Неточные совпадения
Хотя же в Российской Державе законами изобильно, но
все таковые
по разным делам разбрелись, и даже весьма уповательно, что большая их часть в бывшие пожары сгорела.
Ночью она начала бредить; голова ее горела,
по всему телу иногда пробегала дрожь лихорадки; она говорила несвязные речи об отце, брате: ей хотелось в горы, домой… Потом она также говорила о Печорине, давала ему
разные нежные названия или упрекала его в том, что он разлюбил свою джанечку…
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в
разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла
по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо
всех прежде проеханных им мест, которые
все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку
по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
Собакевич отвечал, что Чичиков,
по его мнению, человек хороший, а что крестьян он ему продал на выбор и народ во
всех отношениях живой; но что он не ручается за то, что случится вперед, что если они попримрут во время трудностей переселения в дороге, то не его вина, и в том властен Бог, а горячек и
разных смертоносных болезней есть на свете немало, и бывают примеры, что вымирают-де целые деревни.
Покамест ему подавались
разные обычные в трактирах блюда, как-то: щи с слоеным пирожком, нарочно сберегаемым для проезжающих в течение нескольких неделей, мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец соленый и вечный слоеный сладкий пирожок, всегда готовый к услугам; покамест ему
все это подавалось и разогретое, и просто холодное, он заставил слугу, или полового, рассказывать всякий вздор — о том, кто содержал прежде трактир и кто теперь, и много ли дает дохода, и большой ли подлец их хозяин; на что половой,
по обыкновению, отвечал: «О, большой, сударь, мошенник».
Какие бывают эти общие залы — всякий проезжающий знает очень хорошо: те же стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма и залосненные снизу спинами
разных проезжающих, а еще более туземными купеческими, ибо купцы
по торговым дням приходили сюда сам-шест и сам-сём испивать свою известную пару чаю; тот же закопченный потолок; та же копченая люстра со множеством висящих стеклышек, которые прыгали и звенели всякий раз, когда половой бегал
по истертым клеенкам, помахивая бойко подносом, на котором сидела такая же бездна чайных чашек, как птиц на морском берегу; те же картины во
всю стену, писанные масляными красками, — словом,
все то же, что и везде; только и разницы, что на одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал.
Итак, он давно бы хотел в таможню, но удерживали текущие
разные выгоды
по строительной комиссии, и он рассуждал справедливо, что таможня, как бы то ни было,
все еще не более как журавль в небе, а комиссия уже была синица в руках.
Иленька молчал и, стараясь вырваться, кидал ногами в
разные стороны. Одним из таких отчаянных движений он ударил каблуком
по глазу Сережу так больно, что Сережа тотчас же оставил его ноги, схватился за глаз, из которого потекли невольные слезы, и из
всех сил толкнул Иленьку. Иленька, не будучи более поддерживаем нами, как что-то безжизненное, грохнулся на землю и от слез мог только выговорить...
Турка подъехал к острову, остановился, внимательно выслушал от папа подробное наставление, как равняться и куда выходить (впрочем, он никогда не соображался с этим наставлением, а делал по-своему), разомкнул собак, не спеша второчил смычки, сел на лошадь и, посвистывая, скрылся за молодыми березками. Разомкнутые гончие прежде
всего маханиями хвостов выразили свое удовольствие, встряхнулись, оправились и потом уже маленькой рысцой, принюхиваясь и махая хвостами, побежали в
разные стороны.
Вся поверхность земли представлялася зелено-золотым океаном,
по которому брызнули миллионы
разных цветов.
Весь этот вечер до десяти часов он провел
по разным трактирам и клоакам, переходя из одного в другой. Отыскалась где-то и Катя, которая опять пела другую лакейскую песню, о том, как кто-то, «подлец и тиран...
По комнате он уже почти бегал,
все быстрей и быстрей передвигая свои жирные ножки,
все смотря в землю, засунув правую руку за спину, а левою беспрерывно помахивая и выделывая
разные жесты, каждый раз удивительно не подходившие к его словам.
Кроме этих слов, он ничего не помнил, но зато эти слова помнил слишком хорошо и, тыкая красным кулаком в сторону дирижера, как бы желая ударить его
по животу, свирепея
все более, наливаясь кровью, выкатывая глаза, орал на
разные голоса...
