Неточные совпадения
Самгин вздрогнул, ему показалось, что рядом с ним стоит кто-то. Но это был он сам, отраженный в холодной плоскости зеркала. На него сосредоточенно
смотрели расплывшиеся, благодаря стеклам очков,
глаза мыслителя. Он прищурил их,
глаза стали нормальнее. Сняв очки и протирая их, он снова подумал о людях, которые обещают создать «
мир на земле и в человецех благоволение», затем, кстати, вспомнил, что кто-то — Ницше? — назвал человечество «многоглавой гидрой пошлости», сел к столу и начал записывать
свои мысли.
— Что кричишь-то? Я сам закричу на весь
мир, что ты дурак, скотина! — кричал Тарантьев. — Я и Иван Матвеич ухаживали за тобой, берегли, словно крепостные, служили тебе, на цыпочках ходили, в
глаза смотрели, а ты обнес его перед начальством: теперь он без места и без куска хлеба! Это низко, гнусно! Ты должен теперь отдать ему половину состояния; давай вексель на его имя; ты теперь не пьян, в
своем уме, давай, говорю тебе, я без того не выйду…
Он рисует
глаза кое-как, но заботится лишь о том, чтобы в них повторились учительские точки, чтоб они
смотрели точно живые. А не удастся, он бросит все, уныло облокотится на стол, склонит на локоть голову и оседлает
своего любимого коня, фантазию, или конь оседлает его, и мчится он в пространстве, среди
своих миров и образов.
Гончарова.], поэт, — хочу в Бразилию, в Индию, хочу туда, где солнце из камня вызывает жизнь и тут же рядом превращает в камень все, чего коснется
своим огнем; где человек, как праотец наш, рвет несеяный плод, где рыщет лев, пресмыкается змей, где царствует вечное лето, — туда, в светлые чертоги Божьего
мира, где природа, как баядерка, дышит сладострастием, где душно, страшно и обаятельно жить, где обессиленная фантазия немеет перед готовым созданием, где
глаза не устанут
смотреть, а сердце биться».
Днем маяк, если
посмотреть на него снизу, — скромный белый домик с мачтой и с фонарем, ночью же он ярко светит в потемках, и кажется тогда, что каторга глядит на
мир своим красным
глазом.
Сквозь стекло на меня — туманно, тускло — тупая морда какого-то зверя, желтые
глаза, упорно повторяющие одну и ту же непонятную мне мысль. Мы долго
смотрели друг другу в
глаза — в эти шахты из поверхностного
мира в другой, заповерхностный. И во мне копошится: «А вдруг он, желтоглазый, — в
своей нелепой, грязной куче листьев, в
своей невычисленной жизни — счастливее нас?»
— Как ничего?.. А что скажут господа ученые, о которых я писал? Что скажет публика?.. Мне казалось, что
глаза всей Европы устремлены именно на мой несчастный отчет… Весь остальной
мир существовал только как прибавление к моему отчету. Роженица, вероятно, чувствует то же, когда в первый раз
смотрит на
своего ребенка…
Но все же передо мной в тяжелые минуты вставали
глаза Изборского, глубокие, умные и детски-наивные… Да, он много думал не над одними специальными вопросами.
Глаза мудреца и ребенка… Но, если они могут так ясно
смотреть на
мир, то это оттого, что он не «увидел» того, что я увидел. Увидеть значит не только отразить в уме известный зрительный образ и найти для него название. Это значит пустить его так, как я его пустил в
свою душу…
Самого хозяина здесь не было: он с кривым ножом в руках стоял над грушевым прививком, в углу
своего сада, и с такой пристальностью
смотрел на солнце, что у него беспрестанно моргали его красные
глаза и беспрестанно на них набегали слезы. Губы его шептали молитву, читанную тоже в саду. «Отче! — шептал он. — Не о всем
мире молю, но о ней, которую ты дал мне, молю тебя: спаси ее во имя твое!»
Всякий образованный человек понимает, как смешно
смотреть на
мир теми
глазами, какими
смотрели греки геродотов-ских времен; всякий ныне очень хорошо понимает, что в страдании и погибели великих людей нет ничего необходимого; что не всякий гибнущий человек гибнет за
свои преступления, что не всякий преступник погибает; что не всякое преступление наказывается судом общественного мнения, и проч.
Алёша свободен от трудов, занятия
свои с подростками ему пришлось сократить — и у них нет времени. Он живёт со мною, на дворе в сарайчике, как бы под видом работника моего, самовары ставит, комнату метёт, ревностно гложет книжки и, нагуливая здоровье, становится более спокоен, менее резок. Ходит в уездный городок — тридцать две версты места, — книги, газеты приносит от указанных мною людей, и
глаза у него
смотрят на
мир всё веселее.
Но мы из повести мало узнаем его и как человека: его внутренний
мир не доступен нам; для нас закрыто, что он делает, что думает, чего надеется, какие испытывает перемены в
своих, отношениях, как
смотрит на ход событий, на жизнь, несущуюся перед его
глазами.
Наши мысли о жизни, наши нахождения тайно и незаметно для нас определяются чем-то, лежащим вне нашего сознания. Сознательное «я» думает, ищет, обретает дорогу, победительно вступает на нее — и не подозревает, что его все время толкал именно в этом направлении его неучитываемый «Сам», великий разум его тела. Человек
смотрит на
мир, думает, что можно верить
своим глазам…