Неточные совпадения
Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не
тронув копытами
земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится вся вдохновенная Богом!..
В одной
земле сидит на
троне салтан Махнут турецкий, а в другой — салтан Махнут персидский; и суд творят они, милая девушка, надо всеми людьми, и что ни судят они, все неправильно.
Кабанов. Нет, постой! Уж на что еще хуже этого. Убить ее за это мало. Вот маменька говорит: ее надо живую в
землю закопать, чтоб она казнилась! А я ее люблю, мне ее жаль пальцем
тронуть. Побил немножко, да и то маменька приказала. Жаль мне смотреть-то на нее, пойми ты это, Кулигин. Маменька ее поедом ест, а она, как тень какая, ходит, безответная. Только плачет да тает, как воск. Вот я и убиваюсь, глядя на нее.
— Это они хватили через край, — сказала она, взмахнув ресницами и бровями. — Это — сгоряча. «Своей пустой ложкой в чужую чашку каши». Это надо было сделать тогда, когда царь заявил, что помещичьих
земель не
тронет. Тогда, может быть, крестьянство взмахнуло бы руками…
Вы только отсторонились от одного, а другой слегка
трогает за плечо, вы пятитесь, но вам торопливо кричит третий — вы отскакиваете, потому что у него в обеих руках какие-то кишки или длинная, волочащаяся по
земле рыба.
Мне казалось, что я с этого утра только и начал путешествовать, что судьба нарочно послала нам грозные, тяжелые и скучные испытания, крепкий, семь дней без устали свирепствовавший холодный ветер и серое небо, чтоб живее
тронуть мягкостью воздуха, теплым блеском солнца, нежным колоритом красок и всей этой гармонией волшебного острова, которая связует здесь небо с морем, море с
землей — и все вместе с душой человека.
— Послушайте, Дмитрий Иванович, ведь это совершенное безумие! Разве возможно в наше время уничтожение собственности
земли? Я знаю, это ваш давнишний dada. [конек.] Но позвольте мне сказать вам прямо… — И Игнатий Никифорович побледнел, и голос его задрожал: очевидно, этот вопрос близко
трогал его. — Я бы советовал вам обдумать этот вопрос хорошенько, прежде чем приступить к практическому разрешению его.
Отчего же она стоит и
земли не
трогает, и не опершись ни на что, и сквозь нее просвечивает розовый свет, и мелькают на стене знаки?
И даже более: довольно долго после этого самая идея власти, стихийной и не подлежащей критике, продолжала стоять в моем уме, чуть тронутая где-то в глубине сознания, как личинка
трогает под
землей корень еще живого растения. Но с этого вечера у меня уже были предметы первой «политической» антипатии. Это был министр Толстой и, главное, — Катков, из-за которых мне стал недоступен университет и предстоит изучать ненавистную математику…
Ступив на
землю, Помада остановился,
потрогал себя за левое плечо, за ребра и опять двинулся; но, дойдя до моста, снова остановился.
Мы шли и оба кричали, перебивая друг друга своими рассказами, даже останавливались иногда, ставили ведро на
землю и доканчивали какое-нибудь горячее воспоминание: как
тронуло наплавок, как его утащило, как упиралась или как сорвалась рыба; потом снова хватались за ведро и спешили домой.
Мать старалась не двигаться, чтобы не помешать ему, не прерывать его речи. Она слушала его всегда с бо́льшим вниманием, чем других, — он говорил проще всех, и его слова сильнее
трогали сердце. Павел никогда не говорил о том, что видит впереди. А этот, казалось ей, всегда был там частью своего сердца, в его речах звучала сказка о будущем празднике для всех на
земле. Эта сказка освещала для матери смысл жизни и работы ее сына и всех товарищей его.
— Как ее обработаешь!
Земля в ней как камень скипелась, лишаями поросла.
Тронуть ее, так все сохи переломаешь, да и навозу она пропасть сожрет. А навоз-то за пять верст возить нужно.
— Есть еще адамова голова, коло болот растет, разрешает роды и подарки приносит. Есть голубец болотный; коли хочешь идти на медведя, выпей взвару голубца, и никакой медведь тебя не
тронет. Есть ревенка-трава; когда станешь из
земли выдергивать, она стонет и ревет, словно человек, а наденешь на себя, никогда в воде не утонешь.
Для покорения христианству диких народов, которые нас не
трогают и на угнетение которых мы ничем не вызваны, мы, вместо того чтобы прежде всего оставить их в покое, а в случае необходимости или желания сближения с ними воздействовать на них только христианским к ним отношением, христианским учением, доказанным истинными христианскими делами терпения, смирения, воздержания, чистоты, братства, любви, мы, вместо этого, начинаем с того, что, устраивая среди них новые рынки для нашей торговли, имеющие целью одну нашу выгоду, захватываем их
землю, т. е. грабим их, продаем им вино, табак, опиум, т. е. развращаем их и устанавливаем среди них наши порядки, обучаем их насилию и всем приемам его, т. е. следованию одному животному закону борьбы, ниже которого не может спуститься человек, делаем всё то, что нужно для того, чтобы скрыть от них всё, что есть в нас христианского.
— Ах вы, богоотступники! — вскричала сенная девушка. — Что вы затеваете? Иль вы думаете, что теперь уж некому вступиться за боярышню? Так знайте же, разбойники! что она помолвлена за гетмана Гонсевского, и если вы ее хоть волосом
тронете, так он вас всех живых в
землю закопает.