Ее с одной стороны ограничивает невысокая песчаная насыпь железной дороги, с другой — густое мелколесье, еще недавно оно примыкало вплоть к насыпи, от него осталось множество пней
разной высоты, они торчат
по всей равнине.
Красавина. Да вот тебе первое. Коли не хочешь ты никуда ездить, так у себя дома сделай: позови баб побольше, вели приготовить отличный обед, чтобы вина побольше
разного, хорошего; позови музыку полковую: мы будем пить, а она чтоб играла. Потом
все в сад, а музыка чтоб впереди, да так
по всем дорожкам маршем; потом опять домой да песни, а там опять маршем. Да так чтобы три дня кряду, а начинать с утра. А вороты вели запереть, чтобы не ушел никто. Вот тебе и будет весело.
— Это ты что у меня тут
все будоражишь по-своему — а? — грозно спросил он. — Я нарочно сложил
все в один угол, чтоб под рукой было, а ты разбросала
все по разным местам?
Они мечтали и о шитом мундире для него, воображали его советником в палате, а мать даже и губернатором; но
всего этого хотелось бы им достигнуть как-нибудь подешевле, с
разными хитростями, обойти тайком разбросанные
по пути просвещения и честей камни и преграды, не трудясь перескакивать через них, то есть, например, учиться слегка, не до изнурения души и тела, не до утраты благословенной, в детстве приобретенной полноты, а так, чтоб только соблюсти предписанную форму и добыть как-нибудь аттестат, в котором бы сказано было, что Илюша прошел
все науки и искусства.
Тогда еще он был молод, и если нельзя сказать, чтоб он был жив, то,
по крайней мере, живее, чем теперь; еще он был полон
разных стремлений,
все чего-то надеялся, ждал многого и от судьбы, и от самого себя;
все готовился к поприщу, к роли — прежде
всего, разумеется, в службе, что и было целью его приезда в Петербург. Потом он думал и о роли в обществе; наконец, в отдаленной перспективе, на повороте с юности к зрелым летам, воображению его мелькало и улыбалось семейное счастие.
И Боже мой, какими знаниями поменялись они в хозяйственном деле, не
по одной только кулинарной части, но и
по части холста, ниток, шитья, мытья белья, платьев, чистки блонд, кружев, перчаток, выведения пятен из
разных материй, также употребления
разных домашних лекарственных составов, трав —
всего, что внесли в известную сферу жизни наблюдательный ум и вековые опыты!
По этому плану предполагалось ввести
разные новые экономические, полицейские и другие меры. Но план был еще далеко не
весь обдуман, а неприятные письма старосты ежегодно повторялись, побуждали его к деятельности и, следовательно, нарушали покой. Обломов сознавал необходимость до окончания плана предпринять что-нибудь решительное.
Они вели счет времени
по праздникам,
по временам года,
по разным семейным и домашним случаям, не ссылаясь никогда ни на месяцы, ни на числа. Может быть, это происходило частью и оттого, что, кроме самого Обломова, прочие
всё путали и названия месяцев, и порядок чисел.
— Ты забыл, сколько беготни, суматохи и у жениха и у невесты. А кто у меня, ты, что ли, будешь бегать
по портным,
по сапожникам, к мебельщику? Один я не разорвусь на
все стороны.
Все в городе узнают. «Обломов женится — вы слышали?» — «Ужели? На ком? Кто такая? Когда свадьба?» — говорил Обломов
разными голосами. — Только и разговора! Да я измучусь, слягу от одного этого, а ты выдумал: свадьба!
Ему представлялись даже знакомые лица и мины их при
разных обрядах, их заботливость и суета. Дайте им какое хотите щекотливое сватовство, какую хотите торжественную свадьбу или именины — справят
по всем правилам, без малейшего упущения. Кого где посадить, что и как подать, кому с кем ехать в церемонии, примету ли соблюсти — во
всем этом никто никогда не делал ни малейшей ошибки в Обломовке.
Он бродил
по саду. Потом стали сажать овощи в огороде; пришли
разные праздники, Троица, Семик, Первое мая;
все это ознаменовалось березками, венками; в роще пили чай.
У него в голове было свое царство цифр в образах: они по-своему строились у него там, как солдаты. Он придумал им какие-то свои знаки или физиономии,
по которым они становились в ряды, слагались, множились и делились;
все фигуры их рисовались то знакомыми людьми, то походили на
разных животных.
