Неточные совпадения
«Да нынче что? Четвертый абонемент… Егор с женою там и мать, вероятно. Это значит — весь Петербург там. Теперь она вошла, сняла шубку и вышла на свет. Тушкевич, Яшвин, княжна Варвара… — представлял он
себе — Что ж я-то? Или я боюсь или передал покровительство
над ней Тушкевичу? Как ни смотри — глупо, глупо… И зачем она
ставит меня в это положение?» сказал он, махнув рукой.
Порою Самгин чувствовал, что он живет накануне открытия новой, своей историко-философской истины, которая пересоздаст его, твердо
поставит над действительностью и вне всех старых, книжных истин. Ему постоянно мешали домыслить, дочувствовать
себя и свое до конца. Всегда тот или другой человек забегал вперед, формулировал настроение Самгина своими словами. Либеральный профессор писал на страницах влиятельной газеты...
Райский пошел домой, чтоб поскорее объясниться с Верой, но не в том уже смысле, как было положено между ними. Победа
над собой была до того верна, что он стыдился прошедшей слабости и ему хотелось немного отметить Вере за то, что она
поставила его в это положение.
И если, «паче чаяния», в ней откроется ему внезапный золотоносный прииск, с богатыми залогами, — в женщинах не редки такие неожиданности, — тогда, конечно, он
поставит здесь свой домашний жертвенник и посвятит
себя развитию милого существа: она и искусство будут его кумирами. Тогда и эти эпизоды, эскизы, сцены — все пойдет в дело. Ему не
над чем будет разбрасываться, жизнь его сосредоточится и определится.
Устраняя
себя передачею письма из рук в руки, и именно молча, я уж тем самым тотчас бы выиграл,
поставив себя в высшее
над Версиловым положение, ибо, отказавшись, насколько это касается меня, от всех выгод по наследству (потому что мне, как сыну Версилова, уж конечно, что-нибудь перепало бы из этих денег, не сейчас, так потом), я сохранил бы за
собою навеки высший нравственный взгляд на будущий поступок Версилова.
Военная служба вообще развращает людей,
ставя поступающих в нее в условия совершенной праздности, т. е. отсутствия разумного и полезного труда, и освобождая их от общих человеческих обязанностей, взамен которых выставляет только условную честь полка, мундира, знамени и, с одной стороны, безграничную власть
над другими людьми, а с другой — рабскую покорность высшим
себя начальникам.
И вот явился опять человек, который ее и прежде так любил, — о, она слишком это знала, — и которого ум и сердце она всегда
ставила столь высоко
над собой.
— Миловидка, Миловидка… Вот граф его и начал упрашивать: «Продай мне, дескать, твою собаку: возьми, что хочешь». — «Нет, граф, говорит, я не купец: тряпицы ненужной не продам, а из чести хоть жену готов уступить, только не Миловидку… Скорее
себя самого в полон отдам». А Алексей Григорьевич его похвалил: «Люблю», — говорит. Дедушка-то ваш ее назад в карете повез; а как умерла Миловидка, с музыкой в саду ее похоронил — псицу похоронил и камень с надписью
над псицей
поставил.
Иногда я доводил ее до того, что она как бы опять видела кругом
себя свет; но тотчас же опять возмущалась и до того доходила, что меня же с горечью обвиняла за то, что я высоко
себя над нею
ставлю (когда у меня и в мыслях этого не было), и прямо объявила мне, наконец, на предложение брака, что она ни от кого не требует ни высокомерного сострадания, ни помощи, ни «возвеличения до
себя».
Я много думала
над своим положением, много плакала, не беспокоя, однако, вас своими слезами и находя, что вы
ставите меня в роль, которая меня унижает в моих собственных глазах, решилась сказать вам: или перемените свое обращение со мною, и я стану беречь и любить вас, или оставьте меня в покое, потому что таким, каковы вы были со мною до этой поры, вы мне решительно противны, и я представляюсь
себе ничтожною и глупою».
Ведь если
поставить себе задачей запутать человека так, чтобы он не мог с здоровым умом выбраться из внушенных ему с детства двух противоположных миросозерцаний, то нельзя ничего придумать сильнее того, что совершается
над всяким молодым человеком, воспитываемым в нашем так называемом христианском обществе.
Избитые мальчишки смеялись друг
над другом и тоже дрались; в них не заметно было жалости к животным; осенью, во время перелёта, они ловили множество певчих птиц и зря мучили их в тесных, грязных клетках; весною
ставили пичужкам силки из конского волоса; попадая в тонкую, крепкую петлю, птица билась, ломала
себе ноги и часто умирала, истерзанная.
Я чувствую теперь потребность не оправдываться, — я не признаю
над собою суда, кроме меня самого, — а говорить; да сверх того, вам нечего больше мне сказать: я понял вас; вы будете только пробовать те же вещи облекать в более и более оскорбительную форму; это наконец раздражит нас обоих, а, право, мне не хотелось бы
поставить вас на барьер, между прочим, потому, что вы нужны, необходимы для этой женщины.
Он не переставал хвастать перед женою; говорил, что плевать теперь хочет на старика, в грош его не
ставит и не боится настолько — при этом он показывал кончик прута или соломки и отплевывал обыкновенно точь-в-точь, как делал Захар; говорил, что сам стал
себе хозяин, сам обзавелся семьею, сам
над собой властен, никого не уважит, и покажи ему только вид какой, только его и знали: возьмет жену, ребенка, станет жить своей волей; о местах заботиться нечего: местов не оберешься — и не здешним чета!
