли ему перейти в раскол.
Поп был древний и скорее способный поселять уныние, нежели вливать в душу храбрость.
Проходивший
поп снял шляпу, несколько мальчишек в замаранных рубашках протянули руки, приговаривая: «Барин, подай сиротинке!» Кучер, заметивши, что один из них был большой охотник становиться
на запятки, хлыснул его кнутом, и бричка пошла прыгать по камням.
Впрочем, и трудно было, потому что представились сами собою такие интересные подробности, от которых никак нельзя было отказаться: даже названа была по имени деревня, где находилась та приходская церковь, в которой положено было венчаться, именно деревня Трухмачевка,
поп — отец Сидор, за венчание — семьдесят пять рублей, и то не согласился бы, если бы он не припугнул его, обещаясь донести
на него, что перевенчал лабазника Михайла
на куме, что он уступил даже свою коляску и заготовил
на всех станциях переменных лошадей.
— Ну, когда не нуждаетесь, так нечего и говорить.
На вкусы нет закона: кто любит
попа, а кто попадью, говорит пословица.
Нашел он полон двор услуги;
К покойнику со всех сторон
Съезжались недруги и други,
Охотники до похорон.
Покойника похоронили.
Попы и гости ели, пили
И после важно разошлись,
Как будто делом занялись.
Вот наш Онегин — сельский житель,
Заводов, вод, лесов, земель
Хозяин полный, а досель
Порядка враг и расточитель,
И очень рад, что прежний путь
Переменил
на что-нибудь.
— Да что наши! — отвечал хозяин, продолжая иносказательный разговор. — Стали было к вечерне звонить, да попадья не велит:
поп в гостях, черти
на погосте.
Пугачев взглянул
на меня быстро. «Так ты не веришь, — сказал он, — чтоб я был государь Петр Федорович? Ну, добро. А разве нет удачи удалому? Разве в старину Гришка Отрепьев не царствовал? Думай про меня что хочешь, а от меня не отставай. Какое тебе дело до иного-прочего? Кто ни
поп, тот батька. Послужи мне верой и правдою, и я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в князья. Как ты думаешь?».
— Что, ваше благородие? — сказал смеясь Пугачев. — Выручили красную девицу! Как думаешь, не послать ли за
попом, да не заставить ли его обвенчать племянницу? Пожалуй, я буду посаженым отцом, Швабрин дружкою; [Дрýжка — распорядитель
на свадьбе.] закутим, запьем — и ворота запрем!
Не нравилась ему игла Петропавловской крепости и ангел, пронзенный ею; не нравилась потому, что об этой крепости говорили с почтительной ненавистью к ней, но порою в ненависти звучало что-то похожее
на зависть: студент
Попов с восторгом называл крепость...
Приятно было наблюдать за деревьями спокойное, парадное движение праздничной толпы по аллее. Люди шли в косых лучах солнца встречу друг другу, как бы хвастливо показывая себя, любуясь друг другом. Музыка, смягченная гулом голосов, сопровождала их лирически ласково. Часто доносился веселый смех, ржание коня, за углом ресторана бойко играли
на скрипке, масляно звучала виолончель, женский голос пел «Матчиш», и
Попов, свирепо нахмурясь, отбивая такт мохнатым пальцем по стакану, вполголоса, четко выговаривал...
— А — то, что народ хочет свободы, не той, которую ему сулят политики, а такой, какую могли бы дать
попы, свободы страшно и всячески согрешить, чтобы испугаться и — присмиреть
на триста лет в самом себе. Вот-с! Сделано. Все сделано! Исполнены все грехи. Чисто!
Сейчас я напишу им. Фуллон! — плачевно крикнул
поп и, взмахнув рукой, погрозил кулаком в потолок; рукав пиджака съехал
на плечо ему и складками закрыл половину лица.
— А —
поп,
на вашу меру, величина дутая? Случайный человек. Мм… В рабочем движении случайностей как будто не должно быть… не бывает.