В ее комнате было
все уютно, миниатюрно и весело. Цветы на окнах, птицы, маленький киот над постелью, множество
разных коробочек, ларчиков, где напрятано было всякого добра, лоскутков, ниток, шелков, вышиванья: она славно шила шелком и шерстью
по канве.
Чай он пил с ромом, за ужином опять пил мадеру, и когда
все гости ушли домой, а Вера с Марфенькой
по своим комнатам, Опенкин
все еще томил Бережкову рассказами о прежнем житье-бытье в городе, о многих стариках, которых
все забыли, кроме его, о
разных событиях доброго старого времени, наконец, о своих домашних несчастиях, и
все прихлебывал холодный чай с ромом или просил рюмочку мадеры.
Но у него была бездна
разных отдаленных родственников, преимущественно
по покойной его жене, которые
все были чуть не нищие; кроме того, множество
разных его питомцев и им облагодетельствованных питомиц, которые
все ожидали частички в его завещании, а потому
все и помогали генеральше в надзоре за стариком.
Побольше остров называется Пиль, а порт, как я сказал, Ллойд. Острова Бонин-Cима стали известны с 1829 года. Из путешественников здесь были: Бичи, из наших капитан Литке и, кажется, недавно Вонлярлярский, кроме того, многие неизвестные свету англичане и американцы. Теперь сюда беспрестанно заходят китоловные суда
разных наций,
всего более американские. Бонин-Cима по-китайски или по-японски значит Безлюдные острова.
Он извинялся, что теснота не позволяет обедать
всем вместе и что общество рассядется
по разным комнатам.
«Где же вы бывали?» — спрашивал я одного из них. «В
разных местах, — сказал он, — и к северу, и к югу, за тысячу верст, за полторы, за три». — «Кто ж живет в тех местах, например к северу?» — «Не живет никто, а кочуют якуты, тунгусы, чукчи. Ездят
по этим дорогам верхом, большею частью на одних и тех же лошадях или на оленях.
По колымскому и другим пустынным трактам есть, пожалуй, и станции, но какие расстояния между ними: верст
по четыреста, небольшие —
всего по двести верст!»
Все они, на
разных языках, больше по-французски и по-английски, очень плохо на том и другом, навязывались в проводники.
Все мужики и бабы одеты чисто, и запахов
разных меньше
по улицам, нежели в Гонконге, исключая, однако ж, рынков.
Мы пошли
по улицам, зашли в контору нашего банкира, потом в лавки. Кто покупал книги, кто заказывал себе платье, обувь,
разные вещи. Книжная торговля здесь довольно значительна; лавок много; главная из них, Робертсона, помещается на большой улице. Здесь есть своя самостоятельная литература. Я видел много периодических изданий, альманахов, стихи и прозу, карты и гравюры и купил некоторые изданные здесь сочинения собственно о Капской колонии. В книжных лавках продаются и
все письменные принадлежности.
— «Негодная девчонка, — отвечал он, —
все вертится на улице
по вечерам, а тут шатаются бушмены и тихонько вызывают мальчишек и девчонок, воруют с ними вместе и делают
разные другие проказы».
Шелковые галстухи, лайковые перчатки —
все были в каких-то чрезвычайно ровных, круглых и очень недурных пятнах,
разных видов, смотря
по цвету, например на белых перчатках были зеленоватые пятна, на палевых оранжевые, на коричневых масака и так далее:
все от морской сырости.
На это Нехлюдов возразил, что дело идет не о дележе в одном обществе, а о дележе земли вообще
по разным губерниям. Если землю даром отдать крестьянам, то за что же одни будут владеть хорошей, а другие плохой землей?
Все захотят на хорошую землю.
По зимнему пути Веревкин вернулся из Петербурга и представил своему доверителю подробный отчет своей деятельности за целый год. Он в живых красках описал свои хождения
по министерским канцеляриям и визиты к
разным влиятельным особам; ему обещали содействие и помощь. Делом заинтересовался даже один министр. Но Шпигель успел организовать сильную партию, во главе которой стояли очень веские имена; он вел дело с дьявольской ловкостью и, как вода, просачивался во
все сферы.
После этого вступления пани Марина наконец сдавалась на «одно слово», и Альфонс Богданыч выпытывал из нее
все, что ему было нужно. Они беседовали
по целым часам самым мирным образом, как самые лучшие друзья, и пани Марина оставалась очень довольна, рассматривая принесенные Альфонсом Богданычем образчики
разных материй и план забавок.
