Неточные совпадения
Клим кивнул головой, тогда Маракуев сошел с дороги в сторону, остановясь под
деревом,
прижался к стволу его и сказал...
В пронзительно холодном сиянии луны, в хрустящей тишине потрескивало
дерево заборов и стен, точно маленькие, тихие домики крепче устанавливались на земле, плотнее
прижимались к ней. Мороз щипал лицо, затруднял дыхание, заставлял тело съеживаться, сокращаться. Шагая быстро, Самгин подсчитывал...
— Куда они идут? — шепотом спросила Варвара,
прижимаясь к Самгину; он посторонился, глядя, как пожарные, сняв с телеги лома, пошли на баррикаду. Застучали частые удары, затрещало, заскрипело
дерево.
От сырости
дерево разбухает, и крышка еще плотнее
прижимается к краям коробки.
«Это он, это тесть!» Пан Данило опустился немного ниже и
прижался крепче
к дереву.
Как скоро охотником или собакой будет поднята выводка молодых, уже несколько поматеревших, то они непременно рассядутся по
деревьям весьма низко и так плотно
прижмутся к главным толстым сучьям, так лежат неподвижно, что их разглядеть очень трудно, особенно на елях.
Таким зарядом надобно начать стрелять в цель; если звук выстрела не густ, не полон, приклад не плотно
прижимается к плечу, дробь не глубоко входит даже в мягкое
дерево и ложится пониже цели, то заряд мал: прибавляя понемногу пороху и дроби, вы, наконец, непременно найдете настоящий заряд.
Наконец Сергей выбился из сил. Сквозь дикий ужас им стала постепенно овладевать холодная, вялая тоска, тупое равнодушие ко всякой опасности. Он сел под
дерево,
прижался к его стволу изнемогшим от усталости телом и зажмурил глаза. Все ближе и ближе хрустел песок под грузными шагами врага. Арто тихо подвизгивал, уткнув морду в колени Сергея.
— Дедушка Лодыжкин, а дедушка, глянькось, в фонтане-то — золотые рыбы!.. Ей-богу, дедушка, золотые, умереть мне на месте! — кричал мальчик,
прижимаясь лицом
к решетке, огораживающей сад с большим бассейном посередине. — Дедушка, а персики! Вона сколько! На одном
дереве!
Людмила встала, отошла
к окну, открыла его. Через минуту они все трое стояли у окна, тесно
прижимаясь друг
к другу, и смотрели в сумрачное лицо осенней ночи. Над черными вершинами
деревьев сверкали звезды, бесконечно углубляя даль небес…
Княгиня Вера обняла ствол акации,
прижалась к нему и плакала.
Дерево мягко сотрясалось. Налетел легкий ветер и, точно сочувствуя ей, зашелестел листьями. Острее запахли звезды табака… И в это время удивительная музыка, будто бы подчиняясь ее горю, продолжала...
Дело объяснилось следующим образом: двенадцатилетняя крестьянская девочка ушла тихонько с фабрики ранее срока и побежала с бураком за черемухой, которая росла по речке; она взлезла за ягодами на
дерево и, увидев барина с ружьем, испугалась, села на толстый сучок и так плотно
прижалась к стволу высокой черемухи, что даже витютины ее не заметили и сели на ольху, которая росла почти рядом с черемухой, несколько впереди.
Его вынесли, хотели утешать: напрасно!.. Он твердил одно: «
К милой!», вырвался наконец из рук няни, прибежал, увидел мертвую на столе, схватил ее руку: она была как
дерево, —
прижался к ее лицу: оно было как лед… «Ах, маменька!» — закричал он и упал на землю. Его опять вынесли, больного, в сильном жару.
Между стволов и ветвей просвечивали багровые пятна горизонта, и на его ярком фоне
деревья казались ещё более мрачными, истощёнными. По аллее, уходившей от террасы в сумрачную даль, медленно двигались густые тени, и с каждой минутой росла тишина, навевая какие-то смутные фантазии. Воображение, поддаваясь чарам вечера, рисовало из теней силуэт одной знакомой женщины и его самого рядом с ней. Они молча шли вдоль по аллее туда, вдаль, она
прижималась к нему, и он чувствовал теплоту её тела.
Прячась за
деревьями и дачами и опять показываясь на минутку, русский терем уходил все дальше и дальше назад и вдруг исчез из виду. Воскресенский,
прижавшись щекой
к чугунному столбику перил, еще долго глядел в ту сторону, где он скрылся. «Все сие прошло, как тень и как молва быстротечная», — вспомнился ему вдруг горький стих Соломона, и он заплакал. Но слезы его были благодатные, а печаль — молодая, светлая и легкая.
С утра дул неприятный холодный ветер с реки, и хлопья мокрого снега тяжело падали с неба и таяли сразу, едва достигнув земли. Холодный, сырой, неприветливый ноябрь, как злой волшебник, завладел природой…
Деревья в приютском саду оголились снова. И снова с протяжным жалобным карканьем носились голодные вороны, разыскивая себе коры… Маленькие нахохлившиеся воробышки, зябко
прижавшись один
к другому, качались на сухой ветке шиповника, давно лишенного своих летних одежд.
Нежно и ласково я погладил Жучку по голове. Она
прижалась мордой
к моему колену, и я любовно гладил ее, как ребенка. Все кругом незаметно сливалось во что-то целое. Я смотрел раскрывающимися, новыми глазами. Это
деревья, галки и вороны на голых ветвях, в сереющем небе… В них тоже есть это? Это — не сознаваемое, не выразимое ни словом, ни мыслью? И главное — общее, единое?
— Отчего вы так грустны, Катерина Эдуардовна? — повторял он и без цели шел вперед, во тьму крепчавшей ночи. Раз он совсем близко коснулся
дерева и остановился в недоумении. Потом обвил шершавый ствол рукою,
прижался к нему лицом, как
к другу, и замер в тихом отчаянии, которому не дано слез и бешеного крика. Потом тихо отшатнулся от
дерева, которое его приютило, и пошел дальше.
Горел фонарь, и
к его холодному, влажному столбу
прижался щекою Павел и закрыл глаза. Лицо его было неподвижно, как у слепого, и внутри было так спокойно и тихо, как на кладбище. Такая минута бывает у приговоренного
к смерти, когда уже завязаны глаза, и смолк вокруг него звук суетливых шагов по звонкому
дереву, и в грозном молчании уже открылась наполовину великая тайна смерти. И, как зловещая дробь барабанов, глухо и далеко прозвучал голос...
Пошел бродить по парку. В душе была обида и любовь, и пело слово: «Исанка!» В парке стояла теплынь, пахло сосною. Всюду на скамейках и под
деревьями слышались мужские шепоты, сдержанный девичий смех. На скамеечке над рекою, тесно
прижавшись друг
к другу, сидели Стенька Верхотин и Таня.