— «Владимирский архиепископ подведомственно себе иметь должен все единоверные епархии, ныне существующие и впредь учредиться могущие во всей Российской державе, даже до Персии и Сибири простирающиеся, и на север до Ледовитого моря достигающие. И имеет право во оные епархии
поставлять епископов по своему усмотрению с содействием своего наместника».
Неточные совпадения
Епископов он ни в грош не
ставил и рассматривал их как чиновников синодального ведомства, склонившихся перед государством.
—
Поставили, матушка, истинно, что
поставили, — говорила Евпраксия. — На Богоявленье в Городце воду святил, сам Патап Максимыч за вечерней стоял и воды богоявленской домой привез. Вон бурак-от у святых стоит. Великим постом Коряга, пожалуй, сюда наедет, исправлять станет, обедню служить. Ему, слышь, епископ-от полотняную церковь пожаловал и одикон, рекше путевой престол Господа Бога и Спаса нашего…
Там гостям рады, туда уж успели дохнуть, что московские желают своего
епископа, и по письмам Стуколова скорехонько занялись того попа Егора в архиереи
поставить…
В своей же епархии каждый
епископ полное право имеет распоряжаться и
поставлять попов и диаконов и прочих клириков, по его благоусмотрению, яко господин в своем доме» [Дословно из устава Владимирской (старообрядской) архиепископии, доставленного 4 февраля 1853 года в Белой Кринице.].
— Коли на то пошло, я тебе, друг, и побольше скажу, — продолжала Манефа. — Достоверно я знаю, что Коряга на мзде поставлен. А по правилам, такой поп и
епископ, что
ставил его, извержению подлежат, от общения да отречутся. Так ли, Василий Борисыч?
— Коряга! Михайло Коряга! Попом! Да что ж это такое! — в раздумье говорила Манефа, покачивая головой и не слушая речей Евпраксии. — А впрочем, и сам-от Софроний такой же стяжатель — благодатью духа святого торгует… Если иного
епископа, благочестивого и Бога боящегося, не
поставят — Софрония я не приму… Ни за что не приму!..
На другой же день постригли его во иночество, Софронием нарекли, в дьяконы
поставили, назавтра в попы, послезавтра в
епископы.
— Согласился владыко-митрополит, — отвечал Василий Борисыч. — Другого
епископа перед Великим постом нынешнего года
поставил, нарек его Владимирским, Софрона же ограничил одним Симбирском… Вот и устав новоучрежденной Владимирской архиепископии, — прибавил он, вынимая из кармана тетрадку и подавая ее Манефе.
И цепляясь за Распутина, как за народное православие, царь и царица, имевшая огромное влияние,
поставили церковь в зависимость от хлыста Распутина, который назначал
епископов.
В разговорах своих с великим князем
епископ высказывал свои убеждения, сводившиеся к тому, что он послушание государю
ставит своею первою обязанностью.
Они на это коротко ответили, что это не их дело, и все были унылы и толковали только о том, что коварная выдумка Пеоха грозит ущербом и разорением для всех их имущественных дел и даже самую жизнь их
ставит в опасность от разъяренного народа. Кончили же они тем, что стали укорять
епископа...