Василий Назарыч рассказал дочери последние известия о положении приваловского наследства и
по этому случаю долго припоминал
разные эпизоды из жизни Гуляевых и Приваловых. Девушка внимательно слушала
все время и проговорила...
В
разных социальных идеологиях, «частных»
по своему пафосу, много говорится о «буржуазности» государства, национальности, «буржуазности»
всех исторических организмов и исторических культур.
Статейки эти, говорят, были так всегда любопытно и пикантно составлены, что быстро пошли в ход, и уж в этом одном молодой человек оказал
все свое практическое и умственное превосходство над тою многочисленною, вечно нуждающеюся и несчастною частью нашей учащейся молодежи обоего пола, которая в столицах,
по обыкновению, с утра до ночи обивает пороги
разных газет и журналов, не умея ничего лучше выдумать, кроме вечного повторения одной и той же просьбы о переводах с французского или о переписке.
Так как Ефим Петрович плохо распорядился и получение завещанных самодуркой генеральшей собственных детских денег, возросших с тысячи уже на две процентами, замедлилось
по разным совершенно неизбежимым у нас формальностям и проволочкам, то молодому человеку в первые его два года в университете пришлось очень солоно, так как он принужден был
все это время кормить и содержать себя сам и в то же время учиться.
По следам он узнал
все, что произошло у нас в отряде: он видел места наших привалов, видел, что мы долго стояли на одном месте — именно там, где тропа вдруг сразу оборвалась, видел, что я посылал людей в
разные стороны искать дорогу.
Здешние китайцы в большинстве случаев
разные бродяги, проведшие жизнь в грабежах и разбоях. Любители легкой наживы, они предавались курению опиума и азартным играм, во время которых дело часто доходило до кровопролития.
Весь беспокойный, порочный элемент китайского населения Уссурийского края избрал низовья Бикина своим постоянным местопребыванием. Здесь
по островам, в лабиринте потоков, в юртах из корья, построенных
по туземному образцу, они находили условия, весьма удобные для своего существования.
В каждой палатке сидело
по одному человеку;
все другие пошли в
разные стороны и стали тихонько гнать рыбу.
Читатель ошибется, если вообразит себе женьшеневую плантацию в виде поляны, на которой посеяны растения. Место, где найдено было в
разное время несколько корней женьшеня, считается удобным. Сюда переносятся и
все другие корни. Первое, что я увидел, — это навесы из кедрового корья для защиты женьшеня от палящих лучей солнца. Для того чтобы не прогревалась земля, с боков были посажены папоротники и из соседнего ручья проведена узенькая канавка,
по которой сочилась вода.
И вот, однажды после обеда, Вера Павловна сидела в своей комнате, шила и думала, и думала очень спокойно, и думала вовсе не о том, а так, об
разной разности и
по хозяйству, и
по мастерской, и
по своим урокам, и постепенно, постепенно мысли склонялись к тому, о чем, неизвестно почему,
все чаще и чаще ей думалось; явились воспоминания, вопросы мелкие, немногие, росли, умножались, и вот они тысячами роятся в ее мыслях, и
все растут, растут, и
все сливаются в один вопрос, форма которого
все проясняется: что ж это такое со мною? о чем я думаю, что я чувствую?
Вышел из 2–го курса, поехал в поместье, распорядился, победив сопротивление опекуна, заслужив анафему от братьев и достигнув того, что мужья запретили его сестрам произносить его имя; потом скитался
по России
разными манерами: и сухим путем, и водою, и тем и другою
по обыкновенному и
по необыкновенному, — например, и пешком, и на расшивах, и на косных лодках, имел много приключений, которые
все сам устраивал себе; между прочим, отвез двух человек в казанский, пятерых — в московский университет, — это были его стипендиаты, а в Петербург, где сам хотел жить, не привез никого, и потому никто из нас не знал, что у него не 400, а 3 000 р. дохода.
Полозова хватило, как обухом
по лбу. Ждать смерти, хоть скоро, но неизбежно, скоро ли, да и наверное ли? и услышать: через полчаса ее не будет в живых — две вещи совершенно
разные. Кирсанов смотрел на Полозова с напряженным вниманием: он был совершенно уверен в эффекте, но все-таки дело было возбуждающее нервы; минуты две старик молчал, ошеломленный: — «Не надо! Она умирает от моего упрямства! Я на
все согласен! Выздоровеет ли она?» — «Конечно», — сказал Кирсанов.