Неточные совпадения
«Узнала!» подумал он. И Нехлюдов как бы сжался, ожидая удара. Но она не узнала. Она спокойно вздохнула и опять стала
смотреть на председателя. Нехлюдов вздохнул тоже. «Ах, скорее бы», думал он. Он испытывал теперь чувство, подобное тому, которое испытывал
на охоте, когда приходилось добивать
раненую птицу: и гадко, и жалко, и досадно. Недобитая птица бьется в ягдташе: и противно, и жалко, и хочется поскорее добить и забыть.
Очевидно, как внимательно надобно
смотреть — не подбит ли глухарь, не отстал ли от других? нет ли крови
на снегу по направлению его полета? не сел ли он в полдерева? не пошел ли книзу? При каждом из сказанных мною признаков подбоя сейчас должно преследовать
раненого и добить его: подстреленный будет смирнее и подпустит ближе.
Он ударил кулаком по стулу и застонал, как
раненый человек, которого неосторожно задели за больное место. Марья
смотрела на Устинью Марковну, которая бессмысленно повторяла...
Когда его увели, она села
на лавку и, закрыв глаза, тихо завыла. Опираясь спиной о стену, как, бывало, делал ее муж, туго связанная тоской и обидным сознанием своего бессилия, она, закинув голову, выла долго и однотонно, выливая в этих звуках боль
раненого сердца. А перед нею неподвижным пятном стояло желтое лицо с редкими усами, и прищуренные глаза
смотрели с удовольствием. В груди ее черным клубком свивалось ожесточение и злоба
на людей, которые отнимают у матери сына за то, что сын ищет правду.
Толпы солдат несли
на носилках и вели под руки
раненых.
На улице было совершенно темно; только редко, редко где светились окна в гошпитале или у засидевшихся офицеров. С бастионов доносился тот же грохот орудий и ружейной перепалки, и те же огни вспыхивали
на черном небе. Изредка слышался топот лошади проскакавшего ординарца, стон
раненого, шаги и говор носильщиков или женский говор испуганных жителей, вышедших
на крылечко
посмотреть на канонаду.
В это время навстречу этим господам,
на другом конце бульвара, показалась лиловатая фигура Михайлова
на стоптанных сапогах и с повязанной головой. Он очень сконфузился, увидав их: ему вспомнилось, как он вчера присядал перед Калугиным, и пришло в голову, как бы они не подумали, что он притворяется
раненым. Так что ежели бы эти господа не
смотрели на него, то он бы сбежал вниз и ушел бы домой с тем, чтобы не выходить до тех пор, пока можно будет снять повязку.
Офицерская повозочка должна была остановиться, и офицер, щурясь и морщась от пыли, густым, неподвижным облаком поднявшейся
на дороге, набивавшейся ему в глаза и уши и липнувшей
на потное лицо, с озлобленным равнодушием
смотрел на лица больных и
раненых, двигавшихся мимо него.
Он даже бессознательно, чтобы удержать свое поэтическое представление о войне, никогда не
смотрел на убитых и
раненых.
— Что делать, — говорил он, — выписали меня из гошпиталя… Родных никого… Пристанища нет… Я к тому, к другому… Так и так, мол, нельзя ли местишко… А он, кому говорил-то,
посмотрит на ногу, покачает головой, даст там пятак — гривенник, и шабаш… Рубля два в другой раз наподают… Плюнул это я места искать… В приют было раз зашел, прошусь, значит,
раненый, говорю.
— А вот изволишь видеть: вчерась я шел от свата Савельича так около сумерек; глядь — у самых Серпуховских ворот стоит тройка почтовых,
на телеге лежит
раненый русской офицер, и слуга около него что-то больно суетится.
Смотрю, лицо у слуги как будто бы знакомое; я подошел, и лишь только взглянул
на офицера, так сердце у меня и замерло! Сердечный! в горячке, без памяти, и кто ж?.. Помнишь, Андрей Васьянович, месяца три тому назад мы догнали в селе Завидове проезжего офицера?
«Пьер
смотрел то
на кавалерийский полк, то
на телегу,
на которой сидели двое
раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса… Кавалеристы-песенники проходили над самой телегой.
—
Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни
на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем; вы
посмотрите только, что
на дворе… Маменька! Это не может быть!..
Накануне Бородинского сражения Пьер, выехав из Можайска, спускается пешком с крутой горы. Навстречу ему поднимается обоз с
ранеными, сзади с песнями его нагоняет кавалерийский полк. «Все почти с наивным детским любопытством
смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера».
Синтянина
посмотрела на него долгим, пристальным взглядом и сказала, подчеркивая свои слова, что она всегда делает только то,
на что имеет право, и находит себя и теперь в праве заметить ему, что он поступает очень неосторожно, вынув из-за перевязи свою
раненую руку и действуя ею, как здоровою.
Как два
раненые зверя в клетке, мечемся мы из одного конца комнаты в другой,
смотрим друг
на друга разбегающимися глазами и снова бегаем взад и вперед. Не помню, сколько времени проходит, но меня неожиданно огорошивает собственное мое имя, произнесенное где-то за глухой стеной. Едва не сбив с ног моего коллегу, несусь
на сцену с оторопелым видом и нелепыми движениями.
Он
смотрел то
на кавалерийский полк, повстречавшийся теперь с поездом
раненых, то
на ту телегу, у которой он стоял и
на которой сидели двое
раненых и лежал один.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой всё, чтò было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный trésor. [сокровище.] Увидав обоз, загромождавший армию, Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своею опытностью войны, не велел сжечь все лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве; он
посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и
раненых.
На одной из станций он обогнал обоз русских
раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь
на передней телеге, что-то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных
раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые, молча, с кротким и болезненным детским участием,
смотрели на скачущего мимо их курьера.
— Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и всё наше — детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме
на 100 тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя!
На раненых есть правительство. Они знают.
Посмотри; вон напротив, у Лопухиных еще третьего дня всё до чиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
— Ах! да, да, да, — поспешно заговорил граф. — Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… чтó же… чтó нужно… — какими-то неопределенными выражениями, что-то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, чтò он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя:
на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись
раненые и денщики. Все они
смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
Довольно часто захожу в наш лазарет, который теперь расширен
на средства города и занимает целых два этажа, и бесполезно отравляю сердце видом
раненых, безногих, безруких, слепых. Ужасное зрелище, после которого часа
на два зубом
на зуб не попадаешь, особенно когда прибывают свежие, как их называют сестры. А не зайти, не
посмотреть — опять-таки прослывешь черствяком и мерзавцем; вот и отправляюсь в угоду общественному мнению!
Тимохин, страдая от боли в
раненой ноге, не спал и во все глаза
смотрел на странное явление девушки в белой рубашке, кофте и ночном чепчике.
—
Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни
на что̀ не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите пожалуста, голубушка… Маменька, ну что́ нам то, что́ мы увезем, вы
посмотрите только, что́
на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
И когда Дуняша охотно обещалась ей всё сделать, Наташа села
на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, чтó бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей
на заднее крыльцо. Наташа встала и
посмотрела в окно.
На улице остановился огромный поезд
раненых.