Неточные совпадения
Мелькали — и не редко — лица, нахмуренные угрюмо, даже грозно, и почти не заметны были физиономии профессиональных зрителей, — людей, которые одинаково равнодушно
смотрят на свадьбы, похороны,
на парады войск и
на арестантов, отправляемых в Сибирь.
Маленький человечек с блестящими глазами и беспрестанно двигающимися бровями, в одном белье и чулках, быстрыми, мягкими шагами подошел к принесенному
арестанту,
посмотрел на него, потом
на Нехлюдова и громко расхохотался.
Женщина эта — мать мальчишки, игравшего с старушкой, и семилетней девочки, бывшей с ней же в тюрьме, потому что не с кем было оставить их, — так же, как и другие,
смотрела в окно, но не переставая вязала чулок и неодобрительно морщилась, закрывая глаза,
на то, что говорили со двора проходившие
арестанты.
Остальные женщины, — все простоволосые и в одних сурового полотна рубахах, — некоторые сидели
на нарах и шили, некоторые стояли у окна и
смотрели на проходивших по двору
арестантов.
— Напился бы чаю, да просить совестно: мы с анбицией, — заметил
арестант с толстой губой, добродушно
смотря на нас.
Ему тяжело было
смотреть на «страм», как говорил он про всеобщую гулянку
арестантов.
Высокий
арестант стоял спокойно и величаво. Он чувствовал, что
на него
смотрят и ждут, осрамится ли он или нет своим ответом; что надо было поддержать себя, доказать, что он действительно птица, и показать, какая именно птица. С невыразимым презрением скосил он глаза
на своего противника, стараясь, для большей обиды,
посмотреть на него как-то через плечо, сверху вниз, как будто он разглядывал его, как букашку, и медленно и внятно произнес...
—
Смотрю я
на Трезорку, — рассказывал он потом
арестантам, впрочем, долго спустя после своего визита к майору, когда уже все дело было забыто, —
смотрю: лежат пес
на диване,
на белой подушке; и ведь вижу, что воспаление, что надоть бы кровь пустить, и вылечился бы пес, ей-ей говорю! да думаю про себя: «А что, как не вылечу, как околеет?» «Нет, говорю, ваше высокоблагородие, поздно позвали; кабы вчера или третьего дня, в это же время, так вылечил бы пса; а теперь не могу, не вылечу…»
И хотя он вполне понимал, что другие
арестанты смотрят на него уважительно, но нисколько не рисовался перед ними.
На арестантов он
смотрел как
на своих естественных врагов, и это была первая и главная ошибка его.
На прочих
арестантов они
смотрели с достоинством и даже с снисходительностью, ссор ненужных не затевали, у начальства были
на хорошем счету,
на работах являлись как будто распорядителями, и ни один из них не стал бы придираться, например, за песни; до таких мелочей они не унижались.
Спешу присовокупить, что
на поручика Жеребятникова я уж и тогда
смотрел как
на урода между своими же, да так
смотрели на него и сами
арестанты.
Но не так
смотрели на него
арестанты: несмотря
на то, что Куликов всегда и везде умел поддержать себя,
арестанты в душе как-то перестали уважать его, как-то более запанибрата стали с ним обходиться.
Несмотря ни
на какие клейма, кандалы и ненавистные пали острога, заслоняющие ему божий мир и огораживающие его, как зверя в клетке, — он может достать вина, то есть страшно запрещенное наслаждение, попользоваться клубничкой, даже иногда (хоть и не всегда) подкупить своих ближайших начальников, инвалидов и даже унтер-офицера, которые сквозь пальцы будут
смотреть на то, что он нарушает закон и дисциплину; даже может, сверх торгу, еще покуражиться над ними, а покуражиться
арестант ужасно любит, то есть представиться пред товарищами и уверить даже себя хоть
на время, что у него воли и власти несравненно больше, чем кажется, — одним словом, может накутить, набуянить, разобидеть кого-нибудь в прах и доказать ему, что он все это может, что все это в «наших руках», то есть уверить себя в том, о чем бедняку и помыслить невозможно.
«Фортикультяпность» произвела некоторый эффект: многие засмеялись. Того только и надо было веселому толстяку, который, очевидно, был в казарме чем-то вроде добровольного шута. Высокий
арестант посмотрел на него с глубочайшим презрением.
