Неточные совпадения
Правда, что после военной службы, когда он
привык проживать около двадцати тысяч в год, все эти знания его перестали быть обязательными для его жизни, забылись, и он никогда не только не задавал себе вопроса о своем отношении
к собственности и о том, откуда получаются те
деньги, которые ему давала мать, но старался не думать об этом.
Разговор затем на несколько минут приостановился; в Ченцове тоже происходила борьба: взять
деньги ему казалось на этот раз подло, а не взять — значило лишить себя возможности существовать так, как он
привык существовать. С ним, впрочем, постоянно встречалось в жизни нечто подобное. Всякий раз, делая что-нибудь, по его мнению, неладное, Ченцов чувствовал
к себе отвращение и в то же время всегда выбирал это неладное.
Обед с глазу на глаз в собственном доме, на собственные
деньги, имел свою прелесть для молодых хозяев, которая, конечно, не могла продолжаться слишком долго:
к чему не
привыкает человек?
А Юлия Сергеевна
привыкла к своему горю, уже не ходила во флигель плакать. В эту зиму она уже не ездила по магазинам, не бывала в театрах и на концертах, а оставалась дома. Она не любила больших комнат и всегда была или в кабинете мужа, или у себя в комнате, где у нее были киоты, полученные в приданое, и висел на стене тот самый пейзаж, который так понравился ей на выставке.
Денег на себя она почти не тратила и проживала теперь так же мало, как когда-то в доме отца.
Яков относился
к девочке ещё более заботливо, чем прежде. Он постоянно таскал ей из дома куски хлеба и мяса, чай, сахар, керосин в бутылках из-под пива, иногда давал
деньги, оставшиеся от покупки книг. Он
привык делать всё это, и всё выходило у него как-то незаметно, а Маша относилась
к его заботам как
к чему-то вполне естественному и тоже не замечала их.
— И мне — оттого тяжело…
К веселью она
привыкла… вот что! Всё о
деньгах мечтает. «Если б, говорит,
денег хватить где-нибудь — сразу бы всё перевернулось… Дура, говорит, я: надо бы мне какого-нибудь купчика обворовать…» Вообще — ерунду говорит. Из жалости ко мне всё… я понимаю… Тяжело ей…
«Ага! Так ты меня затем крепко обнимаешь, чтобы в карман мне незаметно залезть?» — мысленно говорил он Татьяне Власьевне. И тут же решил, пустив в оборот все свои
деньги, выкупить магазин у сожительницы, порвать связь с нею. Решить это ему было легко. Татьяна Власьевна и раньше казалась ему лишней в его жизни, и за последнее время она становилась даже тяжела ему. Он не мог
привыкнуть к её ласкам и однажды прямо в глаза сказал ей...
Параша. Ну, так что ж? Ты знаешь, в здешнем городе такой обычай, чтобы невест увозить. Конечно, это делается больше по согласию родителей, а ведь много и без согласия увозят; здесь
к этому
привыкли, разговору никакого не будет, одно только и беда: отец, пожалуй,
денег не даст.
К тому, что я стал рабочим, уже
привыкли и не видят ничего странного в том, что я, дворянин, ношу ведра с краской и вставляю стекла; напротив, мне охотно дают заказы, и я считаюсь уже хорошим мастером и лучшим подрядчиком, после Редьки, который хотя и выздоровел и хотя по-прежнему красит без подмостков купола на колокольнях, но уже не в силах управляться с ребятами; вместо него я теперь бегаю по городу и ищу заказов, я нанимаю и рассчитываю ребят, я беру
деньги взаймы под большие проценты.
Он все испытал, и ему еще в юности опротивели все удовольствия, которые можно достать за
деньги; любовь светских красавиц тоже опротивела ему, потому что ничего не давала сердцу; науки тоже надоели, потому что он увидел, что от них не зависит ни слава, ни счастье; самые счастливив люди — невежды, а слава — удача; военные опасности тоже ему скоро наскучили, потому что он не видел в них смысла и скоро
привык к ним.
Давно уже пришло известие, что Анисима посадили в тюрьму за подделку и сбыт фальшивых
денег. Прошли месяцы, прошло больше полугода, минула длинная зима, наступила весна, и
к тому, что Анисим сидит в тюрьме,
привыкли и в доме и в селе. И когда кто-нибудь проходил ночью мимо дома или лавки, то вспоминал, что Анисим сидит в тюрьме; и когда звонили на погосте, то почему-то тоже вспоминалось, что он сидит в тюрьме и ждет суда.
Очнись, Василий
Семенович! Ты старый человек!
По дурости ты это говоришь
Или по злобе на меня — не знаю.
Нет, я души своей не продавал
И не продам. Душа дороже
денег,
Мы знаем твердо, ты не позабыл ли?
Мы тем живем, что Бог в торгу пошлет;
К поборам да
к посулам не
привыкли;
Ты будь покоен, сам я не возьмусь
Ни собирать, ни соблюдать казну:
Мы старикам дадим на сбереженье,
Уж только не тебе, ты не взыщи!
Глафира. А мне какое дело! Зачем же ты меня брал из богатого дому, коли у тебя
денег нет; я
к такой жизни не
привыкла.
Квартиры в городах скверные, улицы грязные, в лавках всё дорого, не свежо и скудно, и многого,
к чему
привык европеец, не найдешь ни за какие
деньги.
— Милый, хороший, — обняла она его, — согласна! Мне ведь и деньги-то нужны для того, что быть с тобой, нравиться тебе. Конечно, я
привыкла к роскоши,
привыкла мотать, но что же делать, это вторая натура.
Николай Леопольдович похудел, как-то осунулся, даже поседел немного, словом изменился физически, нравственно же, видимо, был бодр. Он был почти весел. Было ли это в силу того, что он уже свыкся с своим положением,
привык к мысли об ожидающей его перемене жизни, надеялся ли, как его окружающие, или же был уверен, что с
деньгами он не пропадет, даже превратившись коловратностью судьбы в архангельского мещанина. Вероятнее всего, что его укрепляла последняя мысль.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом
привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему
деньги.
Мы так
привыкли к нашему обману, что всё, что мы делаем для мнимого обеспечения нашей жизни: наши войска, крепости, наши запасы, наши одежды, наши лечения, всё наше имущество, наши
деньги, кажется нам чем-то действительным, серьезно обеспечивающим нашу жизнь.
Устал я.
К дневнику не тянет, да и некогда, работы много. Проклятая война жрет
деньги, как свинья апельсины, не напасешься. И как-то странно я себя чувствую: не то
привык к душегубству, не то наконец притерпелся, но смотрю на все значительно спокойнее, прочтешь: десять тысяч убитых! двадцать тысяч убитых!.. и равнодушно закуришь папироску. Да и газет почти не читаю, не то что в первое время, когда за вечерним прибавлением сам бегал на угол в дождь и непогоду. Что читать!