Не посрамила и Берта Ивановна
земли русской, на которой родилась и выросла, — вынула из кармана белый платок, взяла его в руку, повела плечом, грудью
тронула, соболиной бровью мигнула и в тупик поставила всю публику своей разудалою пляскою. Поляк с своей залихватской мазуркой и его миньонная дамочка были в карман спрятаны этой парой.
— Пойду погляжу на то место у стены, где стоял мой возлюбленный, — говорит Суламифь. — Прикоснусь руками к камням, которые он
трогал, поцелую
землю под его ногами.
Как и всегда по утрам, двое его писцов, Елихофер и Ахия, уже лежали на циновках, по обе стороны
трона, держа наготове свертки папируса, тростник и чернила. При входе царя они встали и поклонились ему до
земли. Царь же сел на свой
трон из слоновой кости с золотыми украшениями, оперся локтем на спину золотого льва и, склонив голову на ладонь, приказал...
— Века ходит народ по
земле туда и сюда, ищет места, где бы мог свободно приложить силу свою для строения справедливой жизни; века ходите по
земле вы, законные хозяева её, — отчего? Кто не даёт места народу, царю
земли, на
троне его, кто развенчал народ, согнал его с престола и гонит из края в край, творца всех трудов, прекрасного садовника, возрастившего все красоты
земли?
Елеся. Всех не отдам, Тигрий Львович, живого в
землю закопайте, не отдам. Мне третья часть следует. (Плачет). Дом заложен, на сторону валится, маменька бедствует. Долго ль нам еще страдать-то? Нам бог послал. Нет, уж это на что же похоже! Не
троньте меня, грубить стану.
Теперь заметим только одно: литература наша только с нынешнего года занялась вопросом о мерах к выкупу
земли; в прошедшем году почти не
тронут был этот вопрос.
— Похвально, Симеон, похвально! — говорил он, помахивая благообразной головой. — Очень одобряю. И направление мысли и простота штиля — весьма
трогает душу! Трудись, юноша, не зарывай в
землю богом данного таланта и с помощию Симеона-богоприимца — молитвенника твоего — поднимешься, гляди, из мрака до высот. Вино — испиваешь?
Нужно — простое, ясное: кусок
земли, просторный, светлый дом, хорошая, неглупая жена и — чтобы люди уважали, не
трогали, — вот что крепко ставит человека на ноги и даёт душе покой.
С этими словами вновь низринулся ангел на
землю и навеки потерялся среди слез ее и крови. И в тяжелой думе онемели небеса, пытливо смотря на маленькую и печальную
землю — такую маленькую и такую страшную и непобедимую в своей печали. Тихо догорали праздничные кометы, и в красном свете их уже пустым и мертвым казался
трон.
Никитишна сама и мерку для гроба сняла, сама и постель Настину в курятник вынесла, чтоб там ее по три ночи петухи опели… Управившись с этим, она снаружи того окна, в которое вылетела душа покойницы, привесила чистое полотенце, а стакан с водой с места не
тронула. Ведь души покойников шесть недель витают на
земле и до самых похорон прилетают на место, где разлучились с телом. И всякий раз душа тут умывается, утирается.
— Вас никто не
трогает. И мне до вас нет никакого дела! — с неподражаемым высокомерием произнесла баронесса и окинула мою фигуру таким насмешливым взглядом, что я готова была провалиться сквозь
землю.
«Все создания и вся тварь, каждый листик устремляется к слову, богу славу поет, Христу плачет… Все — как океан, все течет и соприкасается, в одном месте
тронешь, в другом конце мира отдается… Ты для целого работаешь, для грядущего делаешь. Награды же никогда не ищи, ибо и без того уже велика тебе награда на сей
земле: духовная радость твоя… Знай меру, знай сроки, научись сему… Люби повергаться на
землю и лобызать ее.
Землю целуй и неустанно, ненасытимо люби, всех люби, все люби…»
Самовластительный Злодей!
Тебя, твой
трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоём челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрёк ты Богу на
земле.
Ох, уж эти мне сочинители! Степа и Домбрович — небо и
земля; а ведь и тот и другой все резонируют и смотрят на нас, женщин, как на какие-то аппараты:
тронул одну пуговку, будет так действовать,
тронул другую — иначе.
Этот бывший атаман разбойников, выказав себя неустрашимым героем, искусным вождем, выказал необыкновенный разум и в земских учреждениях, и в соблюдении воинской подчиненности, вселив в людей грубых, диких доверенность к новой власти, и строгостью усмирял своих буйных сподвижников, которые, преодолев столько опасностей в
земле, ими завоеванной на краю света, не смели
тронуть ни волоса у мирных жителей.
— Я не ожидала встретиться здесь с вами, — говорила Софья Петровна, глядя в
землю и
трогая концом зонта прошлогодние листья, — и теперь рада, что встретилась.
В 1739 году новый герцог получил инвеституру на свою
землю через депутацию в Варшаве, у
трона короля.
А вот ныне насташа инии взыскатели, мужский пол в больших волосах и в шляпах оной же
земли греческой, где и мадера произрастает; а жинки, ох, стрижени и в темных окулярах, и глаголятся все они сицилисты, или, то же самое, потрясователи основ, ибо они-то и есть те, що
троны шатают!
Он говорил развязно и с большим достоинством, но страх не покидал его и маленькой мышкой бегал по телу, а минутами воздух точно застревал в груди и
земля уходила из-под ног. Хотелось скорее к баррикаде, казалось, что, когда он возьмется за работу, никто уже не посмеет его
тронуть. Дорогою — нужно было пройти с четверть версты — он старался быть дальше от Петрова и ближе к молодому, сияющему, и даже вступил с последним в беседу...