— До площади, синьора! Вы послушайте, как хорошо я вел
себя: сначала я вовсе не обращал внимания на их насмешки, — пусть, думаю, они сравнивают меня с ослом, я всё стерплю из уважения к синьоре, — к вам, синьора. Но когда они начали смеяться
над моей матерью, — ага, подумал я, ну, это вам не пройдет даром. Тут я
поставил корзину, и — нужно было видеть, добрая синьора, как ловко и метко попадал я в этих разбойников, — вы бы очень смеялись!
— Хоть тебе и тяжело оказать помощь полякам, что я отчасти понимаю, — начала она, — но ты должен пересилить
себя и сделать это для меня, из любви своей ко мне, и я в этом случае прямо
ставлю испытание твоему чувству ко мне: признаешь ты в нем силу и влияние
над собой — я буду верить ему; а нет — так ты и не говори мне больше о нем.
После службы батюшка к
себе мельника позвал, чаем напоил, да и графинчик с травником на стол
поставили полный, а со стола убрали пустой. После этого месяц стоял уже высоко
над полями и заглядывал в маленькую, но быструю речку Каменку, когда мельник вышел из поповского дома и пошел по селу, к
себе на мельницу.
Борис. Меня нечего
ставить. Я стану или сяду, где хочу, потому что я вашей власти
над собой не…
Но отнимите это сознание всякой ответственности,
поставьте пред нами существа беззащитные, безответные, состоящие в полном нашем распоряжении, — и заметка г. Аксакова о Куролесове вполне оправдается на каждом человеке, который долгою работою
над самим
собою не приобрел нравственной независимости от внешних развращающих влияний.
Неужели же их, только за то, что они трудятся
над собою, можно
поставить выше людей, которым этот труд не нужен?
— А дальше, — продолжала Любовь Онисимовна, всегда с подавляемым чувством, — писал так, что «какое, — говорит, — вы
над собою бедствие видели и чему подвергались, то я то за страдание ваше, а не во грех и не за слабость
поставляю и предоставляю то Богу, а к вам одно мое уважение чувствую». И подписано: «Аркадий Ильин».
Если человек
поставит себе за правило делать то, что ему хочется, то он недолго будет хотеть делать то, что делает. Настоящее дело всегда только то,
над которым надо потрудиться, чтобы сделать его.
И «наука всех наук», «духовное художество» аскетики,
ставит перед человеком прямо эту задачу создания «внутреннего человека», обретения своей подлинной сущности путем длинной и мучительной работы
над самим
собой, духовно-художественным подвигом.
Да потому что на живое самостоятельное хотение ни у кого из них мы не видим даже намека. Кто из упомянутых героев действительно цельно, широко и свободно проявляет
себя? Никто. Никто не живет. Каждый превратил свою живую душу в какую-то лабораторию, сосредоточенно ощупывает свои хотения, вымеривает их, сортирует, уродует, непрерывно
ставит над ними самые замысловатые опыты, — и понятно, что непосредственная жизнь отлетает от истерзанных хотений.
Значительные победы
над собою делали его безрассудно самонадеянным и порою
ставили его то в весьма печальные, то в невозможно комические положения.
С ней Исмайлову стало легче, ибо генерал, уважая эту достойную особу, при ней немножко сдерживался, а тем временем подошло опять летнее путешествие генерала для начальственных обозрений. Тут-то вот и случилась самая роковая вещь: генерал сам призвал к
себе в дом «Сеничку» и
поставил его
над всем домом своим.
Если христианство совсем прекратило общение с духами природы, то темная магия продолжала общение с духами природы,
поставив себе корыстную задачу властвования
над ними, но оставаясь в их колдовской власти.
Из этих груд гений Италии должен
поставить вечный памятник
себе или торжеству
над собой вещественности.
Пускай Московия будет моим гробом, лишь бы
над этим гробом
поставил я
себе памятник, которому некогда просвещенные народы придут удивляться!
Он весь выпрямился, как бы делая
над собой неимоверное внутреннее усилие, осторожно
поставил потрет на место и, откинувшись в кресло, поднес дуло пистолета к правому виску. Холод прикоснувшегося к телу металла заставил его нервно содрогнуться — он отнял пистолет.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко
ставил ее
над всем миром и потому тем более
над самим
собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Густой, раскидистый липовый куст нависал с косогора
над ключом. Вода в ключе была холодная и прозрачная, темная от тени. Юноши и девушки, смеясь, наполняли кувшины водою. Роняя сверкавшие под солнцем капли,
ставили кувшины
себе на голову и вереницею поднимались по тропинке вверх.
А потому критик решительно не хотел признать никаких замечательных достоинств в произведении, которым Фебуфис должен был прославить свою школу, и вдобавок унизил его тем, что стал объяснять овладевшее им направление его несвободным положением, всегда зависящим от страха и фавора; он называл дальнейшее служение искусству в таком направлении «вредным», «
ставил над художником крест» и давал ему совет, как самое лучшее по степени безвредности, «изображать по-старому голых женщин, которыми он открыл
себе фортуну».