Было морозно и солнечно;
арестанты радовались уже тому, что выйдут из крепости и
посмотрят на город.
— Все отобрать. Отдать им только одно белье, и то белое, а цветное, если есть, отобрать. Остальное все продать с аукциона. Деньги записать в приход.
Арестант не имеет собственности, — продолжал он, строго
посмотрев на нас. —
Смотрите же, вести себя хорошо! чтоб я не слыхал! Не то… телес-ным на-казанием! За малейший проступок — р-р-розги!..
— Ишь, братан Петрович, как оболокся! — заметил один, передразнивая выговором мужиков. Замечательно, что
арестанты вообще
смотрели на мужиков несколько свысока, хотя половина из них были из мужиков.
Он подходил, все более и более замедляя шаги, с недоумением
посматривая на затихших и со всех сторон сурово глядевших
на него
арестантов.
Он так не похож был
на других
арестантов: что-то до того спокойное и тихое было в его взгляде, что, помню, я с каким-то особенным удовольствием
смотрел на его ясные, светлые глаза, окруженные мелкими лучистыми морщинками.
Арестант, например, хоть и всегда наклонен чувствовать себя правым в преступлениях против начальства, так что и самый вопрос об этом для него немыслим, но все-таки он практически сознавал, что начальство
смотрит на его преступление совсем иным взглядом, а стало быть, он и должен быть наказан, и квиты.
На барже тихо, ее богато облил лунный свет, за черной сеткой железной решетки смутно видны круглые серые пятна, — это
арестанты смотрят на Волгу.
Илья взглянул
на арестанта. Это был высокого роста мужик с угловатой головой. Лицо у него было тёмное, испуганное, он оскалил зубы, как усталая, забитая собака скалит их, прижавшись в угол, окружённая врагами, не имея силы защищаться. А Петруха, Силачев, Додонов и другие
смотрели на него спокойно, сытыми глазами. Лунёву казалось, что все они думают о мужике...
Арестант бежит из Сибири с одной целью — чтобы увидеть родину. Но родины у него нет. Он отверженец общества. Все отступились от него, кроме таких же, как он, обитателей трущоб, которые
посмотрят на него, «варнака Сибирского, генерала Забугрянского», как
на героя.
Васса. Подумай — тебе придется сидеть в тюрьме, потом — весь город соберется в суд
смотреть на тебя, после того ты будешь долго умирать
арестантом, каторжником, в позоре, в тоске — страшно и стыдно умирать будешь! А тут — сразу, без боли, без стыда. Сердце остановится, и — как уснешь.
И начал подробно рассказывать о каком-то иконописце, вдовом человеке, который весь свой заработок тратил
на подаяние
арестантам. Говорил гладко, но вяло и неинтересно, осторожно выбирал слова и словно боялся сказать нечто важное, что люди еще не могут оценить и недостойны знать.
Посматривал на всех скучно, и глуховатый голос его звучал подзадоривающе лениво.
Обогнув высокий мыс, пароход вошел в залив.
Арестанты толпились у люков и с тревожным любопытством
смотрели на горные высокие берега острова, все выраставшие среди сумрака приближавшегося вечера.
— Прочел, — говорит С., — я эту бумагу, пометил, и что же еще тут долго думать: отшлепаем молодца яко старца, да и дело с концом; и я дал в порядке приказ подрядчику, чтобы завтра эшафот
на площади сладить, а сам велел привести
арестанта, чтобы
посмотреть на него: здоров ли он и можно ли его безопасно подвергнуть этой процедуре.
Смотритель быстро повернулся к говорившему и
посмотрел на него выразительным долгим взглядом.
Арестант выдержал этот взгляд с тем же видом вялого равнодушия.
«Не смигивая и не спуская глаз,
смотрел мальчик
на шествие
арестантов.
Конечно, этой контрабандой могли воспользоваться только имущие
арестанты, большинству же приходилось с завистью
смотреть на этих счастливцев.
Слева от него — он шел правее по тротуару — провели, посредине, двух
арестантов с тузами
на серых халатах, а два конвойные солдата в обшарханных и пожелтелых мундирах
смотрели так же похмуро и жалко, как и колодники.