— Не понимаю. Был у немцев такой пастор… Штекер, кажется, но — это не похоже. А впрочем, я плохо осведомлен, может, и похоже. Некоторые… знатоки дела говорят: повторение опыта Зубатова, но в размерах более грандиозных. Тоже как будто неверно. Во всяком случае — замечательно! Я как раз еду
на проповедь
попа, — не хотите ли?
Ее глаза улыбались знакомо, но острее, чем всегда, и острота улыбки заставила его вспомнить о ее гневе
на попов. Он заговорил осторожно...
— Отличный и правдивейший художник, — сказал Самгин и услышал, что сказано это тоном неуместно строгим и вышло смешно. Он взглянул
на Попова, но инженер внимательно выбирал сигару, а Бердников, поправив галстук, одобрительно сунул голову вперед, — видимо, это была его манера кланяться.
…Самгин сел к столу и начал писать, заказав слуге бутылку вина. Он не слышал, как
Попов стучал в дверь, и поднял голову, когда дверь открылась. Размашисто бросив шляпу
на стул, отирая платком отсыревшее лицо,
Попов шел к столу, выкатив глаза, сверкая зубами.
— Я деревню знаю, знаю, что говорили ваши
на выборах в Думу, — оглушительно гремел Хотяинцев. — Вы соображаете, почему у вас оказалось так много
попов? Ага!
Надоедал Климу студент
Попов; этот голодный человек неутомимо бегал по коридорам, аудиториям, руки его судорожно, как вывихнутые, дергались в плечевых суставах; наскакивая
на коллег, он выхватывал из карманов заношенной тужурки письма, гектографированные листки папиросной бумаги и бормотал, втягивая в себя звук с...
«Нет, — до чего же анархизирует людей эта жизнь! Действительно нужна какая-то устрашающая сила, которая поставила бы всех людей
на колени, как они стояли
на Дворцовой площади пред этим ничтожным царем. Его бессилие губит страну, развращает людей, выдвигая вождями трусливых
попов».
— Тут начнется эдакая, знаете… пустяковина.
Попы, нищие, могильщики, нужно давать
на чай и вообще… Вам противно будет, так вы дайте Марье Ивановне рублей… ну, полсотни! Она уж распорядится…
Попов говорил просительно,
на лице его застыла гримаса смущения, он пожимал плечами, точно от холода, и вообще был странно не похож
на того размашистого человека, каким Самгин наблюдал его у Марины.
Однажды он даже подумал, что этот пестрый, сложный говор должен быть похож
на «общие исповеди» в соборе Кронштадта, организованные знаменитым
попом Иоанном Сергеевым.
Самгин уже чувствовал, что здесь творится не то, что он надеялся видеть: этот раздерганный
поп ничем не напоминал Диомидова, так же как рабочие совершенно не похожи
на измятых, подавленных какой-то непобедимой скукой слушателей проповеди бывшего бутафора.
— Н-но н-нельзя же, черт возьми, требовать, ч-чтоб в-все студенчество шло н-на ф-фабрики! — сорванным голосом выдувал
Попов слова обиды, удивления.
Неясное какое-то подозрение укололо Самгина, он сердито взглянул
на Попова, а инженер, подвигая стул, больно задел Самгина по ноге и, не извиняясь, сказал...
Попов являлся в Москву
на день,
на два, затем, пофыркав, покричав, — исчезал.
На письменном столе лежал бикфордов шнур, в соседней комнате носатый брюнет рассказывал каким-то кавказцам о японской шимозе, а человек с красивым, но неподвижным лицом, похожий
на расстриженного
попа, прочитав записку Гогина, командовал...
— Угнетающее впечатление оставил у меня крестьянский бунт. Это уж большевизм эсеров. Подняли несколько десятков тысяч мужиков, чтоб поставить их
на колени. А наши демагоги, боюсь, рабочих
на колени поставят. Мы вот спорим, а тут какой-то тюремный
поп действует. Плохо, брат…
Слуга принес вино и помог Самгину не ответить
на вопрос, да
Попов и не ждал ответа, продолжая...
Без рясы, ощипанный, Гапон был не похож
на того
попа, который кричал и прыгал пред рабочими, точно молодой петушок по двору, куда внезапно влетел вихрь, предвестник грозы и ливня.
