Неточные совпадения
Как-то днем,
в стороне бульвара началась очень злая и частая пальба. Лаврушку с его чумазым товарищем послали посмотреть: что там? Минут через двадцать чумазый
привел его
в кухню облитого кровью, — ему прострелили левую руку выше локтя. Голый до пояса, он сидел на табурете, весь бок был
в крови, — казалось, что с бока его содрана кожа. По бледному лицу Лаврушки текли слезы, подбородок
дрожал, стучали зубы. Студент Панфилов, перевязывая рану, уговаривал его...
Само собою, я был как
в чаду; я излагал свои чувства, а главное — мы ждали Катерину Николаевну, и мысль, что через час я с нею наконец встречусь, и еще
в такое решительное мгновение
в моей жизни,
приводила меня
в трепет и
дрожь. Наконец, когда я выпил две чашки, Татьяна Павловна вдруг встала, взяла со стола ножницы и сказала...
Лежёня посадили
в сани. Он задыхался от радости, плакал,
дрожал, кланялся, благодарил помещика, кучера, мужиков. На нем была одна зеленая фуфайка с розовыми лентами, а мороз трещал на славу. Помещик молча глянул на его посиневшие и окоченелые члены, завернул несчастного
в свою шубу и
привез его домой. Дворня сбежалась. Француза наскоро отогрели, накормили и одели. Помещик повел его к своим дочерям.
Незадолго перед этим Коляновской
привезли в ящике огромное фортепиано. Человек шесть рабочих снимали его с телеги, и когда снимали, то внутри ящика что-то глухо погромыхивало и звенело. Одну минуту, когда его поставили на край и взваливали на плечи, случилась какая-то заминка. Тяжесть, нависшая над людьми,
дрогнула и, казалось, готова была обрушиться на их головы… Мгновение… Сильные руки сделали еще поворот, и мертвый груз покорно и пассивно стал подыматься на лестницу…
Привели и верховую лошадь, которая пробежала
в Туляцкий конец с оборванными поводьями. Она вся
дрожала и пугливо вздрагивала от малейшего шороха, косясь горячим глазом. Это был великолепный караковый киргизский иноходец, костлявый и горбоносый, с поротыми ушами. Нюрочка нарочно выходила посмотреть красавицу лошадь и долго гладила бархатную морду с раздувавшимися ноздрями.
Потянув немножко спирту, дьякон вздрогнул и повалился
в сани. Состояние его было ужасное: он весь был мокр, синь, как котел, и от
дрожи едва переводил дыхание. Черт совсем лежал мерзлою кочерыжкой; так его, окоченелого, и
привезли в город, где дьякон дал знак остановиться пред присутственными местами.
Улица тяжела на подъем
в смысле умственном; она погрязла
в преданиях, завещанных мраком времен, и нимало не изобретательна. Она хочет, чтоб торжество досталось ей даром или, во всяком случае, стоило как можно меньше. Дешевле и проще плющильного молота ничего мраком времен не завещано — вот она и
приводит его
в действие, не разбирая, что и во имя чего молот плющит. Да и где же тут разобраться, коль скоро у всех этих уличных"охранителей"поголовно поджилки
дрожат!
Когда эта добрая, умная женщина бледнела от негодования и с
дрожью в голосе говорила с доктором о пьянстве и обманах, то меня
приводила в недоумение и поражала ее забывчивость.
Скоро сильный озноб и
дрожь привели меня
в память.
— Я, — пробурчал я, засыпая, — я положительно не представляю себе, чтобы мне
привезли случай, который бы мог меня поставить
в тупик… может быть, там,
в столице, и скажут, что это фельдшеризм… пусть… им хорошо…
в клиниках,
в университетах…
в рентгеновских кабинетах… я же здесь… все… и крестьяне не могут жить без меня… Как я раньше
дрожал при стуке
в дверь, как корчился мысленно от страха… А теперь…
Я
привел Надежду Николаевну
в комнату; она едва стояла на ногах и
дрожала, как
в лихорадке. Она смотрела на меня все тем же испуганным взглядом и
в первую минуту не могла сказать слова. Я усадил ее и дал ей воды.
Иван Яковлевич замолчал. Мысль о том, что полицейские отыщут у него нос и обвинят его,
привела его
в совершенное беспамятство. Уже ему мерещился алый воротник, красиво вышитый серебром, шпага… и он
дрожал всем телом. Наконец достал он свое исподнее платье и сапоги, натащил на себя всю эту дрянь и, сопровождаемый нелегкими увещаниями Прасковьи Осиповны, завернул нос
в тряпку и вышел на улицу.
Я поздоровался, потом молча посидел минуту, пока она старалась
привести в порядок свои волосы, и спросил,
дрожа всем телом...
Бывало, лишь только раздастся музыка увертюры, я начинаю
дрожать, как
в лихорадке, от внутреннего волнения; часто я
приводил в страх моих товарищей-актеров, не знавших еще за мной этих проделок; но с первым шагом на сцену я был уже другой человек, помнил только представляемое мною лицо, и многочисленная публика для меня не существовала: я играл точно так, как репетировал роль накануне, запершись
в своей комнате…
«Что это значит?
в тюлуночь?» — сказал он сам себе, старался ободриться и,
дрожа, спешил
привести ящики, шкап и кабинет
в прежнее укрепленное состояние.
Ее взгляд, обращенный на него,
приводил его
в трепет; когда она, чтобы приласкать, сажала его к себе на колени, он весь
дрожал от волнения…
Дрожа, с напряжением подбирая русские слова, которых он знал немного, и заикаясь, татарин заговорил о том, что не
приведи бог захворать на чужой стороне, умереть и быть зарытым
в холодной ржавой земле, что если бы жена приехала к нему хотя на один день и даже на один час, то за такое счастье он согласился бы принять какие угодно муки и благодарил бы бога. Лучше один день счастья, чем ничего.
Хотел занести описание его
в дневник, но не могу и откладываю до завтра. Голова трещит, руки
дрожат и
в глазах двоится. Где-то слегка поправил себе глаз и теперь прикладываю к нему мокрую бумагу. Марья Дементьевна приготовляет горчичник для приставления мне на затылок. Делегат от просвирни, дьячок Ижеесишенский, спит
в сарае непробудным сном. Чтобы
привести его
в чувство, кучера вылили на него два ушата воды, но ничего не помогло.
— Как с кем? Одна. Маменька
в губернский город ездила.
Привезла программу, книжки, ну и училась. А задачи с батюшкой делали и
в диктовках он тоже пособлял. Вот только жалость: писать как следует не могу… Руки сгрубели. Жать приходилось. Работать… Как возьмусь за перо, так уж беспременно руки
дрожат, — чистосердечным признанием заключила свою речь новенькая и снова широко, простодушно улыбнулась, сверкнув ослепительно-белыми зубами.