Попов проводил ее до двери, вернулся, неловко втиснул себя в кресло, вынул кожаный кисет, трубку и, набивая ее табаком, не глядя
на Самгина, спросил небрежно...
— Я? — Хотяинцев удивленно посмотрел
на него и обратился к Дронову: — Ваня, скажи ему, что Мордвин — псевдоним мой. Деточка, — жалобно глядя
на Говоркова, продолжал он. — Русский я, русский, сын сельского учителя, внук
попа.
Лицо
Попова налилось бурой кровью, глаза выкатились, казалось, что он усиленно старается не задремать, но волосатые пальцы нервозно барабанили по коленям, голова вращалась так быстро, точно он искал кого-то в толпе и боялся не заметить.
На тестя он посматривал сердито, явно не одобряя его болтовни, и Самгин ждал, что вот сейчас этот неприятный человек начнет возражать тестю и затрещит бесконечный, бесплодный, юмористически неуместный
на этом параде красивых женщин диалог двух русских, которые все знают.
— Это был, конечно, вопрос, за которым последовали бы другие. Почему бы не поставить их предо мной?
На всякий случай я предупреждаю тебя: Григорий
Попов еще не подлец только потому, что он ленив и глуп…
Попик плыл вокруг колоколов, распевая ясным тенорком, и кропил медь святой водой; три связки толстых веревок лежали
на земле,
поп запнулся за одну из них, сердито взмахнул кропилом и обрызгал веревки радужным бисером.
В светлом, о двух окнах, кабинете было по-домашнему уютно, стоял запах хорошего табака;
на подоконниках — горшки неестественно окрашенных бегоний, между окнами висел в золоченой раме желто-зеленый пейзаж, из тех, которые прозваны «яичницей с луком»: сосны
на песчаном обрыве над мутно-зеленой рекою. Ротмистр
Попов сидел в углу за столом, поставленным наискось от окна, курил папиросу, вставленную в пенковый мундштук,
на мундштуке — палец лайковой перчатки.
Потом он должен был стоять более часа
на кладбище, у могилы, вырытой в рыжей земле; один бок могилы узорно осыпался и напоминал беззубую челюсть нищей старухи. Адвокат Правдин сказал речь, смело доказывая закономерность явлений природы;
поп говорил о царе Давиде, гуслях его и о кроткой мудрости бога. Ветер неутомимо летал, посвистывая среди крестов и деревьев; над головами людей бесстрашно и молниеносно мелькали стрижи; за церковью, под горою, сердито фыркала пароотводная труба водокачки.
Он даже начал собирать «открытки»
на политические темы; сначала их навязывала ему Сомова, затем он сам стал охотиться за ними, и скоро у него образовалась коллекция картинок, изображавших Финляндию, которая защищает конституцию от нападения двуглавого орла, русского мужика, который пашет землю в сопровождении царя, генерала,
попа, чиновника, купца, ученого и нищего, вооруженных ложками; «Один с сошкой, семеро — с ложкой», — подписано было под рисунком.
— У нас есть варварская жадность к мысли, особенно — блестящей, это напоминает жадность дикарей к стеклянным бусам, — говорил Туробоев, не взглянув
на Лютова, рассматривая пальцы правой руки своей. — Я думаю, что только этим можно объяснить такие курьезы, как вольтерианцев-крепостников, дарвинистов —
поповых детей, идеалистов из купечества первой гильдии и марксистов этого же сословия.
Попов грубовато заявил, что он провожать не любит, к тому же хочет есть и — просит извинить его. Сунув руку Самгину, но не взглянув
на него, он ушел. Самгин встал, спрашивая...
Были вызваны в полицию дворники со всей улицы, потом, дня два, полицейские ходили по домам, что-то проверяя, в трех домах произвели обыски, в одном арестовали какого-то студента, полицейский среди белого дня увел из мастерской, где чинились деревянные инструменты, приятеля Агафьи Беньковского, лысого, бритого человека неопределенных лет, очень похожего
на католического
попа.